Cliver F
16.12.2013, 15:44
Рассказы. Евгения Курганова (Костина)
(г. Москва)
Евгения Михайловна Курганова (Костина) родилась в Москве, окончила филологический факультет МГПУ им. Ленина по специальности русский язык (литература), долгое время работала в ТАСС.
Первые рассказы опубликовала в газете «Московские новости». Печаталась в альманахах «Московский Парнас», «Лесной орех», «Ясноцвет», в болгарской газете «Есенински булевард» (приложение к газете «Литература и общество»), в литературном журнале «Страна и мы», в сборнике «Вечерами у балкона». Выпустила книги: «Люблю и верю» и «Снежный вальс».
Член МГО Союза писателей России.
УКРАДЕННОЕ ДЕТСТВО
Мне позвонила из Ленинграда тетя Галя, мамина двоюродная сестра, и попросила приехать к ней. Новое название города – Петербург - большинство коренных ленинградцев не приемлет. Собралась быстро и уже к вечеру следующего дня шагала по городу на Неве. Я влюбилась в него давно, с первой нашей встречи - в его прямые проспекты и улицы, в прекрасные мосты через Неву и многочисленные каналы, Исаакиевский собор, Адмиралтейство, Петропавловская крепость и многое другое, чему я сразу отдала свое сердце. Мама привезла меня в город на Неве еще в детстве, на зимние каникулы, познакомить с родственниками. Мы много ходили по музеям, просто гуляли, любуясь памятниками, старинными зданиями. Было ощущение, что ты в центре истории, которая окружала тебя со всех сторон. Мне казалось, вот-вот из-за угла выйдет Пушкин или кто-то еще из моих любимых писателей, проедет по Невскому в карете Николай Второй и его окружение.
Сейчас же я ехала к единственной оставшейся у меня родственнице. Это была женщина пожилого возраста, за восемьдесят, которая никогда никому не говорила, сколько ей лет. Когда же ее спрашивали, она неизменно отвечала: «Давайте не будем говорить о грустном». Высокая, с правильными чертами лица, с классической прической, она у окружавших ее людей вызывала уважение и невольную робость при разговоре. Детей у нее не было - сказались последствия блокады. Вскоре после войны она вышла замуж, а через год родила мертвого ребенка. Врачи объяснили это тем, что организм был очень истощен. Всю свою любовь она отдала мне - единственной племяннице. Мы очень соскучились друг по другу и хотели просто посидеть, поговорить, сходить на кладбище, вспомнить мою маму и её мужа.
Поужинав, сели на диван и стали рассматривать старые фотографии. На одной из них я увидела пятнадцатилетнюю девочку, очень худую и на костылях. Взяв в руки снимок, тетя молча долго его рассматривала. «Это я. Меня сфотографировали после того, как вывезли из блокадного Ленинграда, - сказала женщина, - «Ты знаешь, я много прожила, но страшнее голода ничего нет. В конце ноября нам давали только 250 гр. хлеба - для тех, кто работал, и 125 – остальным, а это были чаще всего дети и старики. Даже после войны я долгое время не могла наесться, делала и хранила в доме заначки. Когда началась война, мне было двенадцать лет. Детство кончилось. Все, кто могли, вышли на строительство оборонительных укреплений, Если оставалось немного свободного времени, мы днем и ночью вместе с друзьями дежурили на крышах домов и гасили фугасные и зажигательные бомбы. Заводы и фабрики продолжали выпускать снаряды для защиты города. На многих предприятиях вместо родителей, ушедших на фронт, работали мы – подростки, а для того, чтобы было удобнее доставать до станка, подставляли себе ящики. Меня приняли на завод осенью, куда привел уходивший воевать отец. Мне только исполнилось тринадцать лет. Усталые, голодные люди работали. Работали на совесть. Иногда не было сил идти домой, тогда здесь же и спали. Но, несмотря на нечеловеческие трудности, город жил: кинотеатры продолжали показывать фильмы, постоянно работало радио, шли концерты. Композитор Д.Д. Шостакович во время блокады написал свою знаменитую «Ленинградскую» симфонию. Ее исполняли голодные, замерзающие музыканты».
Тетя встала, поежившись, накинула на плечи теплую кофту, и мне показалось, что она заново переживает то время. Немного помолчав, она продолжила свой рассказ. «С конца ноября началась зима, ударили 40- градусные морозы. Постоянно и везде тебя сопровождал не только голод, но теперь и холод: под одеялом, в одежде, а все равно холодно. Чтобы согреться, мы жгли все, что могло гореть в печках- буржуйках. Замерз водопровод, горожане остались без воды. Я ставила на детские саночки ведро, привязывала его к ним и шла набирать воду из Невы, как и все ленинградцы. Как же это было тяжело! Обжигающий, холодный ветер, от которого некуда было спрятаться и неподъёмное ведро. Не знаю, откуда брались силы. В домах не было света. Умирали целыми семьями». Тетя надолго замолчала. Завтра утром, мы, как и всегда, с ней обязательно пойдем на Пискаревское кладбище, там похоронены ее мама с бабушкой и младший брат, они не пережили блокаду. И там нас встретят аллеи могил, где похоронены обычные ленинградцы, а рядом с ними солдаты и офицеры – защищавшие город.
За много лет впервые тетя решилась рассказать мне о блокаде, делала она это с трудом, было видно, как тяжело ей вспоминать. Я молча слушала, боясь пошевелиться или перебить ее каким-либо словом. «Время остановилось», - продолжила она, - «Помню только час, когда мама давала мне мои 250 грамм хлеба, как работающей на заводе. Лишь одна дорога (ее называли «Дорога жизни») связывала нас с Большой землей. Шла она по льду Ладожского озера. По этой дороге вывозили обессиленных людей, детей, а в город везли продукты. И все это под вражеским огнем. Но люди, несмотря на все трудности, продолжали оставаться людьми.
В нашей большой квартире жил сосед, перед войной он отправил семью к родителям, а сам, работая на заводе, остался дома с собакой. Он делил свой поек с ней». Тетя заплакала, это были молчаливые слезы, которые просто катились из глаз тяжелыми каплями. « Мы жили в коммуналке, около Исаакиевского собора. Кто-то хотел купить собаку, предлагал соседу за не большие деньги, но он не взял. Отказался. Помню, как он выводил ее на прогулку. Оба худые, немного пошатывающиеся, но вместе. Сосед не мог предать друга. Удивительно, но оба пережили блокаду. Я же вскоре после войны переехала в другой район Ленинграда, но когда приезжала в старый дом навестить друзей, то часто видела их гуляющих по улице. Да, были люди, которые под влиянием страшного чувства голода теряли человеческое обличие, но их было мало. Часто вспоминаю случай: в машину, везущую хлеб, попал снаряд, хлеб разбросало, увидевшие это люди собрали его и стали охранять, пока ни приехала другая машина и ни забрала его. Хотя хлеб мог продлить жизнь им и их близким, никто из них не взял ни буханки». Тетя задумалась. Глядя на нее, уже пожилую женщину, и переживая заново вместе с ней ее жизнь, я вспомнила слова одного американского журналиста, которые он написал после того как услышал «Ленинградскую» симфонию Шостаковича: «Какой дьявол может победить народ, способный создавать музыку, подобную этой»? И я не только согласна с этим изречением, но готова подписаться под каждым его словом.
РУССКАЯ ДУША
Россия, нищая Россия,
Мне избы серые твои,
Твои мне песни ветровые —
Как слезы первые любви.
( А.Блок)
Недавно, увидев у своей подруги книгу В.Г.Смолицкого «Русь избяная» и прочитав ее, я подумала: «Как мало мы знаем, о родной старине». Если взять любой другой народ, то увидим, как бережно он относится к истории, культуре, архитектуре своей страны. А мы сначала сломаем «до основания», а затем по чертежам, если они в лучшем случае сохранились, а в худшем — по памяти, будем восстанавливать. Настоящая русская изба стала редкостью в нашей повседневной жизни, и мне захотелось поделиться своими впечатлениями, о тех немногих, которые еще остались.
Основой любого деревенского жилья всегда был сруб, из сложенных венцами бревен. Изба – согласно Словарю русского языка обозначало « деревянную срубную постройку ». Её первоначально использовали как баню, позднее она стала простым деревенским домом.
Простейшая мужицкая изба чаще всего представляла собой небольшое здание с холодными сенями и примыкающим к ним теплым жилым помещением. Иногда пристраивалась к ним светелка, где семья находилась летом. Здесь жили небогатые крестьяне. Таких изб почти не осталось, но те которые сохранились, поражают своей простотой и лаконичностью. Красоту, даже какую-то изысканность мы можем увидеть и проследить в домах зажиточных крестьян. Их срубы состояли из нескольких, если сказать современным языком, этажей. Чаще всего - из трех. Нижний – погреб. Там хранили продукты, орудия труда. Второй – жилой. Третий - чердак, который использовали по-разному: как детскую или подсобное помещение. Если хозяин называл свое помещение домом, это подразумевало, что у него хорошее, добротное с несколькими жилыми помещениями здание. Этим оно отличалось от избы. В народном понимании лучшим домом был тот, который состоял из нескольких срубов. Он вмещал в себя две-три избы. Таким зданиям часто давали поэтическое название «терем». Терем всегда высокий, устремленный ввысь, к солнцу. Мы часто встречаем в народных песнях упоминание и описание терема.
А в терем тот высокий
Нет хода никому.
Или, например, в вологодской свадебной песне:
Наша невеста в тереме сидела.
Но чаще всего это была мечта о доме-тереме у простых крестьян.
Большинство же жили в простых избах. Когда подходишь к такому дому, первое что бросается в глаза, это орнамент – резное наружное украшение на козырьке крыльца, на наличниках окон, окантовке крыши. В рисунках орнамента мы чаще всего встречаем изображение птиц, цветов и разные резные завитки. Мастер, передавая эту красоту, старался не повторяться, делая другие дома. Здание всегда гармонировало с окружающей его природой, они дополняли друг друга. Особое внимание уделяли крыльцу. Его называли красным. Крыльцо было широким, козырек украшали резьбой. Поднявшись по нему, пройдя через холодные сени, попадали в жилое помещение, где нас встречала пузатая печь, похожая на русскую бабу, дородную, хлебосольную, гостеприимную. Печь для крестьянина – это все. И кормилица, и источник тепла, и место отдыха. В другом конце комнаты по диагонали находился красный угол. Это было самое красивое и самое главное место в доме. Здесь находился киот с иконами, часто обрамленный вышитым полотенцем. Иконопись являлась главным украшением дома. Когда гость приходил в дом, то первый поклон был в сторону икон, а уже второй – хозяевам. Здесь же находился стол и лавки. На полу лежали тканые дорожки. На окнах висели узорчатые вышитые занавески. Каждый день семья собиралась здесь. Молилась Богу, встречала гостей, принимала пищу. Женщины пряли, занимались детьми. Мужчины мастерили. Но таких домов с каждым годом становится все меньше, и меньше. Их можно увидеть, приезжая в Суздаль, Владимир, и другие города расположенные по Золотому кольцу, где они охраняются государством. Я понимаю, что это музейный экспонат, но как болит душа при виде этих домиков, церквей, березок. И ты тогда понимаешь, что русский человек болен любовью ко всему русскому.
Если мы видим где-нибудь варварское отношение к нашей истории, старинному зодчеству, то должны бороться, беречь и охранять его, чтобы наши дети, внуки имели возможность увидеть и познакомиться с ним. Мои друзья-этнографы по крупицам собирают наши истоки. Благодаря таким ученым как Виктор Григорьевич Смолицкий, Елена Петровна Батьянова и многим другим, я узнала не только о нашей деревне XIX- начала XX века, о ее зодчестве, культуре, но и русском фольклоре, где сам народ рассказывает о своем быте, не отделяя его от себя, а даже одушевляя. Нам же надо только научиться бережно относиться и охранять его.
ПОДАРОК ДЕДА МОРОЗА
Сегодня 31 декабря. Канун Нового года. Каникулы. Чудесный солнечный день. Яркое голубое небо. Деревья стоят запорошенные снегом, как невесты в свадебных платьях. Снег блестит на солнце. Сугробы белые, пушистые, так и хочется в них поваляться. Ребята во дворе играют в снежки.
Быстро позавтракав, Митя написал на открытке деду Морозу свою просьбу и положил её в сапожок под елкой. Каждый год он мечтал об одном: увидеть и познакомиться со своим папой. Ему двенадцать лет, а он его ни разу не видел. Мама с бабушкой говорили, что все желание под Новый год обязательно исполняются, только в это надо очень сильно верить.
Одевшись потеплее, мальчик вышел на улицу. Легкий морозец пощипывал лицо. Во дворе дома ребята играли в снежки, позвали и его, но он решил прогуляться по Тверской улицы. Хорошо, что Митя рядом с ней жил. Пройдя по бульвару, увидел вначале его нарядную елку. Дед Мороз и Снегурочка водили вокруг нее с малышами хоровод. Громко играла музыка. Рядом чей-то папа катал на санках своего карапуза. Малыш с отцом весело смеялись. Во всём чувствовалось приближение праздника. Витрины магазинов горели ёлочными огнями, переливались разноцветными шарами. Многие покупали новогодние украшения, подарки и спешили домой, чтобы успеть к празднованию Нового Года. А вот и ёлочный базар. Народу здесь много, каждый старается выбрать самое красивое деревце, пахнет лесом.
Потолкавшись среди спешащих людей часа два, замерзнув, мальчик решил заглянуть в кафе, погреться, купить чай с булочкой, а затем пора было идти и домой. Зал кафе был почти пустой. За одним столом сидели заяц и Снегурочка. Замерзшие, греющие руки о чашку с чаем, они о чём-то оживлено разговаривали. За другим ¬- мужчина лет З5 пил кофе. Официант попросил мальчика сесть за его столик. Мужчина с интересом посмотрел на него, подмигнул и спросил: «Гуляем? Каникулы? ». «Да». - ответил мальчик. « А почему ты один? » - « Мама с бабушкой дома готовят праздничный стол , ¬¬-ответил мальчик,- им некогда». «А Вы?» ¬- «Да я только приехал, не был здесь больше двенадцати лет. Захотелось походить, погулять по старым местам. Родители давно переехали на новую квартиру, а меня все равно сюда тянет. Здесь все напоминает о детстве, юности. Зимой я с отцом играл в хоккей, когда же подрос, папа стал брать меня с собой в баню, а летом мы ездили с ним на рыбалку. А твой папа играет с тобой?» - «Нет. У меня его нет». Мужчина посмотрел на него и тихо спросил: « Сколько тебе лет?» - «Двенадцать. А что?» Мужчина глубоко вздохнул. «Ты знаешь, я уехал отсюда давно, когда моя девушка сказала, что ждет ребенка. Правда, не знаю, мальчика или девочку. Я испугался и сбежал, а сейчас мне стыдно к ней прийти и попросить прощение».
Помолчали. «До свидания, - сказал Митя,- мне пора». «А можно я тебя провожу?»-спросил мужчина. « Хорошо. Пошли ». Они вышли из кафе, свернули на Большую Бронную. « Ты здесь живешь?» - «Да, в доме 8». Мужчина с хрипотцой в голосе спросил: « А квартира 3?» - «Да». Оба остановились. Постояв так несколько минут, мальчик молча взял мужчину за руку и повел домой. Дверь им открыла мама. Митя, посмотрев на неё, сказал: «Мама, я нашел папу».
ТУЛЬСКАЯ ЭЛЕКТРИЧКА
Я еду в электричке в Тулу, в гости к тете Тоне. После ухода мамы члены ее семьи стали для меня самыми родными людьми. Можно даже сказать, что еду не в гости, а домой, чтоб отдохнуть душой.
За окном проплывают маленькие станции с прилегающими к ним поселками, с небольшими деревянными и кирпичными домами, окруженными палисадниками с растущими по фасаду цветами. Чаще всего это золотые шары, георгины, астры, бархотки. Мы отъехали довольно далеко от Москвы, и катеджи здесь почти не встречаются. Все это чередуется с рощами, полями, речушками и заросшими камышом болотцами. Сейчас конец сентября. Деревья и кусты надели осенние наряды. Изобилие красок радует глаз: все оттенки зеленого, желтого, бордово-красного, переливаются на солнце. Очень хочется выйти из электрички и побыть на природе. Почувствовать запах осени, который дурманит голову своим увяданием, навевая легкую грусть. И ты немножко завидуешь людям, гуляющим за окном. Переводить взгляд внутрь вагона, где преобладают серо- коричневые, черные тона не хочется. Народу много, места почти все заняты, но в проходах никто, ни стоит, можно спокойно пройти через весь состав. Рядом сидит пожилой мужчина, молча разгадывающий кроссворд. На нем старенький пиджачок, надетый на фланелевую рубашку, брюки заправлены в кирзовые сапоги. Коробейники, продавцы всякой мелкой всячины, так и снуют, чаще всего предлагая ненужные товары. Некоторые продают мороженое, пиво, а к нему соленые орешки и сухарики. Ближе к городу Чехову появляются музыканты. У некоторых из них голоса лучше, чем у нашей попсы. Вот вошли трое молодых мужчин, одетых в военную форму. Солиста везли в инвалидном кресле, у него не было ног. Спев песню, его друзья стали просить помощи у окружающих, на операцию и протезы другу. Несчастье с юношей случилось во время командировки в Чечню. Люди засуетились, каждый старался помочь, равнодушных не было.
Двери постоянно открываются, впуская и выпуская пассажиров, неожиданно в вагоне появляются дети. Мальчик, на вид лет двенадцати, и девочка лет десяти. Опрятные, но скромно одетые, они неумело просят милостыню. Видно, что стесняются. Я позвала ребят, усадила на скамейку, угостила бутербродами, купила мороженое и поинтересовалась, почему они не в школе, электричка - дневная. Разговорились. Оказалось, что семья у них большая, детей четверо. Двое младших еще маленькие и сидят дома с матерью, яслей в селе нет, а одних оставлять их нельзя. Отец умер этой зимой от воспаления легких. Застрял в машине, когда ехал из города. Пришлось добираться до села пешком, а это десять километров. На следующий день, взяв трактор, поехал её вытаскивать, хотя к этому времени у него уже появился кашель, и поднялась температура. Окончилось все воспалением легких, до районной больницы довезти не успели. Теперь они главные помощники матери. Встают рано, в пять часов, чтобы подоить корову, зимой принести для растопки из сарая дров, а затем надо спешить в школу, в соседнее село. До неё шесть километров. Они с сестрой стараются подрабатывать, как могут, чтобы помочь семье: то одиноким старикам в деревне воды принесут, то в магазин для них сбегают, который расположен в центре села, ведь старикам зимой по сугробам ходить тяжело. Сегодня они решили после занятий попробовать попросить денег у пассажиров. Мать не знает, а то бы выпорола. Я посмотрела на ребят, мальчик был ровесником моему сыну, но казался старше, из-за недетского взгляда. Этот ребенок понял, что в семье он теперь единственный мужчина и не испугался. И я поверила, этому маленькому мужчине, поверила, что он всё преодолеет, не сломается, почувствовав силу, которая шла от него.
Сосед, отложив кроссворд, вздохнув, сказал, что знает ребят: «Работящие они». Семья крепкая, дружная, но после смерти отца никак не может встать на ноги. Раньше в селе был совхоз, была работа. Все поля засевались, на его территории находилась птицеферма, имели большое стадо коров, работали школа, детский сад и была своя поликлиника. Жизнь бурлила. В день зарплаты или по праздникам, как сказал мужчина, «люди, одевшись покрасивши, шли в сельсовет, получив деньги сразу по домам не расходились, стояли около него, весело о чем-то разговаривали, договаривались вечером зайти друг к другу в гости. Вечером молодежь шла в клуб. Народу тогда жило в селе много, семьи - большие. А сейчас село умирает. Несколько раз его угодья перепродавали, молодые люди бегут в город: работа в селе тяжелая, а денег почти не платят».
За разговором не заметили, как доехали до Серпухова. Народ почти весь вышел. Ушли и ребята с мужчиной. После нашего разговора, задумавшись, я продолжала смотреть в окно. Было грустно. В вагоне остались несколько человек. Зачастили контролеры. Мужчины, играя в карты, пили пиво, громко смеясь. Возле них притулился гармонист. Они предложили ему пива, и о чем – то между собой оживлено разговаривая, прислушивались, как тот механически перебирая клавиши на гармони, что – то наигрывает. Под стук колес, звуки гармони и смех мужчин я незаметно для себя доехала до Тулы.
БУКЕТ СИРЕНИ
Я родилась в маленьком южном городке. Наша семья жила в одной из комнат большой коммунальной квартиры. Свою одиннадцатиметровую комнату на ночь делили пополам ширмой. В одной половине спали мама с папой, а в другой - мы с бабушкой. Здесь же стоял обеденный стол, сверху на него ставили стулья. Когда я пошла в первый класс, нам в новостройке, на окраине города, дали трехкомнатную квартиру, и стол со стульями перекочевали в гостиную.
Район был мало застроен, наш дом окружали частные постройки. Улица называлась селекционная. Здесь в своё время жил селекционер, занимавшийся разведением разных сортов сирени. После смерти садовода, его жильё обветшало, забор завалился, и их пришлось снести, а сирень разрослась. Она была разная: белая, сиреневая, фиолетовая, розовая, простая и махровая. Весной ароматом её цветов наполнялся воздух всей округи. Дурманя, кружа голову, он доставлял радость людям, любившим гулять в сиреневом саду.
Мне же хочется рассказать вам об одном майском дне. Тогда я училась в девятом классе. Самым любимым предметом в школе была история, вёл её Пётр Алексеевич. На вид ему было лет сорок – сорок пять. Высокий, стройный, подтянутый, с небольшой проседью в волосах, с умными всё понимающими глазами. Одевался он всегда строго в серый костюм, и только по праздникам надевал черный, и обязательно рубашка и галстук. Предмет он свой очень любил. Зная на много больше, чем было написано в учебнике, он много рассказывал о том, чего не было в книгах, а также учил нас прежде всего думать, анализировать, а не бессмысленно зазубривать. Петр Алексеевич рассказывал нам о расстреле царской семьи, о царях Александре 3 и о Павле, о гибели Колчака и Гумилёва, о их роли в истории страны. Его отношение к некоторым событиям часто не совпадало с тем, что мы читали в книгах. Ученики всегда с нетерпением и радостью ждали его урок, особенно если он был последним. Споря, задавая вопросы, волновавшие нас, мы не спешили домой.
Семья у него была дружная. Когда моего одноклассника избил пьяный отчим, а мать даже не подумала за него заступиться, учитель взял мальчика к себе домой, хотя у самого было двое ребят. У них всегда было много гостей, учеников. Андрей, продолжая жить у них, окончил школу, поступил на исторический факультет МГУ.
Летом мы часто ездили в археологические экспедиции. Это Петр Алексеевич договаривался со своими друзьями- археологами, и старшеклассники один из летних месяцев проводили на раскопках, в поисках прошлого, пополняя школьный краеведческий музей. Почти все девчонки школы были влюблены в него, а мальчишки его боготворили и старались подражать.
Так вот, в тот день мы решили сбежать с уроков, что и сделали. Расцвела сирень, и её призывный запах звал нас к себе. Гуляя в сиреневом саду, мы радовались весне, свободе, цветущим деревьям, но вдруг кто-то сказал: «Вы не забыли - сегодня последний урок история». Моментально собрав большой букет, мы заспешили в школу. Попросив у нянечки ведро, поставили его на окно рядом со столом учителя. В другую емкость букет просто не помещался. Зазвенел звонок на урок. Дверь медленно открылась, и вошел расстроенный Петр Алексеевич, не ожидавший увидеть нас в классе.. Мы увидели, как расстройство на его лице сменило удивление, а затем глаза предательски заблестели, выдавая волнение. Чтобы скрыть его от нас, он наклонился к цветам, вдыхая запах. Через несколько минут, повернув голову к нам, сказал: «Вернемся к нашей истории». За прогул наш класс никто не ругал.
(г. Москва)
Евгения Михайловна Курганова (Костина) родилась в Москве, окончила филологический факультет МГПУ им. Ленина по специальности русский язык (литература), долгое время работала в ТАСС.
Первые рассказы опубликовала в газете «Московские новости». Печаталась в альманахах «Московский Парнас», «Лесной орех», «Ясноцвет», в болгарской газете «Есенински булевард» (приложение к газете «Литература и общество»), в литературном журнале «Страна и мы», в сборнике «Вечерами у балкона». Выпустила книги: «Люблю и верю» и «Снежный вальс».
Член МГО Союза писателей России.
УКРАДЕННОЕ ДЕТСТВО
Мне позвонила из Ленинграда тетя Галя, мамина двоюродная сестра, и попросила приехать к ней. Новое название города – Петербург - большинство коренных ленинградцев не приемлет. Собралась быстро и уже к вечеру следующего дня шагала по городу на Неве. Я влюбилась в него давно, с первой нашей встречи - в его прямые проспекты и улицы, в прекрасные мосты через Неву и многочисленные каналы, Исаакиевский собор, Адмиралтейство, Петропавловская крепость и многое другое, чему я сразу отдала свое сердце. Мама привезла меня в город на Неве еще в детстве, на зимние каникулы, познакомить с родственниками. Мы много ходили по музеям, просто гуляли, любуясь памятниками, старинными зданиями. Было ощущение, что ты в центре истории, которая окружала тебя со всех сторон. Мне казалось, вот-вот из-за угла выйдет Пушкин или кто-то еще из моих любимых писателей, проедет по Невскому в карете Николай Второй и его окружение.
Сейчас же я ехала к единственной оставшейся у меня родственнице. Это была женщина пожилого возраста, за восемьдесят, которая никогда никому не говорила, сколько ей лет. Когда же ее спрашивали, она неизменно отвечала: «Давайте не будем говорить о грустном». Высокая, с правильными чертами лица, с классической прической, она у окружавших ее людей вызывала уважение и невольную робость при разговоре. Детей у нее не было - сказались последствия блокады. Вскоре после войны она вышла замуж, а через год родила мертвого ребенка. Врачи объяснили это тем, что организм был очень истощен. Всю свою любовь она отдала мне - единственной племяннице. Мы очень соскучились друг по другу и хотели просто посидеть, поговорить, сходить на кладбище, вспомнить мою маму и её мужа.
Поужинав, сели на диван и стали рассматривать старые фотографии. На одной из них я увидела пятнадцатилетнюю девочку, очень худую и на костылях. Взяв в руки снимок, тетя молча долго его рассматривала. «Это я. Меня сфотографировали после того, как вывезли из блокадного Ленинграда, - сказала женщина, - «Ты знаешь, я много прожила, но страшнее голода ничего нет. В конце ноября нам давали только 250 гр. хлеба - для тех, кто работал, и 125 – остальным, а это были чаще всего дети и старики. Даже после войны я долгое время не могла наесться, делала и хранила в доме заначки. Когда началась война, мне было двенадцать лет. Детство кончилось. Все, кто могли, вышли на строительство оборонительных укреплений, Если оставалось немного свободного времени, мы днем и ночью вместе с друзьями дежурили на крышах домов и гасили фугасные и зажигательные бомбы. Заводы и фабрики продолжали выпускать снаряды для защиты города. На многих предприятиях вместо родителей, ушедших на фронт, работали мы – подростки, а для того, чтобы было удобнее доставать до станка, подставляли себе ящики. Меня приняли на завод осенью, куда привел уходивший воевать отец. Мне только исполнилось тринадцать лет. Усталые, голодные люди работали. Работали на совесть. Иногда не было сил идти домой, тогда здесь же и спали. Но, несмотря на нечеловеческие трудности, город жил: кинотеатры продолжали показывать фильмы, постоянно работало радио, шли концерты. Композитор Д.Д. Шостакович во время блокады написал свою знаменитую «Ленинградскую» симфонию. Ее исполняли голодные, замерзающие музыканты».
Тетя встала, поежившись, накинула на плечи теплую кофту, и мне показалось, что она заново переживает то время. Немного помолчав, она продолжила свой рассказ. «С конца ноября началась зима, ударили 40- градусные морозы. Постоянно и везде тебя сопровождал не только голод, но теперь и холод: под одеялом, в одежде, а все равно холодно. Чтобы согреться, мы жгли все, что могло гореть в печках- буржуйках. Замерз водопровод, горожане остались без воды. Я ставила на детские саночки ведро, привязывала его к ним и шла набирать воду из Невы, как и все ленинградцы. Как же это было тяжело! Обжигающий, холодный ветер, от которого некуда было спрятаться и неподъёмное ведро. Не знаю, откуда брались силы. В домах не было света. Умирали целыми семьями». Тетя надолго замолчала. Завтра утром, мы, как и всегда, с ней обязательно пойдем на Пискаревское кладбище, там похоронены ее мама с бабушкой и младший брат, они не пережили блокаду. И там нас встретят аллеи могил, где похоронены обычные ленинградцы, а рядом с ними солдаты и офицеры – защищавшие город.
За много лет впервые тетя решилась рассказать мне о блокаде, делала она это с трудом, было видно, как тяжело ей вспоминать. Я молча слушала, боясь пошевелиться или перебить ее каким-либо словом. «Время остановилось», - продолжила она, - «Помню только час, когда мама давала мне мои 250 грамм хлеба, как работающей на заводе. Лишь одна дорога (ее называли «Дорога жизни») связывала нас с Большой землей. Шла она по льду Ладожского озера. По этой дороге вывозили обессиленных людей, детей, а в город везли продукты. И все это под вражеским огнем. Но люди, несмотря на все трудности, продолжали оставаться людьми.
В нашей большой квартире жил сосед, перед войной он отправил семью к родителям, а сам, работая на заводе, остался дома с собакой. Он делил свой поек с ней». Тетя заплакала, это были молчаливые слезы, которые просто катились из глаз тяжелыми каплями. « Мы жили в коммуналке, около Исаакиевского собора. Кто-то хотел купить собаку, предлагал соседу за не большие деньги, но он не взял. Отказался. Помню, как он выводил ее на прогулку. Оба худые, немного пошатывающиеся, но вместе. Сосед не мог предать друга. Удивительно, но оба пережили блокаду. Я же вскоре после войны переехала в другой район Ленинграда, но когда приезжала в старый дом навестить друзей, то часто видела их гуляющих по улице. Да, были люди, которые под влиянием страшного чувства голода теряли человеческое обличие, но их было мало. Часто вспоминаю случай: в машину, везущую хлеб, попал снаряд, хлеб разбросало, увидевшие это люди собрали его и стали охранять, пока ни приехала другая машина и ни забрала его. Хотя хлеб мог продлить жизнь им и их близким, никто из них не взял ни буханки». Тетя задумалась. Глядя на нее, уже пожилую женщину, и переживая заново вместе с ней ее жизнь, я вспомнила слова одного американского журналиста, которые он написал после того как услышал «Ленинградскую» симфонию Шостаковича: «Какой дьявол может победить народ, способный создавать музыку, подобную этой»? И я не только согласна с этим изречением, но готова подписаться под каждым его словом.
РУССКАЯ ДУША
Россия, нищая Россия,
Мне избы серые твои,
Твои мне песни ветровые —
Как слезы первые любви.
( А.Блок)
Недавно, увидев у своей подруги книгу В.Г.Смолицкого «Русь избяная» и прочитав ее, я подумала: «Как мало мы знаем, о родной старине». Если взять любой другой народ, то увидим, как бережно он относится к истории, культуре, архитектуре своей страны. А мы сначала сломаем «до основания», а затем по чертежам, если они в лучшем случае сохранились, а в худшем — по памяти, будем восстанавливать. Настоящая русская изба стала редкостью в нашей повседневной жизни, и мне захотелось поделиться своими впечатлениями, о тех немногих, которые еще остались.
Основой любого деревенского жилья всегда был сруб, из сложенных венцами бревен. Изба – согласно Словарю русского языка обозначало « деревянную срубную постройку ». Её первоначально использовали как баню, позднее она стала простым деревенским домом.
Простейшая мужицкая изба чаще всего представляла собой небольшое здание с холодными сенями и примыкающим к ним теплым жилым помещением. Иногда пристраивалась к ним светелка, где семья находилась летом. Здесь жили небогатые крестьяне. Таких изб почти не осталось, но те которые сохранились, поражают своей простотой и лаконичностью. Красоту, даже какую-то изысканность мы можем увидеть и проследить в домах зажиточных крестьян. Их срубы состояли из нескольких, если сказать современным языком, этажей. Чаще всего - из трех. Нижний – погреб. Там хранили продукты, орудия труда. Второй – жилой. Третий - чердак, который использовали по-разному: как детскую или подсобное помещение. Если хозяин называл свое помещение домом, это подразумевало, что у него хорошее, добротное с несколькими жилыми помещениями здание. Этим оно отличалось от избы. В народном понимании лучшим домом был тот, который состоял из нескольких срубов. Он вмещал в себя две-три избы. Таким зданиям часто давали поэтическое название «терем». Терем всегда высокий, устремленный ввысь, к солнцу. Мы часто встречаем в народных песнях упоминание и описание терема.
А в терем тот высокий
Нет хода никому.
Или, например, в вологодской свадебной песне:
Наша невеста в тереме сидела.
Но чаще всего это была мечта о доме-тереме у простых крестьян.
Большинство же жили в простых избах. Когда подходишь к такому дому, первое что бросается в глаза, это орнамент – резное наружное украшение на козырьке крыльца, на наличниках окон, окантовке крыши. В рисунках орнамента мы чаще всего встречаем изображение птиц, цветов и разные резные завитки. Мастер, передавая эту красоту, старался не повторяться, делая другие дома. Здание всегда гармонировало с окружающей его природой, они дополняли друг друга. Особое внимание уделяли крыльцу. Его называли красным. Крыльцо было широким, козырек украшали резьбой. Поднявшись по нему, пройдя через холодные сени, попадали в жилое помещение, где нас встречала пузатая печь, похожая на русскую бабу, дородную, хлебосольную, гостеприимную. Печь для крестьянина – это все. И кормилица, и источник тепла, и место отдыха. В другом конце комнаты по диагонали находился красный угол. Это было самое красивое и самое главное место в доме. Здесь находился киот с иконами, часто обрамленный вышитым полотенцем. Иконопись являлась главным украшением дома. Когда гость приходил в дом, то первый поклон был в сторону икон, а уже второй – хозяевам. Здесь же находился стол и лавки. На полу лежали тканые дорожки. На окнах висели узорчатые вышитые занавески. Каждый день семья собиралась здесь. Молилась Богу, встречала гостей, принимала пищу. Женщины пряли, занимались детьми. Мужчины мастерили. Но таких домов с каждым годом становится все меньше, и меньше. Их можно увидеть, приезжая в Суздаль, Владимир, и другие города расположенные по Золотому кольцу, где они охраняются государством. Я понимаю, что это музейный экспонат, но как болит душа при виде этих домиков, церквей, березок. И ты тогда понимаешь, что русский человек болен любовью ко всему русскому.
Если мы видим где-нибудь варварское отношение к нашей истории, старинному зодчеству, то должны бороться, беречь и охранять его, чтобы наши дети, внуки имели возможность увидеть и познакомиться с ним. Мои друзья-этнографы по крупицам собирают наши истоки. Благодаря таким ученым как Виктор Григорьевич Смолицкий, Елена Петровна Батьянова и многим другим, я узнала не только о нашей деревне XIX- начала XX века, о ее зодчестве, культуре, но и русском фольклоре, где сам народ рассказывает о своем быте, не отделяя его от себя, а даже одушевляя. Нам же надо только научиться бережно относиться и охранять его.
ПОДАРОК ДЕДА МОРОЗА
Сегодня 31 декабря. Канун Нового года. Каникулы. Чудесный солнечный день. Яркое голубое небо. Деревья стоят запорошенные снегом, как невесты в свадебных платьях. Снег блестит на солнце. Сугробы белые, пушистые, так и хочется в них поваляться. Ребята во дворе играют в снежки.
Быстро позавтракав, Митя написал на открытке деду Морозу свою просьбу и положил её в сапожок под елкой. Каждый год он мечтал об одном: увидеть и познакомиться со своим папой. Ему двенадцать лет, а он его ни разу не видел. Мама с бабушкой говорили, что все желание под Новый год обязательно исполняются, только в это надо очень сильно верить.
Одевшись потеплее, мальчик вышел на улицу. Легкий морозец пощипывал лицо. Во дворе дома ребята играли в снежки, позвали и его, но он решил прогуляться по Тверской улицы. Хорошо, что Митя рядом с ней жил. Пройдя по бульвару, увидел вначале его нарядную елку. Дед Мороз и Снегурочка водили вокруг нее с малышами хоровод. Громко играла музыка. Рядом чей-то папа катал на санках своего карапуза. Малыш с отцом весело смеялись. Во всём чувствовалось приближение праздника. Витрины магазинов горели ёлочными огнями, переливались разноцветными шарами. Многие покупали новогодние украшения, подарки и спешили домой, чтобы успеть к празднованию Нового Года. А вот и ёлочный базар. Народу здесь много, каждый старается выбрать самое красивое деревце, пахнет лесом.
Потолкавшись среди спешащих людей часа два, замерзнув, мальчик решил заглянуть в кафе, погреться, купить чай с булочкой, а затем пора было идти и домой. Зал кафе был почти пустой. За одним столом сидели заяц и Снегурочка. Замерзшие, греющие руки о чашку с чаем, они о чём-то оживлено разговаривали. За другим ¬- мужчина лет З5 пил кофе. Официант попросил мальчика сесть за его столик. Мужчина с интересом посмотрел на него, подмигнул и спросил: «Гуляем? Каникулы? ». «Да». - ответил мальчик. « А почему ты один? » - « Мама с бабушкой дома готовят праздничный стол , ¬¬-ответил мальчик,- им некогда». «А Вы?» ¬- «Да я только приехал, не был здесь больше двенадцати лет. Захотелось походить, погулять по старым местам. Родители давно переехали на новую квартиру, а меня все равно сюда тянет. Здесь все напоминает о детстве, юности. Зимой я с отцом играл в хоккей, когда же подрос, папа стал брать меня с собой в баню, а летом мы ездили с ним на рыбалку. А твой папа играет с тобой?» - «Нет. У меня его нет». Мужчина посмотрел на него и тихо спросил: « Сколько тебе лет?» - «Двенадцать. А что?» Мужчина глубоко вздохнул. «Ты знаешь, я уехал отсюда давно, когда моя девушка сказала, что ждет ребенка. Правда, не знаю, мальчика или девочку. Я испугался и сбежал, а сейчас мне стыдно к ней прийти и попросить прощение».
Помолчали. «До свидания, - сказал Митя,- мне пора». «А можно я тебя провожу?»-спросил мужчина. « Хорошо. Пошли ». Они вышли из кафе, свернули на Большую Бронную. « Ты здесь живешь?» - «Да, в доме 8». Мужчина с хрипотцой в голосе спросил: « А квартира 3?» - «Да». Оба остановились. Постояв так несколько минут, мальчик молча взял мужчину за руку и повел домой. Дверь им открыла мама. Митя, посмотрев на неё, сказал: «Мама, я нашел папу».
ТУЛЬСКАЯ ЭЛЕКТРИЧКА
Я еду в электричке в Тулу, в гости к тете Тоне. После ухода мамы члены ее семьи стали для меня самыми родными людьми. Можно даже сказать, что еду не в гости, а домой, чтоб отдохнуть душой.
За окном проплывают маленькие станции с прилегающими к ним поселками, с небольшими деревянными и кирпичными домами, окруженными палисадниками с растущими по фасаду цветами. Чаще всего это золотые шары, георгины, астры, бархотки. Мы отъехали довольно далеко от Москвы, и катеджи здесь почти не встречаются. Все это чередуется с рощами, полями, речушками и заросшими камышом болотцами. Сейчас конец сентября. Деревья и кусты надели осенние наряды. Изобилие красок радует глаз: все оттенки зеленого, желтого, бордово-красного, переливаются на солнце. Очень хочется выйти из электрички и побыть на природе. Почувствовать запах осени, который дурманит голову своим увяданием, навевая легкую грусть. И ты немножко завидуешь людям, гуляющим за окном. Переводить взгляд внутрь вагона, где преобладают серо- коричневые, черные тона не хочется. Народу много, места почти все заняты, но в проходах никто, ни стоит, можно спокойно пройти через весь состав. Рядом сидит пожилой мужчина, молча разгадывающий кроссворд. На нем старенький пиджачок, надетый на фланелевую рубашку, брюки заправлены в кирзовые сапоги. Коробейники, продавцы всякой мелкой всячины, так и снуют, чаще всего предлагая ненужные товары. Некоторые продают мороженое, пиво, а к нему соленые орешки и сухарики. Ближе к городу Чехову появляются музыканты. У некоторых из них голоса лучше, чем у нашей попсы. Вот вошли трое молодых мужчин, одетых в военную форму. Солиста везли в инвалидном кресле, у него не было ног. Спев песню, его друзья стали просить помощи у окружающих, на операцию и протезы другу. Несчастье с юношей случилось во время командировки в Чечню. Люди засуетились, каждый старался помочь, равнодушных не было.
Двери постоянно открываются, впуская и выпуская пассажиров, неожиданно в вагоне появляются дети. Мальчик, на вид лет двенадцати, и девочка лет десяти. Опрятные, но скромно одетые, они неумело просят милостыню. Видно, что стесняются. Я позвала ребят, усадила на скамейку, угостила бутербродами, купила мороженое и поинтересовалась, почему они не в школе, электричка - дневная. Разговорились. Оказалось, что семья у них большая, детей четверо. Двое младших еще маленькие и сидят дома с матерью, яслей в селе нет, а одних оставлять их нельзя. Отец умер этой зимой от воспаления легких. Застрял в машине, когда ехал из города. Пришлось добираться до села пешком, а это десять километров. На следующий день, взяв трактор, поехал её вытаскивать, хотя к этому времени у него уже появился кашель, и поднялась температура. Окончилось все воспалением легких, до районной больницы довезти не успели. Теперь они главные помощники матери. Встают рано, в пять часов, чтобы подоить корову, зимой принести для растопки из сарая дров, а затем надо спешить в школу, в соседнее село. До неё шесть километров. Они с сестрой стараются подрабатывать, как могут, чтобы помочь семье: то одиноким старикам в деревне воды принесут, то в магазин для них сбегают, который расположен в центре села, ведь старикам зимой по сугробам ходить тяжело. Сегодня они решили после занятий попробовать попросить денег у пассажиров. Мать не знает, а то бы выпорола. Я посмотрела на ребят, мальчик был ровесником моему сыну, но казался старше, из-за недетского взгляда. Этот ребенок понял, что в семье он теперь единственный мужчина и не испугался. И я поверила, этому маленькому мужчине, поверила, что он всё преодолеет, не сломается, почувствовав силу, которая шла от него.
Сосед, отложив кроссворд, вздохнув, сказал, что знает ребят: «Работящие они». Семья крепкая, дружная, но после смерти отца никак не может встать на ноги. Раньше в селе был совхоз, была работа. Все поля засевались, на его территории находилась птицеферма, имели большое стадо коров, работали школа, детский сад и была своя поликлиника. Жизнь бурлила. В день зарплаты или по праздникам, как сказал мужчина, «люди, одевшись покрасивши, шли в сельсовет, получив деньги сразу по домам не расходились, стояли около него, весело о чем-то разговаривали, договаривались вечером зайти друг к другу в гости. Вечером молодежь шла в клуб. Народу тогда жило в селе много, семьи - большие. А сейчас село умирает. Несколько раз его угодья перепродавали, молодые люди бегут в город: работа в селе тяжелая, а денег почти не платят».
За разговором не заметили, как доехали до Серпухова. Народ почти весь вышел. Ушли и ребята с мужчиной. После нашего разговора, задумавшись, я продолжала смотреть в окно. Было грустно. В вагоне остались несколько человек. Зачастили контролеры. Мужчины, играя в карты, пили пиво, громко смеясь. Возле них притулился гармонист. Они предложили ему пива, и о чем – то между собой оживлено разговаривая, прислушивались, как тот механически перебирая клавиши на гармони, что – то наигрывает. Под стук колес, звуки гармони и смех мужчин я незаметно для себя доехала до Тулы.
БУКЕТ СИРЕНИ
Я родилась в маленьком южном городке. Наша семья жила в одной из комнат большой коммунальной квартиры. Свою одиннадцатиметровую комнату на ночь делили пополам ширмой. В одной половине спали мама с папой, а в другой - мы с бабушкой. Здесь же стоял обеденный стол, сверху на него ставили стулья. Когда я пошла в первый класс, нам в новостройке, на окраине города, дали трехкомнатную квартиру, и стол со стульями перекочевали в гостиную.
Район был мало застроен, наш дом окружали частные постройки. Улица называлась селекционная. Здесь в своё время жил селекционер, занимавшийся разведением разных сортов сирени. После смерти садовода, его жильё обветшало, забор завалился, и их пришлось снести, а сирень разрослась. Она была разная: белая, сиреневая, фиолетовая, розовая, простая и махровая. Весной ароматом её цветов наполнялся воздух всей округи. Дурманя, кружа голову, он доставлял радость людям, любившим гулять в сиреневом саду.
Мне же хочется рассказать вам об одном майском дне. Тогда я училась в девятом классе. Самым любимым предметом в школе была история, вёл её Пётр Алексеевич. На вид ему было лет сорок – сорок пять. Высокий, стройный, подтянутый, с небольшой проседью в волосах, с умными всё понимающими глазами. Одевался он всегда строго в серый костюм, и только по праздникам надевал черный, и обязательно рубашка и галстук. Предмет он свой очень любил. Зная на много больше, чем было написано в учебнике, он много рассказывал о том, чего не было в книгах, а также учил нас прежде всего думать, анализировать, а не бессмысленно зазубривать. Петр Алексеевич рассказывал нам о расстреле царской семьи, о царях Александре 3 и о Павле, о гибели Колчака и Гумилёва, о их роли в истории страны. Его отношение к некоторым событиям часто не совпадало с тем, что мы читали в книгах. Ученики всегда с нетерпением и радостью ждали его урок, особенно если он был последним. Споря, задавая вопросы, волновавшие нас, мы не спешили домой.
Семья у него была дружная. Когда моего одноклассника избил пьяный отчим, а мать даже не подумала за него заступиться, учитель взял мальчика к себе домой, хотя у самого было двое ребят. У них всегда было много гостей, учеников. Андрей, продолжая жить у них, окончил школу, поступил на исторический факультет МГУ.
Летом мы часто ездили в археологические экспедиции. Это Петр Алексеевич договаривался со своими друзьями- археологами, и старшеклассники один из летних месяцев проводили на раскопках, в поисках прошлого, пополняя школьный краеведческий музей. Почти все девчонки школы были влюблены в него, а мальчишки его боготворили и старались подражать.
Так вот, в тот день мы решили сбежать с уроков, что и сделали. Расцвела сирень, и её призывный запах звал нас к себе. Гуляя в сиреневом саду, мы радовались весне, свободе, цветущим деревьям, но вдруг кто-то сказал: «Вы не забыли - сегодня последний урок история». Моментально собрав большой букет, мы заспешили в школу. Попросив у нянечки ведро, поставили его на окно рядом со столом учителя. В другую емкость букет просто не помещался. Зазвенел звонок на урок. Дверь медленно открылась, и вошел расстроенный Петр Алексеевич, не ожидавший увидеть нас в классе.. Мы увидели, как расстройство на его лице сменило удивление, а затем глаза предательски заблестели, выдавая волнение. Чтобы скрыть его от нас, он наклонился к цветам, вдыхая запах. Через несколько минут, повернув голову к нам, сказал: «Вернемся к нашей истории». За прогул наш класс никто не ругал.