Геннадий МАЙОРОВ: "ЗДЕСЬ ОГЛОХЛА ЗИМА ОТ ОБСТРЕЛА" [Архив] - ВИФ2

Cliver F

20.05.2013, 01:57

Геннадий МАЙОРОВ: "ЗДЕСЬ ОГЛОХЛА ЗИМА ОТ ОБСТРЕЛА"

Документальная повесть

Наверное, пройдёт ещё десять, пятьдесят, сто лет, а мы и наши потомки будем находить в истории Великой Отечественной войны не просто примеры героизма и мужества предков, но откроем для себя уникальные явления, рождённые великим патриотизмом русского народа, которые со временем превращаются в легенды. Ибо не имеют аналогов…
События, о которых пойдёт речь, как раз относятся, на мой взгляд, к разряду уникальных. По крайней мере, за три года поисков я не встретил, не услышал ничего подобного. Обширная переписка с ветеранами войны, с десятками музеев и архивов даёт основание полагать, что в истории самой страшной войны двадцатого столетия это был единственный случай участия женщин в боевых действиях в составе противотанковой артиллерии.
Единственный. И поистине легендарный…
Эта повесть – репортаж не только о самом подвиге, но и о нашем отношении к памяти, к людям, положившим свою молодость, здоровье, да и всю жизнь на алтарь победы, во благо последующих поколений. Восстанавливая страницы истории, мы попробуем пристальней вглядеться в сегодняшний день. Зададимся извечно трудным, но всегда требующим честного ответа вопросом: «А смог бы я..?»

1.
Ответ из военно-исторического ордена Красной Звезды музея артиллерии, инженерных войск и войск связи был неутешителен: «В нашем музее нет материалов о женском расчёте 226-го отдельного истребительно-противотанкового дивизиона и о подобных расчётах в других частях…» Хотя сведения Центрального Архива Министерства обороны, правда, весьма скупые, подтверждали, что зимой 1943 года на орловской земле совершили подвиг пять девушек из орудийного расчёта 226-го ОИПТД 148-й стрелковой дивизии 13-й армии. Но – ни подробностей боя, ни слова об их судьбе.
Потом станет понятно, почему о женском орудийном расчёте сохранилось так мало сведений. Ведь о своём первоначальном виде на поле боя он просуществовал меньше двух недель. Всего двенадцать дней отмерила война девушкам, избравшим своей воинской специальностью артиллерию.
Их было пять, двадцатилетних девчонок, которым суждено нашей памятью жить вечно: сержант Таисия Зиборова, ефрейтор Зинаида Емельянова, красноармейцы Мария Труфанова, Елизавета Бортникова, Анна Ноздрина.
Не обо всех сегодня мы можем рассказать подробно, так как поиск не закончен, он продолжается. Хочется надеяться, что кто-то вспомнит о девчонках-артиллеристках, дополнит наш рассказ, поможет в поиске.
… Накрапывал дождь, дул неприятный мокрый ветер. Секретарь Мордовского райкома партии Елизавета Егоровна Ревунова, пока мы ждали машину, рассказывала о Тамбовщине, о родном районе, о дожде, зарядившем невесть когда. О дороге старались не говорить – путь предстоял неблизкий, в одно из самых отдалённых хозяйств, и можно только гадать, проедет или не проедет райкомовский «газик».
Мы всё же добрались до старинного села Шмаровка, нашли-таки Марию Семёновну Труфанову и долго не могли связать разговор; она заметно волновалась, впервые встретившись с журналистами, которых заинтересовала её судьба. Мария Семёновна то и дело удивлялась нашему визиту («Неужели стоило из-за этого в такую даль ехать?»), а потом призналась: «Я ведь, как от вас письмо получила, ночь не спала. Сразу всё вспомнилось, стало перед глазами…».
В Шмаровке, наверное, долго ещё удивлялись все жители, проявившие вдруг интерес к невысокой худенькой женщине, которая никогда особо не рассказывала о своём участии в войне, более того, не считала себя героиней. «А что тут особенного, – искренно удивлялась она, – воевали, как все… сделали, что могли».
Полыхнула за окном зарница, забарабанили по стеклу крупные дождевые капли. Мария Семёновна успокоилась и начала рассказывать: повела нас в свою прожитую жизнь, к своим истокам.
Отец и мать работали в колхозе, растили пятерых детей. Маше, как старшенькой, рано пришлось стать помощницей по хозяйству, можно сказать, малыши росли у неё на руках. Но она успевала всё делать по дому, росла трудолюбивой и весёлой.
Одной из первых вступила в комсомол. Работала в избе-читальне, затем заместителем председателя сельпо по заготовкам сельхозпродуктов у населения.
А потом всю эту жизнь, звонкую, радостную юность подмяла под себя война. Отец собрался в первый день. Из района появился военный, стал собирать мужиков. Через несколько недель в селе остались только женщины и дети.
Как пережили первую военную зиму, сейчас и не вспомнить. Тяжко было, сил нет. А тут ещё похоронки… Новый год не принёс особой радости.
Из воспоминаний маршала Г. К. Жукова: «В отношении наших планов на весну и начало лета 1942 года Сталин полагал, что мы пока ещё не имеем достаточно сил и средств, чтобы развернуть крупные наступательные операции. На ближайшее время он считал нужным ограничиться активной стратегической обороной, но наряду с ней провести ряд частных наступательных операций в Крыму, в районе Харькова, на Льговско-Курском и Смоленском направлениях, а также в районах Ленинграда и Демянска…
На совещании, которое состоялось в ГКО в конце марта… Б. М. Шапошников (Маршал, в то время заместитель наркома обороны – Авт.) сделал очень обстоятельный доклад, который в основном соответствовал прогнозам Сталина. Но, учитывая численное преимущество противника и отсутствие второго фронта в Европе, на ближайшее время Шапошников предложил ограничиться активной обороной. Основные стратегические резервы, не вводя в дело, сосредоточить на центральном направлении и частично в районе Воронежа, где, по мнению Генштаба, летом 1942 года могут разыграться главные события…
Слово взял С. К. Тимошенко (Маршал, в то время командующий Западным и Юго-Западным фронтами – Авт.). Доложив обстановку на юго-западном направлении, он сказал:
- Войска этого направления сейчас в состоянии и, безусловно, должны нанести немцам на юго-западном направлении упреждающий удар и расстроить их наступательные действия против Южного и Юго-Западного фронтов. В противном случае повторится то, что было в начале войны. Что касается перехода в наступление на западном направлении, я поддерживаю Жукова. Это будет сковывать силы противника.
Я ещё раз доложил своё несогласие с развёртыванием нескольких наступательных операций. Борис Михайлович Шапошников, который, насколько мне известно, тоже не был сторонником частных наступательных операций, на этот раз, к сожалению, промолчал. Совещание закончилось указанием Верховного подготовить и провести в ближайшее время частные операции в Крыму, на харьковском направлении и в других районах…
События мая и июня показали просчёты Ставки. 8 мая противник, сосредоточив против Крымского фронта свою ударную группировку и введя в дело многочисленную авиацию, прорвал оборону. Наши войска, оказавшись в тяжёлом положении, были вынуждены оставить Керчь».
Затем был оставлен Севастополь. В июне продолжались кровопролитные бои на всём юго-западном направлении. С большими потерями наши войска отходили за реку Оскол.
Из воспоминаний маршала А. М. Василевского: «К исходу 2 июля обстановка на воронежском направлении резко ухудшилась. Оборона на стыке Брянского и Юго-Западного фронтов оказалась прорванной на глубину до 80 километров. Резервы фронтов, имевшиеся на этом направлении, были втянуты в бой. Создалась явная угроза прорыва ударной группировки противника к Дону и захвата им Воронежа…».
Именно в этот момент Верховный Главнокомандующий Сталин издал известный приказ № 227, которым вводились жёсткие меры борьбы с паникёрами и нарушителями дисциплины, решительно осуждались «отступательные» настроения. В приказе говорилось, что железным законом для действующих войск должно стать требование «Ни шагу назад!»
Именно в эти дни приняла решение пойти на фронт Маша Труфанова.
– Девчонки, гляди-ка, что делается, – размышляла как-то вечером Маша в кругу подруг, – немец и впрямь до нас доберётся, если будем сидеть сложа руки.
– Но мы-то что можем? – удивлялась одна из комсомолок. – Его ведь голыми руками не одолеть.
– Научимся и стрелять, и раны перевязывать, – всё более уверенно говорила Маша. – Главное, без дела не сидеть.
А рано утром из Шмаровки три девушки пошли в райцентр – 18 километров туда, а потом обратно. Матери Маша сказала, что ходила в райсоюз. И только на третий день призналась: прошла в военкомате комиссию, уезжаю в армию.
В Ливнах, на Орловщине, впервые увидела следы войны – разрушенные здания, испуганные лица малышей…
Около 120 девчат учились на курсах связистов. Маша с трудом постигала теорию, зато на практических занятиях всегда получала отличные оценки.
После учёбы, уже в Ельце, их определили в 160-й запасной полк. В один из дней устроили нечто смотрин. Несколько офицеров приглядывались к девушкам-связистам, о чём-то тихо между собой переговаривались.
– Чего они? – спросила Маша стоявшую рядом незнакомую девушку.
Та, маленькая, курносая, в видавшей виды гимнастёрке, как-то грустно улыбнулась:
– В разведку отбирают. Да вы, девоньки, не суетитесь, всё равно не попадёте, – и выразительно показала на стриженую голову Маши. – Были бы косы, можно среди местного населения раствориться. А так – фрицы вмиг разоблачат.
Девушки плотнее окружили новенькую, судя по всему, успевшую хлебнуть лиха. Маша вдруг спросила:
– Как звать-то?
– Таисия, – улыбнулась девушка. – Зиборова.
Они протянули друг другу руки и поняли, что подружились с первого взгляда.
Таисия, действительно, успела многое повидать. В свои 19 лет уже трижды ранена, воевала в партизанском отряде. Но об этом рассказывала неохотно. Больше – о родном селе Фашевка, что в Ворошиловградской области, о брате, который воевал где-то рядом. «Вот бы встретиться с ним сейчас, – рассуждала вслух, – представляете, как бы он удивился и обрадовался. Здесь, вдали от дома, идёт война, столько горя, а мы, наперекор всем несчастьям, нашли друг друга. Значит, мы сильнее войны…».
Уже давно отобрали в разведку девчат из запасного полка. Для желающих открылись курсы медсестёр. Кто-то из штабных офицеров то и дело предлагал осваивать «смежные специальности», пока есть возможность.
– Учиться надо, на войне всё пригодится, – наставляла и Таисия. Она единственная имела среднее образование, и её слушались безоговорочно, не как командира, а как более опытного, много знающего товарища.
Однажды она остановилась около небольшой пушки и лукаво спросила штабного офицера:
– Товарищ лейтенант, а с этой штукой можно научиться обращаться?
– Пожалуйста, – ответил лейтенант и отдал соответствующее распоряжение.
Вряд ли думал он, что это увлечение артиллерией «любопытства ради» закончится тем, что пять молоденьких девчонок сплотятся в единый расчёт, который, когда создастся критическая ситуация на фронте, будет биться наравне с мужчинами и не пропустит через свои позиции танки с крестами на броне.

2.
В нашей мемуарной литературе великие сражения на Волге и на Орловско-Курской дуге затмили все остальные боевые действия, происходившие в центральной полосе России во второй год войны. И это понятно. По своему значению Сталинградская и Курская битвы явились переломными в ходе второй мировой войны, окончательно подорвали мощь фашистской Германии.
Тем не менее, в этот период на других участках фронта происходили события, которым следовало бы уделить большее внимание. К тому же они тесно переплетаются с нашим повествованием.
Неудачи Харьковской операции, прорыв врага на воронежском направлении летом 1942 года осложнили стратегическую обстановку. К ноябрю фашисты оккупировали огромную территорию нашей страны площадью около двух миллионов квадратных километров, на которой до войны проживало примерно 80 миллионов человек. Советские войска вынуждены были отступить в глубь страны, неся при этом большие потери. Но и гитлеровцы к этому времени потеряли убитыми, ранеными и пропавшими без вести два миллиона человек.
И всё же положение оставалось очень сложным. Как удалось преодолеть критическую ситуацию? Обратимся вновь к воспоминаниям маршала Г. К. Жукова:
«Срыв всех гитлеровских стратегических планов 1942 года является следствием недооценки наших сил и возможностей… Важнейшими предпосылками разгрома немецких войск в операциях «Уран», «Малый Сатурн», «Кольцо» явились умелая организация оперативно-тактической внезапности, правильный выбор направления главных ударов, точное определение слабых мест в обороне врага. Огромную роль сыграл правильный расчёт необходимых сил и средств для быстрого прорыва тактической обороны, активное развитие оперативного прорыва с целью завершения окружения главной группировки вражеских войск…
После разгрома вражеских войск в районе Дона и Волги была успешно проведена Острогожско-Россошанская и Воронежско-Касторненская операции. Советские войска, развивая зимнее наступление на запад, заняли Ростов, Новочеркасск, Курск, Харьков и ряд других важных районов».
Знаменитый полководец, как видим, отдаёт должное двум наступательным операциям в начале сорок третьего года. Ещё шла Сталинградская битва, а под Воронежем был нанесён ощутимый урон фашисткой машине. Более того, враг вынужден был в какой-то мере ослабить давление на сталинградском направлении.
Вот мы и подошли вплотную к событиям, в которых принимал участие легендарный женский орудийный расчёт. Но вначале ещё одна выдержка из документа, опубликованного в книге «В пламени сражений» (о боевом пути 13-й армии):
«Полгода готовили гитлеровцы оборону перед фронтом армии. Они установили 2–3 ряда проволочных заграждений и почти сплошные минные поля. Узлы сопротивления, соединённые траншеями огневые точки, располагавшиеся на обратных скатах высот, составили основу обороны врага. Её глубина достигала 4–8 км.
По замыслу Ставки Верховного Главнокомандования на Воронежско-Касторненскую операцию две смежные армии Брянского и Воронежского фронтов должны были нанести удар от Тербунов на Касторное и отрезать пути отхода гитлеровцев от Воронежа. Одновременно намечалось нанести удар на Касторное с юга силами 40-й армии Воронежского фронта, чтобы окружить главные силы 2-й полевой армии. Видная роль в этой операции отводилась 13-й армии, которая вместе с 38-й армией Воронежского фронта должна была нанести удар на Касторное с севера.
Начало наступления намечалось на 26 января 1943 года, то есть на третий день после начала наступления 40-й армии Воронежского фронта. Для подготовки и перегруппировки войск в условиях сильных морозов и снежных заносов отводилось пять суток…
26 января в 8 часов утра грозные «катюши» мощными залпами возвестили о начале прорыва на Касторное с севера, в полосе 13-й армии. Потом ударили артиллерийские орудия. Вскоре ад обороной фашистов появились группы наших самолётов. Они в течение десяти минут бомбили и штурмовали позиции врага. Когда дым и снежная пыль рассеялись, с армейского наблюдательного пункта отчётливо просматривались атакующие по глубокому снегу цепи пехоты. Впереди двигались танки с десантами автоматчиков. Лёгкая артиллерия шла в боевых порядках.
Скоро, однако, выяснилось, что артиллерийская подготовка атаки оказалась недостаточно эффективной. Особенно это ощутили воины правофланговой 148-й стрелковой дивизии. Неподавленные огневые средства противника обрушились на атакующих. Танки не смогли продвигаться в очень глубоком снегу и остановились. Поддерживали атаку они лишь огнём. Только благодаря мужеству и настойчивости командиров дивизия после шестичасового боя прорвала оборону противника на переднем крае и к вечеру достигла сильных узлов сопротивления в Ломигорах и Мишино. Однако неоднократные попытки фронтальными атаками овладеть ими привели лишь к большим потерям».
«Сорокапятка» – орудие, по артиллерийским понятиям, лёгкое. А всё же вес имеет порядочный – несколько сотен килограммов. Да ещё ящики со снарядами – по 20–30 килограммов. Для девчат – вес!
– Ничего, штаб охранять будете, – улыбнулся на прощание наставник-артиллерист, – так что таскать не придётся.
– А если и придётся, что, думаете, не выдюжим? – с вызовом спросила Таисия Зиборова и звонко засмеялась.
На следующий день командиром их орудия был назначен опытный артиллерист с Орловщины старший сержант И.Ф. Воеводин. Расчёт вошёл в состав 226-го отдельного истребительно-противотанкового дивизиона.
Вот как вспоминает, по моей просьбе, встречу с девушками подполковник в отставке, бывший командир 3-го дивизиона 326-го артполка 148-й стрелковой дивизии А.Н. Дмитренко:
«Никому не нужно доказывать, как героически бились с врагом в годы Великой Отечественной войны женщины, которым было суждено надеть солдатские шинели. Они были снайперами, лётчицами, зенитчицами, связистками, медиками. И всё же женщина в полевой артиллерии – явление исключительное. Поэтому я был удивлён, узнав однажды, что в соседнем артиллерийском дивизионе есть целиком прислуга из девушек. Это был 226-й отдельный истребительно-противотанковый дивизион.
Мне неоднократно приходилось принимать участие в боях с танками врага, я знал, что это такое. Здесь действовал железный закон «кто – кого»: либо орудие уничтожит стальное чудовище, либо танк огнём и гусеницами уничтожит орудие. Тех, кто в танке, защищает броня. Артиллеристов от осколков, кроме орудийного щита, ничто не защищает.
Услышав о девушках, которые обслуживают противотанковое орудие, я не мог не подумать о них.
… Было это на Брянском фронте. Я тогда командовал 3-им дивизионом, а 226-й дивизион возглавлял бывший мой заместитель капитан Никифоров (погиб в начале июля 1943 года около села Протасово Малоархангельского района Орловской области. – Авт.). По службе мы с ним часто встречались. Однажды осенью 1942 года он предложил побывать в одной из батарей, что стояла на танкоопасном направлении.
Около одного из орудий мы задержались дольше, нежели у других. Этим расчётом командовал старший сержант Воеводин, а в составе орудия были одни девчата. Те самые, о которых я слышал. Здесь всё было в образцовом порядке. Девушки были подтянуты, аккуратны, мне они все показались красивыми. Командир орудия доложил, что в расчёте все девушки могут заменить наводчика и любой орудийный номер. Меня это взволновало до глубины души. «Эх, дорогие девушки, какую же профессию вы себе выбрали!» – подумал я с болью в сердце. Разговорились, поинтересовался, откуда они.
– Я выросла в Донбассе, – усмехнулась наводчица орудия сержант Таисия Зиборова.
– Я из Ленинграда, – ответила Зинаида Емельянова.
Выяснилось, что их подруги Мария Труфанова, Аня Ноздрина и Елизавета Бортникова с Тамбовщины. Все – добровольцы.
Девушки держались около орудия спокойно, уверенно, и я подумал: если всё же им доведётся вести бой с танками, то враг недосчитается многих машин. Так оно и случилось через несколько месяцев.
В конце января 1943 года 148-я стрелковая дивизия в составе 13-й армии принимала участие в Воронежско-Касторненской операции. Чтобы остановить внезапный и стремительный натиск наших войск, враг начал вводить в бой резервы…»
25 января сорок третьего расчёт принял свой первый бой, который длился без передышки три дня.
«Сорокапятка» двигалась вместе с наступающими, поддерживая их огнём. В случае неудачи атаки – откатывалась, а потом вновь – вперёд. По глубоченному снегу, в тридцатиградусный мороз. На хрупких девичьих плечах.
В очередной раз залёг второй батальон:
– Огоньку, братцы! – прокричал кто-то из-за вздыбившейся снежной пелены. И тотчас треснул, разлетевшись фонтанчиками, прошитый пулями снег.
– Осколочный! – резкий крик Таисии вывел девушек из оцепенения.
Зина бросилась к ящику, схватила снаряд и, проваливаясь в снегу, передала его Труфановой.
Вражеский пулемёт поперхнулся и замолк. Пехота поднялась, но на её пути возникла новая огневая точка противника.
Теперь уже девушки действовали более слаженно. Вторым снарядом разнесли и эту преграду. Воеводин то и дело подбадривал: «Молодцы, дочки, не суетитесь, так, спокойнее…» Он почти годился им в отцы и, конечно же, в душе очень переживал за них, старался действовать наверняка, чтобы не дать врагу шанса первым послать огненную смерть.
Когда, наконец-то, на несколько часов смолк грохот орудий и многотонная усталость разом легла на плечи, а все помыслы были только об одном – выспаться, Маша достала из кармана обломок зеркальца и вскрикнула, испугавшись собственного отражения:
– Ой, девочки, какая я рябая! – Но, присмотревшись, успокоилась: – Да это грязь налипла…
Перепаханный снег стал грязным, с кровью пополам. Хотелось пить, и не было возможности найти хотя бы крохотный белоснежный островок. Так и заснули, не дождавшись старшины с горячим обедом, не утолив жажду. Не почувствовав обжигающий холод январских морозов.
А потом они увидели танки: огромные, страшные. Маленькая пушка, которую в шутку прозвали «Смерть врагу – конец расчёту», показалась в этот момент игрушечной. Но Зиборова вдруг с каким-то неестественным азартом припала к панораме, вцепилась взглядом в обнаглевший танк. Он полз прямо на орудие, рассчитывая, видимо, подмять его под себя, чтобы не расходовать боеприпасы.
– Бронебойный! – голос командира сорвался, потонул в грохоте мотора. Он побледнел: «Только бы не промахнуться, иначе…».
Снаряд влепился точно в цель. Танк вспыхнул.
На пятый день боёв расчёт оставил в снегах ещё один танк. Пулемётные точки уже не считали. «Наловчились твои девчата», – с уважением сказал Воеводину командир соседнего орудия. А тот только кивнул, эх, знать бы тебе, сколько седых волос у меня за это время прибавилось.
Девчата и впрямь стали действовать ещё слаженнее, дружней. Порой до пятидесяти метров на прямую наводку выкатывали орудие. Подсобят пехоте и – на новую позицию.
На девятый день дивизион продвинулся в село Ярище, недалеко от районного центра Колпны. Здесь Зиборова узнала, что совсем рядом воюет её брат. Обрадовалась, крикнула задорно:
– После боя отпрошусь у Бати на часок!
В полдень её не стало. Осколок вошёл в спину, застрял рядом с сердцем. Таисия откинулась навзничь, прямо на руки Маше. «Отомсти за меня, за родных, – помертвевшими губами прошептала Тая, – не бросай пушку…».
Подбежали санитары, подхватили уже бездыханное тело. Маша даже не заметила, как унесли с поля боя и Воеводина. Она плохо соображала в этот момент. Очнулась от плача подруг. И неожиданно для самой себя окаменевшим голосом приказала:
– Бронебойный!
Только после изнурительного боя, когда рано утром 3 февраля в трёхстах метрах от орудия застыл ещё один танк, Маша оставила место наводчика и зарыдала беззвучно, с надрывом. Даже не сразу поняла, что ранена в ноги, правда, легко.
Фашисты не давали передышки. Трескалась на морозе от частого прикосновения к металлу кожа рук. Не успевали перекусить, о горячей пище давно уже забыли. Враг дрогнул и теперь его предстояло преследовать, не останавливаясь. Ненависть притупляла физическую боль, давала дополнительные силы.
Свой второй танк Маша подбила перед Колпнами. Заканчивался десятый день боевой биографии женского орудийного расчёта.
В Колпнах Маше запомнилось здание на высоком месте, а рядом – виселица, на ней повешены несколько человек, даже годовалый ребёнок. Местные жители пояснили: помогали партизанам. Невдалеке каменный колодец, возле которого трупы четырёх советских солдат с вырезанными на груди звёздами.
И снова – бой. В первых рядах наступающих. Рукопашная. Орудийная перестрелка. Контратака. Миномётный обстрел.
Секанули по рукам осколки. Боль терпеть можно, мороз вместо наркоза. Да и некогда перевязывать. В двухстах метрах подняла голову вражеская пехота.
– Осколочный! Ну что же вы медлите…
Обернулась. Лиза Бортникова лежит, вся в крови. А в руках снаряд. Из-за грохота орудий не услышала, как завизжала с неба мина. Шлёпнулась рядом. Расколола вселенную. Впилась миллионом иголок в тело.
… Шёл двенадцатый день боёв. Из женского орудийного расчёта в строю оставались двое: Аня Ноздрина и Зина Емельянова.

3.
Снег осел под тяжестью едкого дыма и гари, но ещё был достаточно глубок, мешал продвижению артиллерии. И солдаты всё же толкали, тащили орудия вслед за наступающими подразделениями, понимая, как трудно пехоте без их поддержки.
Лишь одна пушка застыла на пригорке и некому было подхватить её, увлечь вперёд, некому было подать привычную команду: «По танкам – бронебойным!»
Маша Труфанова очнулась только в госпитале. Пришла в сознание и тут же спросила: «А где Бортникова, Лиза?». Медсестра выразительно промолчала, опустив голову и с трудом сдерживая подступившие слёзы. Это ж надо – девчонки против танков! На самой живого места нет, а спрашивает, кто уцелел в этом кошмаре…
Машу после операции отправили в тыл. Тула, Горький. Новые операции. В сорок четвёртом ей вручили медаль «За отвагу», прислали в госпиталь копию приказа о награждении орденом Красной Звезды.
До 1950 года выходили из её тела через нарывы осколки. Курорты, разнообразные лечения помогали, но не очень. На ноги Машу поставили уже в Москве. И всё же ранения сделали своё дело – она осталась инвалидом.
Вернулась домой, в родное село Шмаровку. Но дома сидеть не смогла, упросила взять на работу, заместителем председателя сельпо, трудилась, пока хватало сил…
Мария Семёновна Труфанова, как я понял, все эти годы даже стеснялась говорить о своём участии в Великой Отечественной войне. Ведь были, что греха таить, и такие, кто хмыкал: да где ж это видно, чтобы человек две недели всего провоевал и домой вернулся.
Таким я хочу ответить: да, война длилась 1418 дней и ночей, но если кто и прошёл её всю, от начала до конца без единой царапины, то это – просто чудо. А если по статистике, то никого из солдат, постоянно находившихся на передовой, попеременно обороняясь и наступающих, не миновал разящий свинец или осколок. Только одни навечно остались в земле, а другим повезло – выжили, вернулись домой, выполнив свой долг до конца. Честно, как и подобает настоящим героям.
За двенадцать дней боёв женский орудийный расчёт подбил четыре танка врага, уничтожил с десяток пулемётных точек противника, множество другой техники, десятки солдат. За двенадцать дней! Из «сорокапятки»! Пушки, о которой ходила горькая шутка: «Смерть врагу – конец расчёту». Это ли не героизм, достойный всяческого преклонения.
Свой подвиг девушки совершили на орловской земле, начав боевые действия в Воронежско-Касторненской операции. Операции, которая, несмотря на «частный характер», сыграла заметную роль перед началом Курской битвы.
Вот как характеризуется этот период в книге о боевом пути 13-й армии «В пламени сражений»:
«Она (Касторненская наступательная операция) характеризовалась высоким темпом (20 – 25 км в сутки), большой концентрацией сил на участке прорыва, отсутствием пауз и сложным маневром значительной части сил армии в новом операционном направлении.
В результате операции 25 тысяч гитлеровцев осталось лежать в снегах Курской и Орловской областей…
21 марта по приказу командующего фронтом 13-я армия перешла к обороне образовавшегося северного фаса Курской дуги».
Единственный раз Мария Семёновна Труфанова приезжала на встречу ветеранов 148-й стрелковой дивизии в Воронеж, в 1968 году. Там же передала в областной краеведческий музей свой комсомольский билет, залитый кровью. И ни разу не побывала в тех местах, где потеряла своих боевых подруг. Сначала раны не давали, потом захлестнули повседневные дела и хлопоты. А теперь вот, после нашей встречи, Мария Семёновна загорелась желанием приехать на колпнянскую землю и, если память подскажет, найти те места, где крушил врага женский орудийный расчёт.
В самом начале поиска мне приходилось сталкиваться с несоответствием тех или иных фактов. И это естественно. Как пишет бывший комсорг одного из полков 148-й стрелковой дивизии Б.Л. Венич, «в то время шли такие напряжённые бои, что немудрено было запамятовать фамилии девушек. Но о них знали. Весть о гибели героического расчёта облетела все части дивизии».
Только спустя много лет, воссоздавая страницы истории, Борис Лазаревич вспомнил о подвиге девушек, восстановил их имена. Он-то и подсказал, что не все девушки погибли, что осталась в живых Мария Семёновна Труфанова.
Поиск затрудняли и неточности в архивных данных. Например, говорилось, что четверо девушек были из Тамбовской области, но места их жительства до призыва в армию записаны, видимо, на слух, поэтому появились искажения названий районов и деревень.
Ветераны 148-й стрелковой дивизии, к которым я обращался с просьбой рассказать о девушках-артиллеристах, практически ничем не помогли, да это и понятно – слишком короткой оказалась биография женского расчёта.
Но вот, наконец, появилась первая ниточка. Тамбовский облвоенкомат сообщил, что «по архивным данным Мичуринского ОГРК Тамбовской области значатся:
– Емельянова Зинаида Васильевна, год рождения не указан, погибла 21 сентября 1943 года, похоронена в д. В-Муравейка Куликовского района Черниговской области. Извещение поступило из 199-го отдельного медико-санитарного батальона;
– Бортникова Елизавета Андреевна, год рождения не указан, умерла 6 марта 1943 года, место захоронения не указано, сообщение поступило из госпиталя № 1828.
Извещений и данных о гибели на Труфанову М.С. и Ноздрину А.Н. не имеется».
Затем прислал письмо генерал-майор Н.В. Лапшин, бывший в феврале 1943 года начальником штаба 226-го ОИПТД. Он подтвердил факт участия девушек в боях под Колпнами, пересказал уже известные нам эпизоды гибели Зиборовой, Бортниковой, Воеводина, но ничего не добавил к вопросу о дальнейшей судьбе оставшихся в живых, о местах захоронения павших.
В конце 1985 года я получил почтовую открытку из Чернигова от руководителя клуба «Поиск», созданного при облвоенкомате, В.Д. Драгунова. Вот его ответ:
«Да, действительно, Зинаида Васильевна Емельянова, 1923 года рождения, уроженка села Голубок из Тамбовской области, умерла 21 сентября 1943 года и похоронена в селе Вершинова Муравейка Куликовского района. Умерла она в 199-м отдельном медико-санитарном батальоне (148 сд)».
… Угасает вечер. Завтра утром мы расстанемся, уедем из гостеприимной Шмаровки, что раскинулась возле некогда величавого, стремительного Битюга. В домике Марии Семёновны идёт ремонт. Она молчит, но мы догадываемся, что краской здесь запахло накануне нашего приезда. «Колхоз помогает ремонтировать, – перехватывает мой взгляд Мария Семёновна, – одной-то мне не под силу».
Это хорошо, что не забыли об одинокой женщине, искалеченной войной. Только не поздно ли спохватываемся мы, совестясь за свою душевную близорукость, забывая о своём сыновнем долге перед теми, кто дал нам право жить, свободно дышать.
Мы думаем о будущем, о завтрашнем дне. И это естественно. Но давайте остановимся на минутку, задумаемся. Нет, даже не о миллионах погибших и тех, кто всё же вернулся из военного пекла, а об одном, конкретном, который рядом.
И это касается не только Марии Семёновны, жизнь которой почему-то не возбудила у рядом живущих естественного любопытства, заинтересованности. Мне, к сожалению, очень часто приходится сталкиваться с пассивным отношением к памяти. Живёт себе ветеран, вроде бы всё у него есть, всем доволен. Только вот беда – не научился он красиво говорить, не привык хвастать, да порой мало что помнит, попав в кошмарную переделку. Или того хуже – не успел даже награды получить, и такое бывало. А следопыты не поинтересуются, не остановятся, пробегут мимо. Не мы ли, взрослые, приучили их к стереотипному восприятию подвига: подавай героя, чтоб вся грудь в орденах, да рассказчик был мастак. Не потому ли только спустя 40 лет, потратив массу усилий, мы находим людей, чья фронтовая биография (даже длиною в 12 дней) заслуживает самых высоких, самых красивых обелисков. А главное – душевного внимания. Вот чего больше всего не хватает ветеранам. Настоящим героям, хотя и без золотой Звезды на лацкане пиджака.
К чему я всё это говорю? Наверное, к тому, чтобы не забыли, не утратили мы самого главного человеческого качества, которое никак не могли понять и постичь наши недруги, – сопричастности. К чужому горю и беде. Как к своей. Чтобы не оторваться от корней своей памяти. Об этом хорошо сказал писатель Алесь Адамович: «Ведь если вдуматься, память – это единственный канал, по которому от поколения к поколению передаётся нравственный опыт человека, народа, человечества. Как только исчезнет память – исчезнет человек, исчезнет человечество».
И ещё об отношении к памяти. В начале поиска я посылал запрос в Шмаровский сельсовет с такой припиской: «… возможно, кто-то из девушек остался жив и есть возможность отыскать их родственников. Сообщите, пожалуйста, об имеющихся у вас сведениях по этому вопросу». Но ответа так и не получили. Хотя Труфанова живёт в двух минутах ходьбы от правления колхоза и о её существовании известно всем. А если бы Венич не подсказал нам адрес Марии Семёновны, то что же – на неопределённое время откладывалась бы наша встреча, если бы она состоялась вообще?
Как назвать такое отношение к памяти, к живому человеку? Чем оправдать бездушие работников сельсовета? Не случайно в момент нашего приезда они сознательно избежали общения с журналистами.
… Грустное прощание. Не переставая, идёт дождь. По раскисшей жирной дороге мы уезжаем на тракторе до ближайшей автостанции, минуя границу двух областей – Тамбовской и Липецкой. Уезжаем в завтрашний день, унося в сердцах светлый образ женщины, чья жизнь – истинный подвиг, заставляющий глубоко задуматься о предназначении человека на земле, о его неисчерпаемых возможностях.
«На земле всё проходит, только звёзды извечны и песни о героях, или, погибая, герои оставляют потомкам жажду подвига», – так говорится в старинном сказании.
И это в равной степени относится к девушкам из бессмертного артиллерийского расчёта.
* * *
Минуло полгода, прежде чем удалось разыскать вторую, оставшуюся в живых женщину, из легендарного артиллерийского расчёта.

4.
Я прилетел на остров после очередного циклона. Солнце вновь щедро одаривало землю теплом, а в затенённых местах ещё лежали груды спрессованного ветром снега – напоминание о буйствах стихии. Местные жители, привыкшие здесь к капризам погоды, спокойно ориентировались в снежных лабиринтах, уборочные машины деловито расчищали центральные магистрали города. Одни только дети обращали внимание и радовались запоздалому подарку зимы: можно было продлить катание на санках и всякие снежные забавы…
Суровым краем называют Сахалин. Погода, конечно, не часто балует островитян. И всё же, улетая на материк, мне больше запомнилось не колючее межсезонье, не перепады температур и все вытекающие отсюда сложности, неудобства, неприятности. Запомнились люди, добрые и отзывчивые, величественные в своей непокорности стихии и – стойкие, закалённые. Такими мне видятся настоящие патриоты земли русской: неустанные в работе и непоколебимые в битве. Среди них и Анна Назаровна Сертакова, а тогда, сорок с лишним лет назад, красноармеец, а потом сержант Аня Ноздрина.
Циклон, если честно, только повод для начала разговора, так, видимо, легче «разговориться», привыкнуть друг к другу. Да и шутка ли сказать – вдруг вспомнить молодость, разворошить угли памяти. Да ещё вспомнить не о самых приятных минутах жизни. Но Анна Назаровна понимает, что за десять тысяч километров ради простого любопытства не прилетают. Правда, долго и искренне удивляется: почему именно о ней?..
Чем больше занимаюсь я поисковой работой, чем больше фронтовых судеб узнаю, понимаю удивление, идущее от скромности, настоящих героев в момент вот таких, неожиданных для них встреч. Молодёжь сороковых, писавшая наспех «прошу зачислить добровольцем», меньше всего думала о том, каким окажется её вклад в общую Победу. Многие патриоты упали сражённые прежде, чем успели сделать первый шаг к подвигу. А тем, кто уцелел, вернулся домой, некогда было соизмерять, сравнивать. Их ждала большая, порой не менее тяжёлая, чем ратное дело, работа. И они возрождали осиротевшую землю. Восстанавливали, строили. Воспринимали всё как обязанность, как свой долг перед родиной, перед матерью, перед совестью. Такими их воспитало время, сформировала среда. Вот почему без ложной скромности удивляются истинные герои: какие же мы герои, воевали как все…
Нет, в том-то и дело – не как все. Ибо, по прошествии времени, сравнив и проанализировав, мы можем точно сказать, на что был способен человек в экстремальных, исключительных обстоятельствах. Можем теперь верно оценить его поступки, ведущие либо к подвигу, либо к трусости. Помните, у В. Чивилихина в романе «Память»: «Любое решение или поступок на войне – результат выбора между необходимостью победить и возможностью уцелеть»?
Выбор, который сделали пятеро девчат, казалось, противоречил логике, здравому смыслу. Но они его сделали, зная, и в то же время не задумываясь о том, что практически обрекают себя на гибель. Вот грани, сближающие поступок с подвигом.
Анна Назаровна молча слушает, предусмотрительно берёт платок, почувствовав горечь в глазах, и, наконец, говорит: «А ведь правда, сейчас даже вспомнить страшно. Такое пережить! Но тогда мы об этом не думали, мужское это дело или женское… Надо было землю свою защищать – и всё! Всем вместе…».
Мужество и скромность. Качества, присущие людям сильным духом. И в минуты испытаний, и в мирные дни. Лишний раз убеждаюсь в этом.
* * *
На призывной пункт из села их отправили «с вниманием», дали хилую лошадёнку, впряжённую в телегу. Как-никак всего двух девушек из Осино-Лозовки отобрали в армию: Аню и Евдокию.
Только выехали, хлынул проливной дождь, раскис тамбовский чернозём, завязла телега. Еле выбрались, чуть было не опоздали к назначенному часу. Приехали мокрые, грязные. Смеющиеся.
Усталый, раздражительный от перенапряжения военком зло буркнул: «Отставить веселье, не на гулянку, чай, собрались!». Но девчонкам уже трудно было остановиться, так и запомнились на призывном пункте хохотушками, несерьёзными. Они словно старались повеселиться вволю, посмеяться перед дальней дорогой, предчувствуя, что прощаются с юностью, а может быть, и…
В Ельце, где обучались будущие связистки, пополнение распределили по хатам, в каждой по пять человек. Тут пути-дорожки с Евдокией разошлись. Зато приобрела Аня новых подруг, бойких и весёлых, как сама. Маша Труфанова, Зина Емельянова, Лиза Бортникова, Таисия Зиборова – у каждой в руках всё горит, за словом в карман не лезут, а уж если запоют, равных в округе не сыскать.
В учении незаметно пролетело лето сорок второго. Пожелтели листья на деревьях, бодрили по утрам заморозки. Скучно становилось беспокойным девчатам. На все их вопросы: когда же на фронт? – офицеры уклончиво отвечали, мол, пока не понадобитесь, ждите.
– Кому пришла идея обучаться стрелять из пушки? – Анна Назаровна долго пытается вспомнить, но безуспешно. – У нас как-то всё коллективно решалось, поэтому не запомнилось, кто вносил предложение… Помню только, что командир запасного полка нас поддержал, тем более, другие девушки в это время учились обращаться с пулемётом, с миномётом. Я так полагаю, на всякий случай. И чтобы своё безделье скрасить.
А вот мы увлеклись. Уже зима наступила. По 12 часов в сутки занимались, всё куда-то торопились…
Потом станет понятно, куда. Когда им устроили экзамен на стрельбище, и девчата с двух выстрелов поразили две мишени, получив оценку «отлично», на стол командира полка лёг рапорт: «Просим отправить на передовую!».
На войне ситуация меняется быстро. То, что вчера казалось неприемлемым, сегодня принимается безоговорочно, не требуя доказательств.
В штабах уже готовились к Воронежско-Касторненской операции. Операции серьёзной, с далеко идущими планами. И каждый солдат, а не то, что орудие, были, как говорится, на вес золота.
Просьбу девушек удовлетворили. Вместе с маленькой пушкой-сорокапяткой они прибыли в распоряжение командира 226-го отдельного истребительно-противотанкового дивизиона 148-й стрелковой дивизии. Только стали обустраиваться в блиндаже, вошёл мужчина средних лет. Негромко поздоровался, представился:
– Старший сержант Воеводин, Иван Фёдорович. Командир вашего орудия.
Не спеша оценил подчинённых, сказал:
– Значит, вместе будем воевать. Обстановку на фронте знаете?
Полгода готовили фашисты оборону перед фронтом армии. Установили несколько рядом проволочных заграждений и почти сплошные минные поля. Узлы сопротивления, соединённые траншеями, огневые точки, располагавшиеся на обратных скатах высот, составляли основу обороны противника. Её глубина достигала 4–8 километров. Словом, предстояли нелёгкие бои.
Теперь-то мы знаем итог этой операции: уничтожено 68 самолётов, 920 вагонов с грузами; захвачено 6 тысяч пленных, 576 орудий и миномётов, около 500 пулемётов, свыше 30 тысяч винтовок и автоматов, 78 танков, 2 бронепоезда, 7440 автомашин, 108 радиостанций и много другого военного имущества. 25 тысяч гитлеровцев нашли здесь свою погибель.
Но и наших бойцов полегло немало. Особенно досталось пехоте. И полевой артиллерии, двигавшейся в рядах атакующих.
– Пуль мы не боялись, – вспоминает Анна Назаровна, – они, знай себе, посвистывают вокруг. А нам всё равно укрыться негде. Что там щиток у пушки, махонький. Страшно, когда снаряды рвутся рядом, а ещё хуже – мины, от них совсем не уберечься… Нас немцам хорошо видно, мы же с пехотой наступаем, поддерживаем её огнём, пулемётные точки гасим. Снег глубоченный, мороз градусов под сорок. О страхе, в общем-то, думать некогда. Закон: кто – кого. Всё зависит, как быстро ты будешь действовать…
Страшной была первая потеря, когда осколок от разорвавшегося рядом снаряда нашёл наводчика Таисию Зиборову. Она откинулась навзничь, успев сказать несколько слов. Смерть застыла в её широко раскрытых, недоумевающих глазах.
Страшным был первый вражеский танк, который всё же проиграл поединок девичьему расчёту, не успев выстрелить первым.
Страшным был снег: кроваво-грязный…
Но до сознания всё это доходило только потом, после боя. А бой иногда длился несколько суток подряд. Сейчас представляется сплошной чередой огня и боли. И немудрено, что Анна Назаровна сокрушается: «Знать бы, что жива останусь, записывала бы всё».
Она помнит, как на колпнянской земле, даже не вскрикнув, опустилась на снег Лиза Бортникова (она умрёт спустя месяц в эвакогоспитале в г. Ряжск Рязанской обл. – Авт.), как дважды раненая Маша Труфанова всё не хотела идти на перевязку, продолжала стрелять и после третьего ранения уже не поднялась (её тоже считали погибшей, но Мария Семёновна, в буквальном смысле, вырвалась из лап смерти – Авт.), как снайпер угодил старшему сержанту Воеводину в шею, когда наступило затишье, и их командир ушёл из жизни, так и не успев толком рассказать о себе.
Она помнит, как осталась вдвоём с Зиной Емельяновой, как им, живым, вручали медали «За отвагу», а остальным – посмертно, как благодарил командир дивизиона за четыре подбитых немецких танка и несколько пулемётных точек противника… Да разве можно такое забыть.
«Мне часто снятся наши девчата. Я их, как сейчас, вижу. Озорные, шустрые. Молоденькие…».
* * *
Человек оставляет после себя память. Хороший человек – хорошую память. Плохой – ничего не оставляет, и быстро забывается сам. А ещё я всё чаще убеждаюсь в том, что жизнь человека измеряется не его годами, а его поступками и делами. Можно прожить за 20 лет такую яркую и насыщенную событиями жизнь, что позавидует и старец, экономно расходующий годы своего безликого существования.
«Все они были оптимистами, любили мечтать. Не хотели взрослеть, смеялись: а то замуж выскочим, разлетимся кто куда и не свидимся больше».
Навечно – двадцатилетние. Весёлые, незамужние. Оставившие свои мечты в наследство тем, кто родился и вырос после них, на той земле, где когда-то «оглохла зима от обстрела», где каждый год в первых числах февраля закат окрашивает снега в багряный цвет…
Я не тороплю Анну Назаровну продолжать рассказ, потому что знаю, чего стоят воспоминания, в которых то и дело возникает слово «смерть». Она же оказалась последней, кто остался в строю из расчёта. Считала себя «заговорённой». И впрямь, находясь всегда в эпицентре боя, ни разу не была ранена. Участвовала во многих больших и малых сражениях, всего насмотрелась, натерпелась. Однако прошла все испытания без единой царапины.
… Но война, уже на своём закате, достала и её. Полоснула огнём, на всю жизнь, оставив незатухающую боль в сердце, – лишила материнства.

5.
Жаркое лето сорок третьего. Дни и ночи, пропитанные гарью и кровью. Трудно дышать, повсюду трупы фашистских солдат. Аня с отвращением смотрит на этот прах несостоявшихся завоевателей, который скоро превратится в ничто, в сорную траву, не более.
А на глазах – слёзы, впервые за долгие будни войны, вдруг накатили, застыли в ресницах, дрожат на ветру. Вспомнились подруги. Не вспомнились, памятью постучались в сердце, встали перед глазами. «Жива ещё, Анюта?! Держись, тебе за нас, за всех доживать, детям и внукам рассказывать, какими мы были…».
Лёгкий ветерок чуть остудил разгорячённое лицо, смахнул слёзы с ресниц и – увидела Аня Ноздрина прямо перед собой танки. «Простите, девоньки, не я нашу встречу прерываю».
– Бронебойный!
Наводит прицел, а боковым зрением видит у заряжающего в руках осколочный снаряд. Неопытные у неё помощники, только что призвались, об артиллерии смутное понятие имеют. Забывают, что осколочный лишь для пехоты опасен, а фашистскому танку только укажет цель для ответного выстрела. И тогда вряд ли всех укроет ненадёжный щиток «сорокапятки».
Аня только крикнула:
– Не из того ящика берёте. Быстрей же!
Надо успеть, пока их не заметили, пока танки не преодолели небольшой овражек. Пушка стреляет без передышки.
– Есть! Подбили! – радостный крик кого-то из бойцов отрывает Аню от панорамы. Она выглядывает из-за щитка: точно, дымит закопчённое чудище в ста с лишним метрах. «Это тебе за девчонок, за Таисию, Лизу, Машу, за командира», – шепчет Аня и, видя, как начинают откатываться танки, снова машет рукой:
– Снаряды, ребята!
* * *
Вместе с Анной Назаровной мы пытаемся определить, где она воевала летом сорок третьего. Дело в том, что она не запомнила, а может, и не знала даже названий населённых пунктов, которые освобождал их 226-й дивизион. И здесь нет ничего удивительного. Как все солдаты, Аня выполнила приказ: выстоять, не пропустить врага, а затем самим атаковать, атаковать, атаковать. И больше ни о чём не думала. Не до того было. А после войны считала неудобным что ли уточнить маршрут своих боевых действий. Да и для чего бередить старые раны, зачем лишний раз тревожить сердце. Скромность этого человека как раз и не позволила нам раньше узнать и рассказывать о подвигах женского орудийного расчёта, почти полностью погибшего на Орловщине. Скромность истинного героя. Согласитесь, надо быть настоящим патриотом, человеком твёрдой нравственной закалки, сильным духом, чтобы не поддаться соблазну лишний раз напомнить о своей исключительности, о своём героическом прошлом.
Истинные герои – это те, кто выдерживает проверку временем и кто, уходя, оставляет нам в наследство не только жажду подвига, но и крепкую веру в человеческие идеалы, без которых не одолеть зло, не выстоять, не победить.
Просматриваю, с разрешения хозяев, семейный архив в доме Анны Назаровны, и неожиданно взгляд цепляется за почтовую открытку: «Извещение о рассмотрении заявления… Городская телефонная сеть доводит до вашего сведения, что ваше заявление от 15 января 1981 года… установить телефон в настоящее время нет возможности из-за отсутствия станционной ёмкости. Заявка поставлена на учёт как участника Великой Отечественной войны. 23.01.1981 г. начальник ГТС – подпись (неразборчиво)».
Формалисты и бюрократы повсюду, словно сговорившись, не слишком охотно оставляют свои визитные карточки. Так легче, накрутил побольше непонятных фраз, подмахнул бумагу загадочным иероглифом и – с плеч долой.
Я остановился на этой почтовой открытке вовсе не случайно. Потому что знаю немало адресов хамского отношения, иного слова не подберу, к ветеранам. Подумать только, много лет ждёт человек, вернее, два (муж Анны Назаровны тоже ветеран войны, награждён медалью «За отвагу») телефон, никуда не ходит, пожимает в ответ на моё недоумение плечами: да не привыкли мы просить, а тем более жаловаться. А рядом, в этом же доме, в подъезде, у тех, кто видать, порасторопней, появляются телефоны. И они же сами признавались, что не за особые заслуги удостоились такой чести.
Вот сижу и думаю. 800 тысяч женщин участвовало в Великой Отечественной войне. Из них 311.200 человек, в том числе и Анна Назаровна, награждены орденами и медалями за боевые подвиги. А женщин-артиллеристок по всей стране всего лишь двое осталось. Так может, хоть эта статистика прошибёт того, кто спрятался за неразборчивой подписью.
Более того, в момент нашей встречи Анне Назаровне всё ещё не был вручён орден Отечественной войны 1-й степени. Нет, видно, не зря я летел за десять тысяч километров…
Пришлось идти в Сахалинский обком партии, чтобы разобрались, исправили положение, загладили вину перед ветераном. Ответственным работникам понадобилось всего несколько минут, чтобы решить все вопросы. Но не поздно ли?! И потом, как относится к тем, кто забыл пушкинскую мысль: «Уважение к минувшему – вот черта, отличающая образованность от дикости»?
Мужество и скромность. Иной раз я удивляюсь, как уживаются эти качества в одном человеке. Защитившие страну, выдержавшие нервами и верой величайшее напряжение, а обстоятельствах обычных теряются, не могут защитить себя. Так где же ваша помощь, следопыты, тимуровцы? Где юношеский максимализм и горячечность, упорство и настойчивость, которые вами зачастую ещё расходуются вхолостую? Если каждый из нас сделает хотя бы одно доброе дело, то можно будет считать, что жизнь прожита не напрасно…
Они уже считались опытными артиллеристами, поэтому их развели в разные расчёты. Дали пополнение из призывников-мужчин, в большинстве своём необстрелянных. А потом началась Орловско-Курская битва, и Аня не успевала даже запоминать новобранцев. Расчёт постоянно был неукомплектован. Завидев в рядах наступающих артиллерию, враг мин и снарядов не жалел. А когда и это не помогало, пускал в дело танки. Иногда, в непосредственной близости от врага, пушка становилась бесполезной. Тогда брались за гранаты, бутылки с горючей смесью.
С Зиной виделись редко, хотя и воевали, можно сказать, рядом. Передышек почти не было. А если и выдавались часы отдыха, валились с ног от усталости с одной мыслью: только бы успеть выспаться до следующего боя.
А потом был Чернигов. Сентябрь сорок третьего. И день, когда погибла Зина Емельянова. Её успели довезти до медсанбата, почти сутки врачи боролись за жизнь. Но ранение в живот оказалось слишком серьёзным. Это известие оказалось настолько неожиданным, что Аня растерялась, не могла справиться с минутной слабостью – теперь мой черёд. С трудом, но всё же прогнала гнилую мысль, взяла себя в руки. Сама себя успокаивала: «Нет, я же заговорённая, ни пуля, ни осколки меня не берут…». Знала, нельзя расслабляться, нельзя раскисать. Малейшее сомнение, неустойчивость и тогда всё, конец.
И Аня Ноздрина упрямо оставалась у пушки, хотя давно могла поменять свою воинскую специальность на изначальную – вновь стать связисткой, хотя понимала, какому риску продолжает подвергать себя.
Потом её назовут «Отважная Жанна», так о ней будут отзываться ветераны дивизии, те, с кем удалось мне в ходе поиска установить переписку. Никто уже и не помнит, откуда пошло это уважительное прозвище, вероятно, навеяно оно подвигами Жанны д`Арк…
«Заговорённая»… А ведь на самом деле удивительно, как довелось Анне Ноздриной целый год чуть ли непрерывных (да ещё каких!) боёв избегать ранений. Тем более, быть артиллеристом в боевых порядках пехоты, значит, наверняка, оказаться в гуще обстрела. И если солдат-пехотинец хоть какой-то шанс имеет, всё-таки одному легче замаскироваться, вжаться, врасти, наконец, в землю, то орудийная прислуга «сорокапятки» – для врага хорошая мишень. А от миномётных мин, неожиданно появляющихся сверху, спасения практически никакого.
1943 год оказался богат событиями для воинов 148-й стрелковой дивизии. После Воронежско-Касторненской операции зимой и Орловско-Курской битвы летом были незабываемые бои на подходе к Днепру. Во всех этих событиях участвовала и Аня Ноздрина.
Река Припять запомнилась ей на всю жизнь. Наверное, потому, что после внушительных побед пришлось испытать и горечь поражения.
– Мы форсировали реку, – вспоминает Анна Назаровна, – но к вечеру гитлеровцы отрезали переправу, бросив на нас танки. Пять полков оказались в окружении. Решили пробиваться не на восточный берег, а в тыл к немцам, к лесам, где действовали партизаны.
Пушки стали закапывать, предварительно сняв затворы, чтобы, в случае чего, врагу не достались. Стали готовиться к прорыву. Я почему-то первым делом проверила, где мой комсомольский билет. В кармане гимнастёрки, на груди. Чтобы, значит, ближе к сердцу был. Мог ведь этот бой и последним стать. Честно скажу, думалось о том, что не сама смерть страшна, а что можно безвестно погибнуть, или того хуже – в плен попасть. А билет комсомольский мне как бы уверенности придавал. Коль суждено будет навсегда остаться в этой земле, добрые люди хоть похоронят по-человечески, отцу – матери сообщат… А вот безвестным сгинуть страшно.
В книге «В пламени сражений» так описываются произошедшие на реке Припять в октябре сорок третьего:
«Командующий армией отдал приказ об отходе с плацдарма на восточный берег. Но навести переправу оказалось невозможным. Гитлеровцы атаковали ночью и вышли на западный берег Припяти.
Среди частей, оказавшихся в окружении западнее Припяти, самым боеспособным был 229-й стрелковый полк. Его командир подполковник Шишков не допустил потери управления подразделениями в этой сложной обстановке. Он принял решение прорываться из окружения не на восток, а на северо-запад, на соединение с партизанами.
По сигналу «две красные ракеты» три с половиной тысячи человек личного состава из 8-й и 158-й стрелковых дивизий под командованием Шишкова двинулись на прорыв вражеского окружения. Много людей пало в том бою. Но более трёх тысяч бойцов прорвались в Толстый лес.
Находясь в тылу противника, подразделения под руководством подполковника Шишкова продолжали наносить удары по врагу.
Военный совет проявлял большую заботу о своих войсках, оказавшихся в тылу. В их распоряжение ежедневно снаряжались самолёты, которые доставляли боеприпасы, топографические карты, медикаменты, свежие газеты. Отличившимся в боях на Днепре и Припяти вручались правительственные награды. Вскоре части 8-й и 148-й дивизий, находящиеся в Толстом лесу, присоединились к войскам армии».
Ровно год провоевала Аня Ноздрина – последняя из женского орудийного расчёта. После партизанского жития-бытия, когда вновь оказалась в регулярных частях Красной Армии, Аня к пушке не вернулась. «Сорокапятки» уже доживали свой век, на смену им пришли более совершенные орудия. Да и обстановка на фронте резко изменилась, в лучшую для нас сторону. Не было теперь необходимости излишне рисковать, делать ставки на «исключительность обстоятельств». И Отважная Жанна вновь стала связисткой.
Новый, 1944 год встретила под Шепетовкой. Разве могла она тогда предполагать, что смерть подстерегает её на почтительном расстоянии от передовой…

6.
На западе любят задавать вопрос: а зачем вам помнить о войне, ведь это приводит к излишним переживаниям, отрицательным эмоциям? Где же в таком случае ваш социальный оптимизм, проповедующий всё светлое, радостное, счастливое?
Чтобы ответить на этот вопрос, вспомним высказывание одного из крупных политических деятелей послевоенных лет, сторонника «холодной войны»: «До тех пор, пока живы Матросовы и Космодемьянские, русский народ непобедим…».
Нужны ли комментарии, мысль, кажется, достаточна ясна. Слаб тот народ, который напоминает «иванов, не помнящих родства», который не воспитывает молодёжь на примерах героизма и стойкости отцов и дедов.
Прав наш идеологический противник – непобедим русский народ, потому что чувство патриотизма впитываем мы с молоком матери. А что касается отрицательных эмоций, то без них человек не научится отделять хорошее от плохого, не научится сопереживать и чувствовать чужую боль. Может зачерстветь, стать бездушным и подленьким. Не всегда ведь экранная улыбка, как любят демонстрировать в «благополучных странах», служит символом благополучия и безмерного счастья.
Так что не бойтесь быть сентиментальными, особенно в светло-печальный день великого преклонения перед подвигом советского солдата, спасшего Европу от порабощения. Не бойтесь показаться слабым, не прячьте слёз. Они очищают душу, смывают с сердца накопившийся нагар повседневности и суеты, делают человека добрее. Не забывайте об этом и в будни, и в праздники: от доброты – величие человека!
* * *
В семейном альбоме Анны Назаровны я безуспешно пытался отыскать фронтовые фотографии. По одному её взгляду понял: на войне не до фотографий было. Удалось ей сняться в сорок четвёртом, в женском госпитале, когда предусмотрительный военврач открыл для выздоравливающих курсы машинисток, чтобы не маялись они от безделья и не оставались наедине со своими скорбными мыслями.
– Я, бывало, смотрю на море, наш госпиталь в Баку был, – вспоминает Анна Назаровна, – смотрю на волны и думаю… если всё обойдётся, может, в моряки подамся. Я вообще мечтательной была. Когда ещё в армию ехала, всё прикидывала, кем бы после войны стать: артисткой или учительницей. Так, мечтая, наверно, просто легче было отвлечься, не думать о худшем…
Курсы машинисток. На фотографии несколько девчонок в госпитальных халатах, с печальной надеждой в глазах. Двадцатилетние инвалиды, у многих из которых пишущая машинка – единственная возможность уйти от отчаяния и нестерпимой тоски. Я бы такие фотографии показывал в школах на уроках мужества. Зря всё-таки порой щадим мы своих детей, боимся напугать, ранить страшной правдой о войне. А на словах-то, как бы не умели красиво говорить, всего не объяснишь, всему не научишь…
* * *
«Ставка Верховного Главнокомандующего планировала в начале 1844 года развернуть на южном крыле советско-германского фронта широкие наступательные действия с целью освобождения Правобережной Украины.
Однако фронты и армии нуждались в пополнении резервами. В то же время противник спешно готовился нанести удары, чтобы восстановить рубеж обороны по Днепру и вновь овладеть Киевом.
В начале декабря враг перешёл в наступление. Основной удар он нанёс 6 декабря в полосе 60-й армии и 1-й гвардейской армий севернее Житомирского шоссе, стремясь обойти Киев с севера. Через три дня он атаковал войска 13-й армии у Коростеня и Ельска…»
Аня Ноздрина, последняя из бессмертного орудийного расчёта, в этих боях принимала участие как связистка.
Запомнился последний день декабря 1943 года. Тёмно-серые тучи заволокли небо. Мелкий противный дождь не прекращался уже более суток. Временами он чередовался с мокрым снегом. Дороги развезло. Вспучившийся лёд на реках покрылся водой и вот-вот должен был тронуться. А вокруг без конца гудело и ухало, содрогалась измученная земля. И Аня, сидя в блиндаже, всё гадала – придёт ли войне конец в новом, сорок четвёртом?
Иногда ей казалось, что победа близка, но потом чувствовала по лицам командиров, что гитлеровцы всё лезут и лезут, а, отступая, изматывают наши части до изнеможения. Значит, сила у них ещё есть, значит, придётся повоевать.
Наступил январь, а дожди не прекращались. Погода стала до того скверной, что в часы затишья ничего не хотелось делать, только найти место посуше, закутаться в тёплую шинель…
– Товарищ капитан, слева танки, обходят позиции первой роты, – в блиндаж ворвался посыльный, и тут же ни следа не осталось от сна и покоя.
Комбат схватил телефонную трубку, но она словно омертвела:
– Связь!
Аня выскочила наружу, на ходу соображая, где может быть обрыв. И в этот момент увидела летящую на неё стену земли, ощутила обжигающее дыхание разорвавшегося рядом снаряда.
Она очнулась уже в телеге. Рядом лежал комбат, раненый через дверь Кого-то укладывали ещё.
Двадцати километров пути по раскисшей дороге хватило на целый день. «Что это была за боль, трудно представить, – говорит Анна Назаровна, – я даже просила оставить меня, мол, не доеду, не дотерплю… А как глянула, что в живот угораздило, думаю – всё, конец. Ведь такое ранение практически смертельное…»
После медсанбата её отправили в Киев, а потом – в Баку. Несколько месяцев лечили и комиссовали по второй группе инвалидности. Домой поехала с палочкой. Заранее ничего не писала, чтобы не беспокоить родителей. Ехала, и самой не верилось, что выжила, что позади целый год неимоверно тяжёлых, кровопролитных боёв, участие в пяти крупных наступательных операциях, и множество – множество могил. Братских, безымянных…
* * *
Прожита жизнь, беспредельно яркая и в то же время незаметная. И прожита, пусть это не покажется банальным, – для нас, родившихся после Победы. Мы должны помнить, кому обязаны своим рождением, своей судьбой…
Я наконец-то решаюсь спросить Анну Назаровну: нет ли у неё желания приехать на колпнянскую землю, где бились с врагом девушки-артиллеристки, встретиться с Марией Семёновной, пересилившей-таки смерть в том бою? Понимаю, что вполне резонно вспомнить о расстоянии, старых ранах, годах. Но спрашиваю об этом ещё и потому, что перед самой командировкой на Сахалин получил письмо от М.С. Труфановой, в котором она пишет: «Передавайте привет Ане и пусть она приезжает, хоть немного поговорить… Так хочется встретиться».
Анна Назаровна благодарно кивает, я вижу, как она силится раздавить комок в горле:
– Да я бы с удовольствием. Только всё думала, неудобно как-то, приеду, людей от дела оторву…
Мы договорились созвониться, уточнить дату новой встречи.
А дома меня уже ждала почта поиска. Одно из писем пришло из Становлянского райвоенкомата Липецкой области, откуда, по нашим сведениям, призывался командир расчёта. Вскрываю конверт: «… сообщаю, что Воеводин Иван Фёдорович действительно является уроженцем с. Трегубово Становлянского района. В настоящее время в с. Трегубово проживает его племянник – В.И. Воротынцев. А в г. Ельце проживает его сестра П.Ф. Красикова. Ещё в д. Рогатово проживает его брат…». Вот и ниточка появилась.
Ещё – письмо от председателя совета ветеранов 148-й стрелковой дивизии С.В. Соколова и сразу две весточки от подполковника в отставке А.Н. Дмитренко. В последнем письме Андрей Никитович подсказал новую тему для очерка: зимой сорок третьего под Колпнами здорово воевала Маша Щербак, командир пулемётного расчёта. Она, вероятно, может дополнить рассказ о девушках-артиллеристках, но и сама заслуживает того, чтобы о её подвигах более подробно узнала молодёжь.
Вернувшись в Орёл, я уже твёрдо решил организовать встречу боевых подруг, верил, что все их недуги отступят, утихнут хотя бы на время. И они приедут на бывшее поле боя, где в память о ратном подвиге мы задумали соорудить обелиск. Работники обкома комсомола уже отправили гонцов в одну из воинских частей, где пообещали дать пушку для памятника. Последующие два месяца пролетели в хлопотах и заботах.

7.
И вот спустя 43 года встреча состоялась.
В деревне Кутузово их ждали, готовились. Анна Назаровна приехала первая и уже беседовала с жителями, с мальчишками военной поры – очевидцами памятного боя. Мы же с Марией Семёновной и её внучкой Светланой, которая гостила у бабушки и, узнав о предстоящей поездке, сразу же согласилась её сопровождать, немного задерживались. Путь всё-таки был неблизкий – 150 километров от Орла, да ещё местами не баловали дороги.
Мария Семёновна бодрилась, она, я давно заметил, из племени отчаянных оптимистов. Мне как-то по секрету призналась: так легче со своими болячками справляться. А их у неё от войны осталось предостаточно. Вот и сейчас она шутит, пересыпает свою речь каламбурами. Но глаза выдают – волнуется, пытается представить встречу с подружкой, с которой и провела-то на передовой всего двенадцать дней. Вспомнит ли?
– Аня, наверное, здорово изменилась? – не выдержала, спросила на последнем километре, когда вдали показался постамент памятника женщинам-артиллеристкам.
– Судя по послевоенной фотографии, не очень. Вот только седая…
– Да ну! – лукаво удивляется Мария Семёновна. – Она ж моложе меня на год. – И снова шутит: – Это у них на Сахалине, видимо, мода такая, красятся…
Мы выходим из машины и идём к остаткам двух глиняных домиков, между которыми по рассказам жителей и стояла пушка-сорокапятка. Под тенистым деревом большая группа женщин. Но память мгновенно подсказывает, помогает узнать ту, которую не забыть никогда.
– Жанночка! – Мария Семёновна протягивает руки и через секунду–другую смыкает объятия.
Отважная Жанна пытается что-то говорить, но слова не идут, слёзы застилают глаза. А я смотрю на лица сельчан – взрослых и совсем ещё юных – и вижу, как сосредоточены, охвачены болью и радостью их лица. Чувствую, какой сильный эмоциональный заряд испытывает их сознание.
Александр Петрович Псарёв – мальчишка военной поры – подходит к дереву, от которого, вероятно, легче обозначить ориентиры, и начинает рассказывать:
– Мне было тогда 12 лет. Помню, в ночь на первое февраля сорок третьего года немцы засуетились, заспешили. Взрослые сказали: наши близко, скоро будут здесь. И правда, загудело, загремело. Но фрицы почти без боя оставили нашу деревню. Зато переправились на ту сторону реки и закрепились в лесочке. Вон в том, что клином к реке сползает. Позиция для них удобная, что и говорить…
Тут, значит, и наши подоспели. Вижу, орудия катят, разворачивают и давай по отступающим бить. А немец в ответ бьёт. Миномёты у него в лесу спрятаны, а с высотки им-то всё видно, вот и лупят без продыху.
Наши жители все по подвалам и погребам схоронились. Только нам, мальчишкам, всё нипочём. Любопытные были. Охота посмотреть, как пушка стреляет, да как снаряд летит.
Вот здесь дом стоял, Красовой Лукерьи Фёдоровны, а в огороде у неё – стожок небольшой, тут и пушка пристроилась. Я выглядываю из-за угла, а меня военный прогоняет, мол, иди домой, а то неровен час… Гляжу, а возле орудия – девчата. Совсем интересно стало. Но тут по их пушке немцы стали бить, да так точно, что пришлось мне хорониться. Только на ступеньки дома взбежал, как рядом мина разорвалась, осколки понизу пошли, что меня и спасло, а взрывной волной чуть не зашибло. Вот тут-то одну из девушек и убило…
Мария Семёновна медленно обводит взглядом поле, лес на холме, бывшие огороды и остатки глиняного дома. Тут же вспоминает:
– Точно-точно, помню, как двое мальчишек к нам подбегали. Разутые, раздетые, кто в чём. А мороз – за тридцать. Есть очень хотели… Вот ведь, даже смерть их не страшила. А у нас хлеб помёрз, мы его на штык накололи и в костёр. Тут и ребятишки эти. «Дядь, дай хлеба». Глянули, а перед ними мы, тогда ещё девчонки, ну, лет на пять–семь постарше. Таисия Зиборова, как увидела их, оборванных, грязных, чуть не заплакала. Хлеб тут же отдала, хотя сами изрядно проголодались. Мы уже знали, что у неё почти всю семью фашисты расстреляли, кто-то из родственников написал, особенно как деток малых, сестрёнок и братишек, мучили, изверги. Таисия прямо-таки сама не своя ходила, всё в бой рвалась.
В этот же день её и убило. Здесь же в Кутузове, только чуть ближе к реке. Это была наша первая потеря…
Мы не могли не побывать в Колпнянском краеведческом музее, где легче воссоздать боевой путь женского орудийного расчёта. Дело в том, что за двенадцать дней боёв многие названия населённых пунктов девчата не успели запомнить, тем более зимой, когда обильные снега изменяют ландшафт, скрывают под собой многие приметы.
Но по дороге в музей Мария Семёновна тихо так сказала:
– Я это место сразу узнала, хотя мы зимой здесь были. Как только стали подъезжать, я и говорю: вот тут наше орудие стояло. Вон там стога сена были, где пулемётные точки немцы установили. Я всё время ехала и смотрела… Я это место никогда не забуду, потому что Зиборова погибла именно тут.
Людмила Михайловна Ушакова – директор музея – познакомила гостей с обширными реликвиями, посвящёнными боям на территории Колпнянского района, показала стенд о подвиге бессмертного женского расчёта.
– Самые ожесточённые бои шли в деревне на «я», то ли Яблонька, то ли Яблонно? – силится вспомнить Мария Семёновна.
– Яковка?! – приходит на помощь Ушакова.
– Точно, – радостно улыбается Мария Семёновна. – Вот эта самая Яковка из рук в руки переходила. Трое суток за неё был бой. В Яковке-то Зиборова и подбила свой первый танк. Первый танк на счету нашего расчёта.
Выясняем: два других танка девчата подбили за деревней Кутузово, когда перешли реку – это уже на территории нынешнего совхоза «Ярищенский». Четвёртый танк вывели из строя у самой Колпны. Так мстили врагу девушки за смерть наводчика Таисии Зиборовой.
А нас уже вновь ждали в колхозе имени Чапаева, в сельском клубе. Встречали хлебом-солью, цветами. Специально подготовили программу по типу «От всей души». И звучали в зале песни, звучал рассказ о беспримерном подвиге пятерых девчат и их командира. В конце вечера произошёл экспромт, вызвавший всеобщую радость, заставивший запеть весь зал. Анна Назаровна – большая любительница песен, которые, как она утверждает, помогали поднимать настроение и солдатский дух, – после заключительного номера концертной программы вышла на сцену и вместе со всеми участниками художественной самодеятельности запела «Катюшу». Запела звонко и задорно, как сорок с лишним лет назад пела с подругами перед боем.
Долго ещё не расходились люди после встречи в сельском клубе. Всё говорили, расспрашивали. Все вместе сфотографировались на память.
Напоследок подъехали к памятнику. Помолчали. Попрощались. Возложили цветы. Мария Семёновна тихо сказала:
– Вот и повидались со всеми, проведали… Теперь и на душе спокойней.
Солнце спускалось за рекой, накалываясь на макушки лесных деревьев и бросая малиновый отсвет на отполированную металлическую табличку, прикреплённую к постаменту:
«На этой земле в феврале 1943 года героически сражался женский противотанковый орудийный расчёт 226-го отдельного истребительно-противотанкового дивизиона 148-й стрелковой дивизии 13-й армии:
Иван Воеводин – командир орудия
Таисия Зиборова
Мария Труфанова
Анна Ноздрина
Елизавета Бортникова
Зинаида Емельянова».
Четверо из них пали смертью храбрых. Все шестеро – навечно в памяти народной.