Grenadier
10.04.2009, 11:59
Разжалованный полковник, рядовой запаса Юрий БУДАНОВ:
“В 46 томах моего уголовного дела только 10 процентов правды”
Военный обозреватель “КП” Виктор БАРАНЕЦ побеседовал с человеком, которого одни считают настоящим русским офицером, а другие – преступником
Я ожидал, что на встречу он приедет с бородой, в черных очках и с каким-нибудь капюшоном, прикрывающим лицо. Как это обычно делает тот, кто не хочет, чтобы его узнавали. Кому стыдно смотреть людям в глаза. Кому много раз стреляли в лоб и в спину жгучим, как пуля, словом ”Убийца!”. И обещали отомстить. А он пришел без темных солнцнезащитных окуляров и в обычной кепчонке на поседевшей голове. Его щеки были выбриты по-офицерски свирепо (до лакового синеватого блеска - будто на испекторскую проверку).
- Не боишься пренебрегать маскировокой? – сказал я ему.
- После войны и зоны я не знаю, что такое “бояться”, - дерзким будановским тоном ответил он…
С этого и начался наш разговор.
Личное дело.
Буданов Юрий Дмитриевич. Русский. Родился 24 ноября 1963 года в Донецкой обл. (Украина). Отец был кузнецом, мать – дояркой.
После окончания средней школы был призван в армию.
Со срочной службы поступил в Харьковское высшее командное танковое училище. Лейтенантом был направлен в Южную группу войск (Венгрия).
Командовал взводом и ротой. В ходе вывода советских войск из Восточной Европы - переведен в Белоруссию. Отказался принимать белорусскую присягу. Дальнейшая служба – в Российской армии (Забайкалье). Там от командира роты вырос до командира 160 гвардейского танкового полка.
В 1999 году попал на войну в Чечню. Участник боевых действий.
Награждаен двумя Орденами Мужества.
Женат, две детей.
27 марта 2000-го года был арестован за преступление (убийство человекак), разжалован из полковников до рядового, лишен наград. Осужден Северо-Кавказским окружным военным судом на 10 лет строго режима. Отсидел 8 лет и 10 месяцев. В январе 2009 года по определению суда Димитровоградовского городского условно-досрочно освобожден.
- Юрий, чем для тебя была «вторая Чечня» - антитеррористической операцией, «мочиловкой», гражданской войной?
- Для командира полка Буданова она была выполнением приказа Верховного Главнокомандующего по защите территориальной целостности моей Родины от чеченских бандформирований.
- А Буданов мирного времени и Буданов военного времени – это два разных человека?
- Нет. Это один и тот же человек. Потому что армия и в мирное, и военное время была сутью моей жизни. Армия на первом месте, армия на втором месте, и только, может быть, на третьем месте все остальное – семья, родители.
- Тебе приходилось видеть много смертей, твой полк нес потери. Это вызывало чувство мести, злости, озверения?
- Это вызывало чувство обиды. За то, что и с нашей, и с той стороны погибают лучшие представители мужского населения. Тяжело было видеть, когда здоровый молодой человек на твоих глазах превращался в труп.
- То есть, тебе одинаково было жалко и своих подчиненных, и боевиков?
- И те, и другие – граждане России. Когда граждане одной страны убивают друг в друга – это самое мерзкое, что можно придумать.
- И тем не менее, полковник Буданов с его полком безжалостно «мочил» чеченцев.
- Я уничтожал вооруженных боевиков. Бандитов, вредителей, диверсантов. Мирные чеченцы и чеченцы-террористы – это разные люди.
- Я помню телекадры: комполка Буданов приказывает стрелять из пушек и браво говорит в камеру: «С Рождеством, ребята!». Это что было - удальство? Кураж? Позерство?
- То была обычная, ежедневная работа. Без предупреждения перед Новым годом на наблюдательный пункт моего полка (у нас он назывался «стретегической ямой») приехала группа телевизионщиков на двух бэтээрах. Во главе с офицерами воспитательного отдела штаба Объединенной группировки, то бишь, замполитами. Они это дело любят! Ну и по желанию трудящихся был произведен залп двух артиллерийских дивизионов по разведанным целям боевиков. Никакого там куража не было. Плановая боевая пальба, но с показушным оттенком… Признаю…
- Известно огромное количество случаев, когда во время войны боевики отрезали нашим солдатам и офицерам головы, засыпали их живьем в ямы, прибивали гвоздями к деревьям, простреливали коленки, локти, сажали на кол. Для тебя лично война и мораль – вещи совместимые или нет?
- Какие бы высокие цели не были у войны, - она всегда грязь, смешанная с потом и кровью солдата или офицера. Грязь физическая, психологическая, нравственная, просто душевная. Кто воевал, тот знает. Но если ты по приказу выходишь на поле боя, размышляя о том, что убивать противника вообще-то аморально, - ты уже не боец. Ты тряпка. Тебе не воевать, а цветочки нюхать надо.
- И все же для тебя были на войне какие-то ограничители? Или был расчет на то, что война все спишет?
- Самый главный ограничитель – это сохранение жизни моих подчиненных и мирного населения.
- Но ведь чеченская девушка Эльза Кунгаева тоже вроде относилась к мирному населению?
- Это кому-то так хотелось считать… У меня было немало оснований думать по-другому…
- Ты хочешь сказать, что…
- Я хочу сказать лишь то, что если противник не сдается, он должен быть уничтожен. Все! Без комментариев.
- Давай вспомним тот самый роковой день. Итак, твой полк стоит в районе…
- Все, что касается того дня, подробно описано в 46 томах уголовного дела.
Суд все это дело исследовал и вынес мне приговор. Обсуждать эту тему я больше не хочу.
- А ты согласен с решением суда?
- Я согласен с решением суда. За исключением двух аспектов. Первый: я не был насильником. Второй: мне Ордена Мужества вручали, когда я еще не был преступником. Я свои ордена не под забором нашел. И папа граф мне их не вручал. По наследству. Это награды вообще-то за кровь и пот моих подчиненных. Зачем их было забирать?
- Ты считаешь, что оредна отобрали не у тебя, а у твоих бойцов?
- Да, я так считаю. Один кадровик уже после того, как я совершил преступление, перечеркнул списки моих бойцов, представленных к наградам. Даже посмертно!
- Только что ты сказал, что совершил преступление. Я не ослышался?
- Нет.
- То есть, ты признаешь, что совершил преступление?
- Признаю.
- А в момент преступления, когда ты вместе с подчиненными отправлялся в село, где жила Кунгаева, ты был трезв?
- Если бы я был нетрезв, экспертиза бы это установила. Я был трезв, но «с остаточным явлением». Я выпил 200 граммов водки за 12 часов до ЧП.
Эксперт математическим рассчетом количества моего живого веса, разделенного на количество граммов спиртного, вывел формулу…
То есть, у меня алкоголь находился в крови. Который держится
дней 15…
- Ого! Ну, тогда я никогда трезвым не бываю… Наверное, даже сейчас.
Но позволь спросить на полном серьезе: Эльза действительно была снайпером?
- Повторяю: обо всем, что касается материалов уголовного дела, я закончил разговаривать 25 июля 2003 года.
- Что это за дата?
- Это когда мне вынесли приговор. Я эту тему не обсуждаю даже в кругу своих родных и близких. Категорически!
- Почему такой принцип?
- Потому что за совершенное преступление я понес наказание и несу наказание. Возвращаться к прошлым грехам я пока не собираюсь. Наступит судный день, тогда поговорим с Создателем.
- Ты говоришь: «несу наказание»… Какой смысл ты вкладываешь в эти слова?
- А такой, что я по-прежнему являюсь осужденным.
- Бывшим осужденным…
- Нет. У меня просто изменен режим содержания. Из-под стражи я выпущен условно-досрочно. А так я все еще осужденный. Моя судимость погасится только через 8 лет. В моих документах навсегда останется приписка – «привлекался к уголовной ответственности». Это волчий билет до конца жизни. Это наказание я и несу…
- Чеченские правозащитники утверждают: нет ни одного доказательства, что Кунгаева была снайпером.
- Бога ради, пусть говорят. Они поэтому и являются правозащитниками. Это их право.
- Что было самой большой выдумкой адвокатов Кунгаевой?
- Не выдумкой, а самой большой гнусностью! Утверждение, что я насиловал Кунгаеву.
- Но ведь в прессе до сих пор гуляют какие-то документальные доказательства, акты, заключения…
- Я могу представить тебе документ с официальной печатью, что я президент Гондураса… Еще раз говорю: все, что касается якобы изнасилования – фальшивка…
- А есть вопросы, на которые ты не получил убедительного ответа от пострадавшей стороны?
- Есть. Вот такой: если семья Кунгаевых не чувствовала никакой вины своей дочери перед российскими солдатами, - почему же тогда драпанула в открытые окна дома, когда узнала, что придется отвечать на мои вопросы?
- Когда ты понял, что совершил преступление?
- Да я так думаю, что минут через 40. Суть преступления - лишение жизни человека…
- Когда ты все понял, не было желания застрелиться?
- Сгоряча желание было. Потом рассудил, что
помимо Кунгаевой и себя, я добью своих родителей и свою семью.
И я решил: «Заслужил – получай и хлебай!».
- Какое у тебя оружие было?
- Пистолет Макарова.
- Кто приказал сдать оружие?
- А какой-то подполковник…
- Из прокуратуры?
- А он не представлялся. Командир полка первому попавшемуся подполковнику оружие не сдает… Я ему сказал: «А ты мне его выдавал? Пошел на … отсюда!»
- А когда все-таки Буданов сдал пистолет?
- Я его не сдал. Я его выбросил на землю. Скажем так, - под ноги вышестоящему командованию.
- Были ли у тебя надежды, что дело замнут?
- Нет. Ни малейшей. Я себе воздушные замки не строил…
- Как отреагировали на ЧП твои подчиненные?
- Подчиненные были в течение четырех дней выведены в Сибирский военный округ, потому что отказались под давлением давать показания на командира.
- Сколько человек было выведено?
- 1500. Сначала их построили. Потом в течение суток пытались выбить показания всеми правдами и неправдами…
- А как отреагировали твои вышестоящие командиры?
- Их позицию комментировать не хочу. Как говорится, каждый трактор знает, куда ехать. Каждый из чувства самосохранения, из чувства совести, из чувства стыда, из чувства служебного долга – как считал нужным, так свою позицию и высказал, так себя и повел. Каждый знал, исходя из тех обстоятельств, которые я перечислил, какое ему принять решение. Они же офицеры, хоть и вышестоящие. Они сами приняли решение и сами его или озвучили, или выполнили. Или им приказали. Я не знаю.
- А твой командарм генерал Шаманов?
- Владимир Анатольевич сам приехал на суд. Вошел, поздоровался.
- Сколько процентов правды в 46 томах твоего уголовного дела?
- 10 процентов.
- Когда тебя арестовали, среди офицеров Объединенной группировки ходили разговоры, что это политическая, - заказная образцово-показательная порка.
- Рано или поздно это должно было начаться.
- Что «это»?
- Наведения конституционного порядка. И в Чечне, и войсках.
Там должна была начать работать Конституция России. И каждый, совершивший преступление, должен был нести уголовную ответственность. Можете считать, что это началось с меня…
- Суд над тобой был политизированным?
- Я могу только подтвердить, что говорила сторона обвинения в лице адвокатов потерпевшей. Материалы дела это можно поднять и прочитать в протоколе. Допустим, ныне покойным адвокатом Хамзаевым, пусть ему земля будет пухом, было сказано, что мы не позволим перевести процесс над Будановым из политического в уголовный.
- Где это было сказано?
- В Ростове-на-Дону. Он сказал: мы будем судиться и одно Рождество, и второе Рождество, и третье. Он припомнил мне те самые слова, когда перед залпом я сказал: «С Рождеством, ребята!». Он говорил, что это политическое дело, это агрессия большого государства против маленькой республики. Будто Чечня не входит в состав Российской Федерации! Он повторял то, что высказвали и ПАСЕ, и ОБСЕ и т.д. Если депутат Европарламента, недобитый под Сталинградом, присылает из с ФРГ адвокату запрос: «Как там дело обстоит с Будановым?» То какой это процесс – политический или уголовный?
- Тебя стали называть «бывшим полковником». Как ты к этому относишься?
- Я не бывший полковник. Я разжалованный полковник. Я рядовой запаса. Бывших офицеров не бывает.
- У твоих адвокатов была возможность сделать тебя психически ненормальным и таким образом хотя бы частично оправдать тебя?
- Нет. Такие варианты не обсуждались. И это тоже отражено в материалах уголовного дела. В частности, в протоколе судебного разбирательства.
Я неоднократно просил оставить мою психику в покое. Я говорил: «Дайте мне срок, который мне положен по закону, и я пойду отбывать наказание».
Я говорил это на суде.
- И какая реакция суда была?
- «Подсудимый, суд знает, чем ему заниматься». Я это говорил в институте Сербского два раза, - что не считаю себя ни душевно больным, ни с отклонениями…
- А зачем ты это говорил? Были сомненения в твоей адекатности?
- Ну, если я нахожусь в институте Сербского… Меня же туда откомандировал суд.
- Какая была в этом необходимость?
- Они не поверили областной судебно-психиатрической экспертизе, поставили под сомнение мою адекватность и отправили меня первый раз в институт Сербского в 2001 году. Потом – на повторную.
- Сколько ты этих экспертиз пережил?
- Три стационарных и три амбулаторных.
- Чем они отличаются?
- Стационарная – ты находишься в медицинском психиатрическом учреждении и в течение месяца, двух за тобой наблюдают, тестируют и тому подобное.
- Ты лежал среди вальтонутых людей?
- Да.
- Что там за фрукты попадались? Наполеоны были?
- Наполеонов не видал, а вот великих художников приходилось видеть…
Они рисовали пейзажи. Везеде, где было можно, включая туалеты… Рисовали чем придется. Включая фекалии…
- Судьба поступила с тобой как режиссер-злодей. Она затолкала тебя в колонию на территории Ульяновской области, губернатором которой был твой бывший командарм генерал Шаманов? Это как-то сказалось на условиях содержания, на твоем настроении, на отношении к тебе?
- Нет. Это меня, скажем, даже немножко напрягало, потому что все в тех же средствах массовой информации было прописано, что чуть ли на берег реки Волги я выезжаю по субботам-воскресеньям. Кушаю мясо, запиваю водкой.
Это говорилось в прессе областного значения, а потом и в Интернете.
- Как ты об этом узнал? Тебе кто-то докладывал? Писал?
- Мне уже давно никто и ничего не докладывает и слава-те, Господи!
- А откуда ты обо всем этом узнал?
- В исправительное учреждения поступает периодическая печать. Ее выписывают в большом количестве. Каталог лежит. Можно любое издание выписать. За исключением эротического содержания.
- И «Комсомольская правда» была?
- В изобилии. Я в ней и твои статьи читал.
- Как называлось твое заведение?
- Исправительная колония 78/3 города Димитровграда Ульяновской области.
- Ты отсидел 8 лет и 10 месяцев. В камере-одиночке?
- 3 года и 8 месяцев я находился в Ростове. Из них 10 месяцев, последние, я находился в одиночной камере. Когда меня перевезли в Димитровград, в исправительное учреждение, я жил в помещении типа казармы. Осужденные называют их бараками. Но администрация запрещает их так называть… Обычная казарма на два этажа, на 100-120 человек. Двухярусные койки. Умывальник. Туалет. Обычное учреждение, только за большим-большим количеством колючей проволоки. И живут там, спят на матрасах, простынях, с одеялками, с подушками. Носят белье в баню стирать, сами в баню ходят мыться.
- Цивилизованно… У тебя приятное впечатление осталось, я вижу…
- Оно не то, чтобы приятное… Зачем я буду перевирать то, чего нет. Если бы там был бардак, я бы сказал, да, там бардак. Вши прыгают, крысы бегают. Ничего этого я не видел. Если вот по мне вши с клопами прыгали в следственном изоляторе возле Ростова – то они прыгали. Это было.
- Когда ты пришел в общежитие – тебя узнали?
- Да. Конечно.
- Были попытки узнать что-то у тебя, расспросить?
- Мы просто с ними договорились, что у них свой вещмешок, то бишь, срок, а у меня свой. Никаких разговоров.
- Так принято.
- В порядочных организациях – да.
- А в своей порядочной организации ты военных встречал?
- Встречал.
- За что они сидели?
- Все с той же контртеррористической операции заезды. Или после нее, когда демобилизовались. Психика-то не в порядке.
- А те, кто сидели с контртеррористической операции, они по каким делам проходили?
- По разным. В основном 105-я УК.
- Это что такое?
- Убийство.
- Много таких было?
- Очень. Если считать по количеству на один квадратный метр… Главным образом те, кто прошел «горячие точки»…
- У тебя было 5 попыток попасть под условно-досрочное освобождение – УДО.
- Да. Пятая срослась.
- Кто инициировал их?
- Я. На основе закона. Положено отсидеть по моей статье 2/3 срока. 7 лет. Для этого надо было положительно характеризоваться, выполнить кое-какие условия… Например, указать, проживать где будешь, работать где будешь? Я предоставлял справки, что жилплощадью обеспечен, на работу меня возьмут. Характеризуюсь положительно.
- Но 4 раза тебе отказали. Почему?
- Там в определениях разное было. Недостаточно времени – то-се… Хотя не я устанавливал закон…
- А чем ты занимался в Димитровграде?
- Я был дневальным по спортивном комплексу «Русь».
- Что входило в твои обязанности?
- Дне-валь-ным. А не директором, ни заведующим, как писали в некоторых СМИ, ни начальником спортзала… Начальник бани только бывает. Обыкновенным дневальным, за что получал заработную плату. Поначалу 300 рублей, потом 500.
- А что входило в твои обязанности?
- Спортзал открыть в 7 утра, спортзал закрыть в 21.00. В спортзале должно работать все оборудование, инвентарь находиться в исправном состоянии, внутренний порядок должен соответствовать требованиям и нормативам.
- Ты в колонии от кого получал письма?
- От родных, от сослуживцев, от друзей, от товарищей, просто от хороших людей из России… А еще ко мне друзья приезжали, в том числе и сослуживцы.
- В каком они были звании?
- Подполковники, полковники. Генералы.
- В газетах я читал, что тебя ни разу не проведала жена.
- Вот поэтому мне и не хочется встречаться с журналистами.
Но по поводу жены тебе отвечу. Все 8 лет и 10 месяцев в неволе, плюс полгода контртеррористической операции, в общей сложности 9 с половиной лет, и плюс 24 года совместной жизни - преданней и роднее человека, чем Светлана, у меня в жизни не было.
- Юра, одни считают тебя настоящим офицером, ставшим жертвой обстоятельств. Другие – преступником. Кем ты себя считаешь?
- До совершения преступления я считал себя офицером русской армии.
- Российской.
- Нет, Русской армии. А после совершения преступления я стал преступником. Теперь таковым я себя уже не считаю. И суд меня не считает, поскольку условно-досрочно освободил. Значит, он считает, что я встал на путь исправления. Значит, я ушел с преступной дороги в сторону ровной, спокойной и тихой жизни.
- У тебя в местах лишения свободы благодарности, поощрения были?
- За 8 лет 10 месяцев 25 штук.
- В какой форме?
- Начиная от благодарности и заканчивая дополнительным длительным свиданием, что очень немаловажно в моих условиях, потому что жена с семьей ко мне всегда приезжали.
- Дополнительные длительные свидания – это что?
- Мне положено было, ввиду того, что я стоял на облегченных условиях содержания, каждые 3 месяца длительные свидания с моими родными. Это три дня. В специально оборудованном месте, в общежитии. На территории колонии. А ввиду того, что мне дополнительное длительное свидание было как поощрение, я мог ходить через 2 с половиной месяца… Через 2 месяца и 28 дней, а не ровно через 90. Вот для этого оно было и нужно.
- Ты не боишься сегодня за свою жизнь, за безопасность семьи?
- Насколько я понял из жизненного опыта, вроде кавказские народности считают себя воинами. Хотя некоторые тамошние граждане упрекали меня в том, что я «воевал с женщиной». Будто женщина не может быть воином… Так вот, если они воины, то воевать они будут со мной. А не с моей семьей. Исходя из этого, я не боюсь за свою семью. А все, что касается себя, боюсь или не боюсь – пусть это останется на моей совести.
- Чем ты намерен заниматься сейчас?
- Сторожем пойду в колхоз, если возьмут. По приговору суда мне после окончания срока 3 года не положено занимать любую государственную должность. Например, в колхозе есть три трактора и две машины, меня может председатель взять механиком гаража. Но он меня не может взять, потому что мне еще три года запрещено это делать.
- До какого года?
- До 2013-го. Вот это и есть волчий билет. А тут еще кризис.
- Прими мои соболезнования в связи недавней смертью отца.
Отчего папа умер?
- Папе два года назад был поставлен диагноз рак легкого. И все эти годы
он меня ждал. И дождался. Перед тем, как умереть, он сказал маме: «Теперь я могу спокойно умереть».
- Почему он сказал такие слова?
- Потому что мой грех он так же нес, как и мама несет… Как моя семья несет. Ему было больно и стыдно. Мне от его боли и стыда еще больнее и стыдливее…
- Тебя упрекают в том, что ты до сих пор не попросил прощения у семьи Эльз Кунгаевой.
- Как это я не просил прощения? Пять раз, подавая ходатайство об условно-досрочном освобождении, я каждый раз указывал, что вину свою признаю полностью, готов загладить вину, если это возможно перед потерпевшими. Ну, как это я не признаю свою вину и не прощу прощения? Я в этой даже бумаге писал! И со страниц «Комсомолки» уже просил.
Я раскаялся! Я писал, что я виноват. Без этого ходатайства помилования просто не проходит. Там есть определенные каноны, если кто не знает, пусть почитает умную книжку, называется «Уголовно-процессуальный кодекс». Да и как я вживую могу попросить прощения, если человек находится в Норвегии?
- Ты имеешь в виду родителей Кунгаевой…
- Конечно.
- А там отец или вся семья находится?
- Вся семья. Вот у меня есть сейчас возможность еще раз просить прощения у них! А что, - они меня простят? Они меня никогда в жизни не простят! И будут правы. Но я прошу прощения у них.
- Почему они будут правы?
- Невозможно такое простить. Не забыть, ни простить.
- Ты слышал об уголовных делах Ульмана, Арачеева…
- Да.
- Эти парни – жертвы войны или правосудия?
- Насколько я знаю, капитан Ульман тоже приехал с Сибирского военного округа. Я думаю, что ему никак не хотелось за 7 тысяч километров приезжать и становиться убийцей. И попадать на 18 лет, которые ему суд определил. Наверное, это жертва войны. И продолжение – правосудия. Я еще раз говорю. Утверждаю это! Бывают приказы умные и неумные. Бывают распоряжения хорошие и нехорошие. Бывают устные отдачи команд правильные или неправильные. Но это все происходит в мирной жизни! Можно отделаться выговором! Или служебным несоответствием. Или штрафом на гражданском предприятии. Или, в конце концов, увольнением! А в армии, и тем более – на войне, все совершенно по-другому!
- Что конкретно ты имеешь ввиду?
- А то, что есть приказ, который надо выполнить, а не обсуждать – правильный он или неправильный… Вот и Аракчеев с Ульманов - жертвы одной и той же ситуации. Эти люди выполняли приказ. Но они же не сами туда поехали! И, поверьте мне на слово: вот эта психология «как бы чего не вышло» - она губила многих наших солдат и офицеров. И вторая психология: «А, мать, его за ногу! Семь раз не умирать!». Надо организовывать вещи. И отвечать за своих людей, в том числе и подчиненных. А если вещь не организована и никто не хочет нести ответственность… Поэтому получается – распоряжения красивые приходят, сверху, а выполнять их никто не хочет. Потому что боятся. Боятся уголовной ответственности, боятся служебного расследования. Боятся увольнения, штрафов…
- Как ты думаешь, на войне есть справедливость?
- Война – это зачастую преступление с двух сторон. Слава Богу, ее уже нет. Может, надо уже забыть кровь и простить друг другу все, что было. Тем более, войны у Чечни уже нет, жизнь налаживается.
- Как ты думаешь, должен наступить момент прощения между российскими солдатами, офицерами и чеченцами. Сейчас. Тем более, идет речь об окончании контртеррористической операции.
- Конечно такое прощение должно быть. Но оно должно быть обоюдным. Война закончилась. Давайте жить по-людски. А то получается примирение с одной стороны. Там помирились, но здесь ничего не сказали, что они с нами помирились.
- Вот ты, я вижу, раскаялся. А вот там, в офицерской будановской душе, в глубине ее остался какой-то остров твоей собственной правоты? Та крепость, которая, несмотря на все, никем не взята?
- Я белый флаг никогда не выбрасывал, во-первых. Я никогда не сдавался. Даже в местах лишения свободы, где положено поднимать руки при обыске. Я и там ни разу их не поднимал.
- А как на это реагировали?..
- Наказывали.
- Как? Лишним нарядом?
- Нет. Там нет нарядов. Там есть штрафной изолятор.
- Тебя наказывали изолятором?
- Ноу коммент. Неважно это.
- А на войне есть правда?
- Правда у каждого своя. Моя правда в том, в том, что я не сам туда поехал. А ведь не секрет, что с первой войны бежали, бежали солдаты, офицеры, прапорщики – все бежали. Не ехали туда. Увольнялись. Без пенсии. Это было наказанием. А у меня и моих подчиненных, когда приказали на День танкиста, 14 сентября, грузить полк и двигаться на Чечню, - и тени мысли не было, как бы отбояриться… И представьте себе, из 1526 человек было всего лишь 2 отказника! Это тебе о моих людях что-то говорит?! Один из отказников, майор, сказал мне: «Товарищ полковник, я свое уже отвоевал». Он был уже и в Афгане, и «первой» чеченской войне. Он сказал, что не хочет в эту грязь вступать. Тем более – трое детей… А второй был прапорщик, который родился и вырос в Чечне. Он говорил: «Товарищ полковник, я просто не смогу. Вы же тоже где-то родились. И представьте, вам дадут команду туда ехать воевать!» Я его понял, я сказал: «Не вопрос!»...
- Вот ты упорно повторяешь: «Я не сам туда поехал, меня туда послали». Да послали. Но разве это как-то оправдывает твое преступление?
- Нет. Я так не считаю. И не ищу опправданий. Мое главное дело – выполнить приказ. Я его выполнил. Потом я совершил преступление. Понес наказание. У меня было время осмыслить все это: и то выполнение приказа, и совершение мною преступления. Я осмыслил. По моей правде: люди не должны друг друга убивать.
- Скажи, я была необходимость совершать преступление?
- Нет. Необходимости не было.
- Тогда что тебя заставило?
- Да ничего меня не заставляло. Я все сам, только сам решал.
- Но тогда, что это было? Крыша поехала? Война довела?
- Если бы я точно знал ответ на этот вопрос, я бы не был в той ситуации, в которой был 9 лет тому назад.
- Что, в тот день у тебя погибло много офицеров или солдат?
- Нет. Они у меня раньше погибли. С 15-го по 20-е января 2000-го года. За 2 месяца до этого дела. 18 человек в один день!!!
То был самый черный день в моей жизни.
- Почему случились такие большие жертвы?
- Потому что бой шел на протяжении 8 часов и противостояли мы порядка 250 человекам.
- А сколько с твоей стороны было?
- На высоте моих было 40 человек.
- Ты не чувствуешь своей командирской вины, что плохо была устроена оборона?
- Когда гибнут твои солдаты, разве командир не чувствует вины? Это не вина, - это горе. Тут дело в том, что сновное огневое воздействие на моих бойцов велось со стороны снайперов. Когда мы потом осматрвиали и убитых, и пленных этих снайперов, то видедели, что все они все были экипированы в американскую форму. Зимний вариант «Аляска».
- Среди снайперов кто был?
- Женщины и мужчины. Чеченцы. Были и иностранцы.
- Ты с ними разговаривал глаза в глаза?
- Конечно.
- Что они говорили?
- Говорили: «А мы тут бабочек ловим». Это в январе.
- Набоковщина какая-то…
- А что они могли сказать… То какого-то редкого козла ищут, горного. Экспедиция. То бабочек собирают. Кто что.
- А оружие было при них?
- Не, они его в сторонку отбрасывали.
- Их брали твои люди?
- Так точно. Самые большие потери от снайперов у нас были 15 января.
Снайперские попадания почти все в глаз. В голову, в пах.
- И что у тебя тогда не было чувства хорошего русского озверения?
- Такое чувство хорошо, когда колбасу ешь. Чтобы не обогнали.
- Ты будешь просить, чтобы тебе вернули звания и награды?
- Нет.
- Почему?
- Повторяю: за совершенное деяние, преступление нужно нести ответственность.
- Когда тебя выпустили на волю, это вызвало лютое негодование у пострадавшей стороны. Как ты к этому относишься?
- Негодовать надо было в зале судебного заседания. Не я ж себе срок нарезал. Сколько мне нарезали, приговорили, столько я и нес наказание. Не я же написал уголовно-процессуальный кодекс. И там сносок нет, что Буданову запретить УДО. Там оно существует для всех.
- Ты сейчас безработный. На что ты существуешь?
- Правильный вопрос. Именно существую. За счет того, что работает моя жена.
- Сколько она получает?
- С учетом того, что нас четверо, можно считать что живем ниже прожиточного минимума.
- У чеченцев не отменен неписанный закон кровной мести… Ты думаешь об этом?
- Нет.
- Ты живешь, веря, что все будет хорошо?
- Да, кровную месть никто еще у чеченцев не отменял. Меня еще на войне приговорили к смерти. Но, слава Богу, я еще жив.
- Сейчас некоторые правозащитники в Чечне и в Москве «поднимают» уголовные дела об убитых во время «второй» войны и приписывают тебе другие преступления…
- Я с таким же успехом выдвину встречный иск об убитых, замученных, казненных, задушенных, закопанных, соженных в Чечне русских солдатах и офицерах. Вот тогда и поговорим…
-
- Тебя часто упрекают в том, что вместе с преступлением ты потерял офицерскую честь…
- Я не советую никому трогать мою офицерскую честь. Не вы мне ее прививали, не вам и судить. Если кто-то считает, что уничтожение коварного противника на поле боя является бесчестьем, то это его дело…
“В 46 томах моего уголовного дела только 10 процентов правды”
Военный обозреватель “КП” Виктор БАРАНЕЦ побеседовал с человеком, которого одни считают настоящим русским офицером, а другие – преступником
Я ожидал, что на встречу он приедет с бородой, в черных очках и с каким-нибудь капюшоном, прикрывающим лицо. Как это обычно делает тот, кто не хочет, чтобы его узнавали. Кому стыдно смотреть людям в глаза. Кому много раз стреляли в лоб и в спину жгучим, как пуля, словом ”Убийца!”. И обещали отомстить. А он пришел без темных солнцнезащитных окуляров и в обычной кепчонке на поседевшей голове. Его щеки были выбриты по-офицерски свирепо (до лакового синеватого блеска - будто на испекторскую проверку).
- Не боишься пренебрегать маскировокой? – сказал я ему.
- После войны и зоны я не знаю, что такое “бояться”, - дерзким будановским тоном ответил он…
С этого и начался наш разговор.
Личное дело.
Буданов Юрий Дмитриевич. Русский. Родился 24 ноября 1963 года в Донецкой обл. (Украина). Отец был кузнецом, мать – дояркой.
После окончания средней школы был призван в армию.
Со срочной службы поступил в Харьковское высшее командное танковое училище. Лейтенантом был направлен в Южную группу войск (Венгрия).
Командовал взводом и ротой. В ходе вывода советских войск из Восточной Европы - переведен в Белоруссию. Отказался принимать белорусскую присягу. Дальнейшая служба – в Российской армии (Забайкалье). Там от командира роты вырос до командира 160 гвардейского танкового полка.
В 1999 году попал на войну в Чечню. Участник боевых действий.
Награждаен двумя Орденами Мужества.
Женат, две детей.
27 марта 2000-го года был арестован за преступление (убийство человекак), разжалован из полковников до рядового, лишен наград. Осужден Северо-Кавказским окружным военным судом на 10 лет строго режима. Отсидел 8 лет и 10 месяцев. В январе 2009 года по определению суда Димитровоградовского городского условно-досрочно освобожден.
- Юрий, чем для тебя была «вторая Чечня» - антитеррористической операцией, «мочиловкой», гражданской войной?
- Для командира полка Буданова она была выполнением приказа Верховного Главнокомандующего по защите территориальной целостности моей Родины от чеченских бандформирований.
- А Буданов мирного времени и Буданов военного времени – это два разных человека?
- Нет. Это один и тот же человек. Потому что армия и в мирное, и военное время была сутью моей жизни. Армия на первом месте, армия на втором месте, и только, может быть, на третьем месте все остальное – семья, родители.
- Тебе приходилось видеть много смертей, твой полк нес потери. Это вызывало чувство мести, злости, озверения?
- Это вызывало чувство обиды. За то, что и с нашей, и с той стороны погибают лучшие представители мужского населения. Тяжело было видеть, когда здоровый молодой человек на твоих глазах превращался в труп.
- То есть, тебе одинаково было жалко и своих подчиненных, и боевиков?
- И те, и другие – граждане России. Когда граждане одной страны убивают друг в друга – это самое мерзкое, что можно придумать.
- И тем не менее, полковник Буданов с его полком безжалостно «мочил» чеченцев.
- Я уничтожал вооруженных боевиков. Бандитов, вредителей, диверсантов. Мирные чеченцы и чеченцы-террористы – это разные люди.
- Я помню телекадры: комполка Буданов приказывает стрелять из пушек и браво говорит в камеру: «С Рождеством, ребята!». Это что было - удальство? Кураж? Позерство?
- То была обычная, ежедневная работа. Без предупреждения перед Новым годом на наблюдательный пункт моего полка (у нас он назывался «стретегической ямой») приехала группа телевизионщиков на двух бэтээрах. Во главе с офицерами воспитательного отдела штаба Объединенной группировки, то бишь, замполитами. Они это дело любят! Ну и по желанию трудящихся был произведен залп двух артиллерийских дивизионов по разведанным целям боевиков. Никакого там куража не было. Плановая боевая пальба, но с показушным оттенком… Признаю…
- Известно огромное количество случаев, когда во время войны боевики отрезали нашим солдатам и офицерам головы, засыпали их живьем в ямы, прибивали гвоздями к деревьям, простреливали коленки, локти, сажали на кол. Для тебя лично война и мораль – вещи совместимые или нет?
- Какие бы высокие цели не были у войны, - она всегда грязь, смешанная с потом и кровью солдата или офицера. Грязь физическая, психологическая, нравственная, просто душевная. Кто воевал, тот знает. Но если ты по приказу выходишь на поле боя, размышляя о том, что убивать противника вообще-то аморально, - ты уже не боец. Ты тряпка. Тебе не воевать, а цветочки нюхать надо.
- И все же для тебя были на войне какие-то ограничители? Или был расчет на то, что война все спишет?
- Самый главный ограничитель – это сохранение жизни моих подчиненных и мирного населения.
- Но ведь чеченская девушка Эльза Кунгаева тоже вроде относилась к мирному населению?
- Это кому-то так хотелось считать… У меня было немало оснований думать по-другому…
- Ты хочешь сказать, что…
- Я хочу сказать лишь то, что если противник не сдается, он должен быть уничтожен. Все! Без комментариев.
- Давай вспомним тот самый роковой день. Итак, твой полк стоит в районе…
- Все, что касается того дня, подробно описано в 46 томах уголовного дела.
Суд все это дело исследовал и вынес мне приговор. Обсуждать эту тему я больше не хочу.
- А ты согласен с решением суда?
- Я согласен с решением суда. За исключением двух аспектов. Первый: я не был насильником. Второй: мне Ордена Мужества вручали, когда я еще не был преступником. Я свои ордена не под забором нашел. И папа граф мне их не вручал. По наследству. Это награды вообще-то за кровь и пот моих подчиненных. Зачем их было забирать?
- Ты считаешь, что оредна отобрали не у тебя, а у твоих бойцов?
- Да, я так считаю. Один кадровик уже после того, как я совершил преступление, перечеркнул списки моих бойцов, представленных к наградам. Даже посмертно!
- Только что ты сказал, что совершил преступление. Я не ослышался?
- Нет.
- То есть, ты признаешь, что совершил преступление?
- Признаю.
- А в момент преступления, когда ты вместе с подчиненными отправлялся в село, где жила Кунгаева, ты был трезв?
- Если бы я был нетрезв, экспертиза бы это установила. Я был трезв, но «с остаточным явлением». Я выпил 200 граммов водки за 12 часов до ЧП.
Эксперт математическим рассчетом количества моего живого веса, разделенного на количество граммов спиртного, вывел формулу…
То есть, у меня алкоголь находился в крови. Который держится
дней 15…
- Ого! Ну, тогда я никогда трезвым не бываю… Наверное, даже сейчас.
Но позволь спросить на полном серьезе: Эльза действительно была снайпером?
- Повторяю: обо всем, что касается материалов уголовного дела, я закончил разговаривать 25 июля 2003 года.
- Что это за дата?
- Это когда мне вынесли приговор. Я эту тему не обсуждаю даже в кругу своих родных и близких. Категорически!
- Почему такой принцип?
- Потому что за совершенное преступление я понес наказание и несу наказание. Возвращаться к прошлым грехам я пока не собираюсь. Наступит судный день, тогда поговорим с Создателем.
- Ты говоришь: «несу наказание»… Какой смысл ты вкладываешь в эти слова?
- А такой, что я по-прежнему являюсь осужденным.
- Бывшим осужденным…
- Нет. У меня просто изменен режим содержания. Из-под стражи я выпущен условно-досрочно. А так я все еще осужденный. Моя судимость погасится только через 8 лет. В моих документах навсегда останется приписка – «привлекался к уголовной ответственности». Это волчий билет до конца жизни. Это наказание я и несу…
- Чеченские правозащитники утверждают: нет ни одного доказательства, что Кунгаева была снайпером.
- Бога ради, пусть говорят. Они поэтому и являются правозащитниками. Это их право.
- Что было самой большой выдумкой адвокатов Кунгаевой?
- Не выдумкой, а самой большой гнусностью! Утверждение, что я насиловал Кунгаеву.
- Но ведь в прессе до сих пор гуляют какие-то документальные доказательства, акты, заключения…
- Я могу представить тебе документ с официальной печатью, что я президент Гондураса… Еще раз говорю: все, что касается якобы изнасилования – фальшивка…
- А есть вопросы, на которые ты не получил убедительного ответа от пострадавшей стороны?
- Есть. Вот такой: если семья Кунгаевых не чувствовала никакой вины своей дочери перед российскими солдатами, - почему же тогда драпанула в открытые окна дома, когда узнала, что придется отвечать на мои вопросы?
- Когда ты понял, что совершил преступление?
- Да я так думаю, что минут через 40. Суть преступления - лишение жизни человека…
- Когда ты все понял, не было желания застрелиться?
- Сгоряча желание было. Потом рассудил, что
помимо Кунгаевой и себя, я добью своих родителей и свою семью.
И я решил: «Заслужил – получай и хлебай!».
- Какое у тебя оружие было?
- Пистолет Макарова.
- Кто приказал сдать оружие?
- А какой-то подполковник…
- Из прокуратуры?
- А он не представлялся. Командир полка первому попавшемуся подполковнику оружие не сдает… Я ему сказал: «А ты мне его выдавал? Пошел на … отсюда!»
- А когда все-таки Буданов сдал пистолет?
- Я его не сдал. Я его выбросил на землю. Скажем так, - под ноги вышестоящему командованию.
- Были ли у тебя надежды, что дело замнут?
- Нет. Ни малейшей. Я себе воздушные замки не строил…
- Как отреагировали на ЧП твои подчиненные?
- Подчиненные были в течение четырех дней выведены в Сибирский военный округ, потому что отказались под давлением давать показания на командира.
- Сколько человек было выведено?
- 1500. Сначала их построили. Потом в течение суток пытались выбить показания всеми правдами и неправдами…
- А как отреагировали твои вышестоящие командиры?
- Их позицию комментировать не хочу. Как говорится, каждый трактор знает, куда ехать. Каждый из чувства самосохранения, из чувства совести, из чувства стыда, из чувства служебного долга – как считал нужным, так свою позицию и высказал, так себя и повел. Каждый знал, исходя из тех обстоятельств, которые я перечислил, какое ему принять решение. Они же офицеры, хоть и вышестоящие. Они сами приняли решение и сами его или озвучили, или выполнили. Или им приказали. Я не знаю.
- А твой командарм генерал Шаманов?
- Владимир Анатольевич сам приехал на суд. Вошел, поздоровался.
- Сколько процентов правды в 46 томах твоего уголовного дела?
- 10 процентов.
- Когда тебя арестовали, среди офицеров Объединенной группировки ходили разговоры, что это политическая, - заказная образцово-показательная порка.
- Рано или поздно это должно было начаться.
- Что «это»?
- Наведения конституционного порядка. И в Чечне, и войсках.
Там должна была начать работать Конституция России. И каждый, совершивший преступление, должен был нести уголовную ответственность. Можете считать, что это началось с меня…
- Суд над тобой был политизированным?
- Я могу только подтвердить, что говорила сторона обвинения в лице адвокатов потерпевшей. Материалы дела это можно поднять и прочитать в протоколе. Допустим, ныне покойным адвокатом Хамзаевым, пусть ему земля будет пухом, было сказано, что мы не позволим перевести процесс над Будановым из политического в уголовный.
- Где это было сказано?
- В Ростове-на-Дону. Он сказал: мы будем судиться и одно Рождество, и второе Рождество, и третье. Он припомнил мне те самые слова, когда перед залпом я сказал: «С Рождеством, ребята!». Он говорил, что это политическое дело, это агрессия большого государства против маленькой республики. Будто Чечня не входит в состав Российской Федерации! Он повторял то, что высказвали и ПАСЕ, и ОБСЕ и т.д. Если депутат Европарламента, недобитый под Сталинградом, присылает из с ФРГ адвокату запрос: «Как там дело обстоит с Будановым?» То какой это процесс – политический или уголовный?
- Тебя стали называть «бывшим полковником». Как ты к этому относишься?
- Я не бывший полковник. Я разжалованный полковник. Я рядовой запаса. Бывших офицеров не бывает.
- У твоих адвокатов была возможность сделать тебя психически ненормальным и таким образом хотя бы частично оправдать тебя?
- Нет. Такие варианты не обсуждались. И это тоже отражено в материалах уголовного дела. В частности, в протоколе судебного разбирательства.
Я неоднократно просил оставить мою психику в покое. Я говорил: «Дайте мне срок, который мне положен по закону, и я пойду отбывать наказание».
Я говорил это на суде.
- И какая реакция суда была?
- «Подсудимый, суд знает, чем ему заниматься». Я это говорил в институте Сербского два раза, - что не считаю себя ни душевно больным, ни с отклонениями…
- А зачем ты это говорил? Были сомненения в твоей адекатности?
- Ну, если я нахожусь в институте Сербского… Меня же туда откомандировал суд.
- Какая была в этом необходимость?
- Они не поверили областной судебно-психиатрической экспертизе, поставили под сомнение мою адекватность и отправили меня первый раз в институт Сербского в 2001 году. Потом – на повторную.
- Сколько ты этих экспертиз пережил?
- Три стационарных и три амбулаторных.
- Чем они отличаются?
- Стационарная – ты находишься в медицинском психиатрическом учреждении и в течение месяца, двух за тобой наблюдают, тестируют и тому подобное.
- Ты лежал среди вальтонутых людей?
- Да.
- Что там за фрукты попадались? Наполеоны были?
- Наполеонов не видал, а вот великих художников приходилось видеть…
Они рисовали пейзажи. Везеде, где было можно, включая туалеты… Рисовали чем придется. Включая фекалии…
- Судьба поступила с тобой как режиссер-злодей. Она затолкала тебя в колонию на территории Ульяновской области, губернатором которой был твой бывший командарм генерал Шаманов? Это как-то сказалось на условиях содержания, на твоем настроении, на отношении к тебе?
- Нет. Это меня, скажем, даже немножко напрягало, потому что все в тех же средствах массовой информации было прописано, что чуть ли на берег реки Волги я выезжаю по субботам-воскресеньям. Кушаю мясо, запиваю водкой.
Это говорилось в прессе областного значения, а потом и в Интернете.
- Как ты об этом узнал? Тебе кто-то докладывал? Писал?
- Мне уже давно никто и ничего не докладывает и слава-те, Господи!
- А откуда ты обо всем этом узнал?
- В исправительное учреждения поступает периодическая печать. Ее выписывают в большом количестве. Каталог лежит. Можно любое издание выписать. За исключением эротического содержания.
- И «Комсомольская правда» была?
- В изобилии. Я в ней и твои статьи читал.
- Как называлось твое заведение?
- Исправительная колония 78/3 города Димитровграда Ульяновской области.
- Ты отсидел 8 лет и 10 месяцев. В камере-одиночке?
- 3 года и 8 месяцев я находился в Ростове. Из них 10 месяцев, последние, я находился в одиночной камере. Когда меня перевезли в Димитровград, в исправительное учреждение, я жил в помещении типа казармы. Осужденные называют их бараками. Но администрация запрещает их так называть… Обычная казарма на два этажа, на 100-120 человек. Двухярусные койки. Умывальник. Туалет. Обычное учреждение, только за большим-большим количеством колючей проволоки. И живут там, спят на матрасах, простынях, с одеялками, с подушками. Носят белье в баню стирать, сами в баню ходят мыться.
- Цивилизованно… У тебя приятное впечатление осталось, я вижу…
- Оно не то, чтобы приятное… Зачем я буду перевирать то, чего нет. Если бы там был бардак, я бы сказал, да, там бардак. Вши прыгают, крысы бегают. Ничего этого я не видел. Если вот по мне вши с клопами прыгали в следственном изоляторе возле Ростова – то они прыгали. Это было.
- Когда ты пришел в общежитие – тебя узнали?
- Да. Конечно.
- Были попытки узнать что-то у тебя, расспросить?
- Мы просто с ними договорились, что у них свой вещмешок, то бишь, срок, а у меня свой. Никаких разговоров.
- Так принято.
- В порядочных организациях – да.
- А в своей порядочной организации ты военных встречал?
- Встречал.
- За что они сидели?
- Все с той же контртеррористической операции заезды. Или после нее, когда демобилизовались. Психика-то не в порядке.
- А те, кто сидели с контртеррористической операции, они по каким делам проходили?
- По разным. В основном 105-я УК.
- Это что такое?
- Убийство.
- Много таких было?
- Очень. Если считать по количеству на один квадратный метр… Главным образом те, кто прошел «горячие точки»…
- У тебя было 5 попыток попасть под условно-досрочное освобождение – УДО.
- Да. Пятая срослась.
- Кто инициировал их?
- Я. На основе закона. Положено отсидеть по моей статье 2/3 срока. 7 лет. Для этого надо было положительно характеризоваться, выполнить кое-какие условия… Например, указать, проживать где будешь, работать где будешь? Я предоставлял справки, что жилплощадью обеспечен, на работу меня возьмут. Характеризуюсь положительно.
- Но 4 раза тебе отказали. Почему?
- Там в определениях разное было. Недостаточно времени – то-се… Хотя не я устанавливал закон…
- А чем ты занимался в Димитровграде?
- Я был дневальным по спортивном комплексу «Русь».
- Что входило в твои обязанности?
- Дне-валь-ным. А не директором, ни заведующим, как писали в некоторых СМИ, ни начальником спортзала… Начальник бани только бывает. Обыкновенным дневальным, за что получал заработную плату. Поначалу 300 рублей, потом 500.
- А что входило в твои обязанности?
- Спортзал открыть в 7 утра, спортзал закрыть в 21.00. В спортзале должно работать все оборудование, инвентарь находиться в исправном состоянии, внутренний порядок должен соответствовать требованиям и нормативам.
- Ты в колонии от кого получал письма?
- От родных, от сослуживцев, от друзей, от товарищей, просто от хороших людей из России… А еще ко мне друзья приезжали, в том числе и сослуживцы.
- В каком они были звании?
- Подполковники, полковники. Генералы.
- В газетах я читал, что тебя ни разу не проведала жена.
- Вот поэтому мне и не хочется встречаться с журналистами.
Но по поводу жены тебе отвечу. Все 8 лет и 10 месяцев в неволе, плюс полгода контртеррористической операции, в общей сложности 9 с половиной лет, и плюс 24 года совместной жизни - преданней и роднее человека, чем Светлана, у меня в жизни не было.
- Юра, одни считают тебя настоящим офицером, ставшим жертвой обстоятельств. Другие – преступником. Кем ты себя считаешь?
- До совершения преступления я считал себя офицером русской армии.
- Российской.
- Нет, Русской армии. А после совершения преступления я стал преступником. Теперь таковым я себя уже не считаю. И суд меня не считает, поскольку условно-досрочно освободил. Значит, он считает, что я встал на путь исправления. Значит, я ушел с преступной дороги в сторону ровной, спокойной и тихой жизни.
- У тебя в местах лишения свободы благодарности, поощрения были?
- За 8 лет 10 месяцев 25 штук.
- В какой форме?
- Начиная от благодарности и заканчивая дополнительным длительным свиданием, что очень немаловажно в моих условиях, потому что жена с семьей ко мне всегда приезжали.
- Дополнительные длительные свидания – это что?
- Мне положено было, ввиду того, что я стоял на облегченных условиях содержания, каждые 3 месяца длительные свидания с моими родными. Это три дня. В специально оборудованном месте, в общежитии. На территории колонии. А ввиду того, что мне дополнительное длительное свидание было как поощрение, я мог ходить через 2 с половиной месяца… Через 2 месяца и 28 дней, а не ровно через 90. Вот для этого оно было и нужно.
- Ты не боишься сегодня за свою жизнь, за безопасность семьи?
- Насколько я понял из жизненного опыта, вроде кавказские народности считают себя воинами. Хотя некоторые тамошние граждане упрекали меня в том, что я «воевал с женщиной». Будто женщина не может быть воином… Так вот, если они воины, то воевать они будут со мной. А не с моей семьей. Исходя из этого, я не боюсь за свою семью. А все, что касается себя, боюсь или не боюсь – пусть это останется на моей совести.
- Чем ты намерен заниматься сейчас?
- Сторожем пойду в колхоз, если возьмут. По приговору суда мне после окончания срока 3 года не положено занимать любую государственную должность. Например, в колхозе есть три трактора и две машины, меня может председатель взять механиком гаража. Но он меня не может взять, потому что мне еще три года запрещено это делать.
- До какого года?
- До 2013-го. Вот это и есть волчий билет. А тут еще кризис.
- Прими мои соболезнования в связи недавней смертью отца.
Отчего папа умер?
- Папе два года назад был поставлен диагноз рак легкого. И все эти годы
он меня ждал. И дождался. Перед тем, как умереть, он сказал маме: «Теперь я могу спокойно умереть».
- Почему он сказал такие слова?
- Потому что мой грех он так же нес, как и мама несет… Как моя семья несет. Ему было больно и стыдно. Мне от его боли и стыда еще больнее и стыдливее…
- Тебя упрекают в том, что ты до сих пор не попросил прощения у семьи Эльз Кунгаевой.
- Как это я не просил прощения? Пять раз, подавая ходатайство об условно-досрочном освобождении, я каждый раз указывал, что вину свою признаю полностью, готов загладить вину, если это возможно перед потерпевшими. Ну, как это я не признаю свою вину и не прощу прощения? Я в этой даже бумаге писал! И со страниц «Комсомолки» уже просил.
Я раскаялся! Я писал, что я виноват. Без этого ходатайства помилования просто не проходит. Там есть определенные каноны, если кто не знает, пусть почитает умную книжку, называется «Уголовно-процессуальный кодекс». Да и как я вживую могу попросить прощения, если человек находится в Норвегии?
- Ты имеешь в виду родителей Кунгаевой…
- Конечно.
- А там отец или вся семья находится?
- Вся семья. Вот у меня есть сейчас возможность еще раз просить прощения у них! А что, - они меня простят? Они меня никогда в жизни не простят! И будут правы. Но я прошу прощения у них.
- Почему они будут правы?
- Невозможно такое простить. Не забыть, ни простить.
- Ты слышал об уголовных делах Ульмана, Арачеева…
- Да.
- Эти парни – жертвы войны или правосудия?
- Насколько я знаю, капитан Ульман тоже приехал с Сибирского военного округа. Я думаю, что ему никак не хотелось за 7 тысяч километров приезжать и становиться убийцей. И попадать на 18 лет, которые ему суд определил. Наверное, это жертва войны. И продолжение – правосудия. Я еще раз говорю. Утверждаю это! Бывают приказы умные и неумные. Бывают распоряжения хорошие и нехорошие. Бывают устные отдачи команд правильные или неправильные. Но это все происходит в мирной жизни! Можно отделаться выговором! Или служебным несоответствием. Или штрафом на гражданском предприятии. Или, в конце концов, увольнением! А в армии, и тем более – на войне, все совершенно по-другому!
- Что конкретно ты имеешь ввиду?
- А то, что есть приказ, который надо выполнить, а не обсуждать – правильный он или неправильный… Вот и Аракчеев с Ульманов - жертвы одной и той же ситуации. Эти люди выполняли приказ. Но они же не сами туда поехали! И, поверьте мне на слово: вот эта психология «как бы чего не вышло» - она губила многих наших солдат и офицеров. И вторая психология: «А, мать, его за ногу! Семь раз не умирать!». Надо организовывать вещи. И отвечать за своих людей, в том числе и подчиненных. А если вещь не организована и никто не хочет нести ответственность… Поэтому получается – распоряжения красивые приходят, сверху, а выполнять их никто не хочет. Потому что боятся. Боятся уголовной ответственности, боятся служебного расследования. Боятся увольнения, штрафов…
- Как ты думаешь, на войне есть справедливость?
- Война – это зачастую преступление с двух сторон. Слава Богу, ее уже нет. Может, надо уже забыть кровь и простить друг другу все, что было. Тем более, войны у Чечни уже нет, жизнь налаживается.
- Как ты думаешь, должен наступить момент прощения между российскими солдатами, офицерами и чеченцами. Сейчас. Тем более, идет речь об окончании контртеррористической операции.
- Конечно такое прощение должно быть. Но оно должно быть обоюдным. Война закончилась. Давайте жить по-людски. А то получается примирение с одной стороны. Там помирились, но здесь ничего не сказали, что они с нами помирились.
- Вот ты, я вижу, раскаялся. А вот там, в офицерской будановской душе, в глубине ее остался какой-то остров твоей собственной правоты? Та крепость, которая, несмотря на все, никем не взята?
- Я белый флаг никогда не выбрасывал, во-первых. Я никогда не сдавался. Даже в местах лишения свободы, где положено поднимать руки при обыске. Я и там ни разу их не поднимал.
- А как на это реагировали?..
- Наказывали.
- Как? Лишним нарядом?
- Нет. Там нет нарядов. Там есть штрафной изолятор.
- Тебя наказывали изолятором?
- Ноу коммент. Неважно это.
- А на войне есть правда?
- Правда у каждого своя. Моя правда в том, в том, что я не сам туда поехал. А ведь не секрет, что с первой войны бежали, бежали солдаты, офицеры, прапорщики – все бежали. Не ехали туда. Увольнялись. Без пенсии. Это было наказанием. А у меня и моих подчиненных, когда приказали на День танкиста, 14 сентября, грузить полк и двигаться на Чечню, - и тени мысли не было, как бы отбояриться… И представьте себе, из 1526 человек было всего лишь 2 отказника! Это тебе о моих людях что-то говорит?! Один из отказников, майор, сказал мне: «Товарищ полковник, я свое уже отвоевал». Он был уже и в Афгане, и «первой» чеченской войне. Он сказал, что не хочет в эту грязь вступать. Тем более – трое детей… А второй был прапорщик, который родился и вырос в Чечне. Он говорил: «Товарищ полковник, я просто не смогу. Вы же тоже где-то родились. И представьте, вам дадут команду туда ехать воевать!» Я его понял, я сказал: «Не вопрос!»...
- Вот ты упорно повторяешь: «Я не сам туда поехал, меня туда послали». Да послали. Но разве это как-то оправдывает твое преступление?
- Нет. Я так не считаю. И не ищу опправданий. Мое главное дело – выполнить приказ. Я его выполнил. Потом я совершил преступление. Понес наказание. У меня было время осмыслить все это: и то выполнение приказа, и совершение мною преступления. Я осмыслил. По моей правде: люди не должны друг друга убивать.
- Скажи, я была необходимость совершать преступление?
- Нет. Необходимости не было.
- Тогда что тебя заставило?
- Да ничего меня не заставляло. Я все сам, только сам решал.
- Но тогда, что это было? Крыша поехала? Война довела?
- Если бы я точно знал ответ на этот вопрос, я бы не был в той ситуации, в которой был 9 лет тому назад.
- Что, в тот день у тебя погибло много офицеров или солдат?
- Нет. Они у меня раньше погибли. С 15-го по 20-е января 2000-го года. За 2 месяца до этого дела. 18 человек в один день!!!
То был самый черный день в моей жизни.
- Почему случились такие большие жертвы?
- Потому что бой шел на протяжении 8 часов и противостояли мы порядка 250 человекам.
- А сколько с твоей стороны было?
- На высоте моих было 40 человек.
- Ты не чувствуешь своей командирской вины, что плохо была устроена оборона?
- Когда гибнут твои солдаты, разве командир не чувствует вины? Это не вина, - это горе. Тут дело в том, что сновное огневое воздействие на моих бойцов велось со стороны снайперов. Когда мы потом осматрвиали и убитых, и пленных этих снайперов, то видедели, что все они все были экипированы в американскую форму. Зимний вариант «Аляска».
- Среди снайперов кто был?
- Женщины и мужчины. Чеченцы. Были и иностранцы.
- Ты с ними разговаривал глаза в глаза?
- Конечно.
- Что они говорили?
- Говорили: «А мы тут бабочек ловим». Это в январе.
- Набоковщина какая-то…
- А что они могли сказать… То какого-то редкого козла ищут, горного. Экспедиция. То бабочек собирают. Кто что.
- А оружие было при них?
- Не, они его в сторонку отбрасывали.
- Их брали твои люди?
- Так точно. Самые большие потери от снайперов у нас были 15 января.
Снайперские попадания почти все в глаз. В голову, в пах.
- И что у тебя тогда не было чувства хорошего русского озверения?
- Такое чувство хорошо, когда колбасу ешь. Чтобы не обогнали.
- Ты будешь просить, чтобы тебе вернули звания и награды?
- Нет.
- Почему?
- Повторяю: за совершенное деяние, преступление нужно нести ответственность.
- Когда тебя выпустили на волю, это вызвало лютое негодование у пострадавшей стороны. Как ты к этому относишься?
- Негодовать надо было в зале судебного заседания. Не я ж себе срок нарезал. Сколько мне нарезали, приговорили, столько я и нес наказание. Не я же написал уголовно-процессуальный кодекс. И там сносок нет, что Буданову запретить УДО. Там оно существует для всех.
- Ты сейчас безработный. На что ты существуешь?
- Правильный вопрос. Именно существую. За счет того, что работает моя жена.
- Сколько она получает?
- С учетом того, что нас четверо, можно считать что живем ниже прожиточного минимума.
- У чеченцев не отменен неписанный закон кровной мести… Ты думаешь об этом?
- Нет.
- Ты живешь, веря, что все будет хорошо?
- Да, кровную месть никто еще у чеченцев не отменял. Меня еще на войне приговорили к смерти. Но, слава Богу, я еще жив.
- Сейчас некоторые правозащитники в Чечне и в Москве «поднимают» уголовные дела об убитых во время «второй» войны и приписывают тебе другие преступления…
- Я с таким же успехом выдвину встречный иск об убитых, замученных, казненных, задушенных, закопанных, соженных в Чечне русских солдатах и офицерах. Вот тогда и поговорим…
-
- Тебя часто упрекают в том, что вместе с преступлением ты потерял офицерскую честь…
- Я не советую никому трогать мою офицерскую честь. Не вы мне ее прививали, не вам и судить. Если кто-то считает, что уничтожение коварного противника на поле боя является бесчестьем, то это его дело…