Пазельская Наталья Георгиевна

[Cliver F]

ПРАВДА

В кафе за столиком девица,
Бокал и модные журнальчики,
Листают яркие страницы
Наманикюренные пальчики.

А мы на лавочках сидели,
Шурша газетами серьёзными,
Мы правду в них найти хотели,
И встать в единый ряд со взрослыми.

Пускай не всё мы понимали,
Что нам в умы вложила детские
Идеология советская,
Но думали и рассуждали.

Мы твёрдо верили и знали,
Что есть страна у нас любимая,
Единая и неделимая,
Могучая, несокрушимая,
Её в боях мы отстояли.

Ни благ, ни денег не просили,
Гордились тем, что не попросим…
Журнал небрежно в урну бросив,
Девица в «мерсе» укатила.

Нам «мерс» во сне не мог присниться,
Пешком по жизни мы шагали,
Зато в отличье от девицы
Мы «Правду» в мусор не бросали.

[Cliver F]

КОРОНАВИРУС
Апрель 2020год

Забыли мы о совести, о боге,
Жирком покрылась вялая душа,
Живём медведями в своей берлоге,
Цинизмом современности дыша.

Любой за свой комфорт переживает,
Не разделяя неимущих боль, -
Кто там болеет или умирает,
Не всё ль равно, у них другая роль.

Давно, как на пожаре, бьёт в набат,
Звонит во все колокола природа,
Чтобы напомнить грешникам про ад,
Но мы её не слышим год за годом.

Нас Бог карал в любые времена,
И в этот раз мы кару заслужили,
Разбрасывая злобы семена,
Что вырастили, то и получили.

Смерть хитро поджидает за углом
Беспечно равнодушного кого-то,
И усмехается беззубым ртом
На наши мемы, шутки, анекдоты.

Очнитесь люди! Оберните лица –
У каждого «косая» за спиной,
Друг другу помогите не сломиться,
Не уставайте за других молиться,
Лишь вместе можем справиться с бедой.


БЛОХА И КОРОНАВИРУС
Басня
«Коронавирус – чепуха!-
Сказала с вызовом Блоха,-
Всё это выдумки и сказки,
Мне наплевать на ваши маски».

Хихикнул Вирус: «Хи-хи-хи»,
Чихнул разок, и нет Блохи

[Cliver F]

Ожившие страницы дневника … из жизни Климкиной (Еремеевой) Натальи Михайловны

ДЕТИ ВОЙНЫ Дети войны… Их так мало осталось. Тех, кому детства узнать не досталось, Им не досталось ни книг, ни игрушек, Счастьем считалась хлеба краюшка. Глазки серьёзны, но нет в них печали, Дети вопросов не задавали, Вместе со взрослыми лямку тянули, Были знакомы им бомбы и пули. Гул канонады совсем где-то рядом, Вставшая дыбом земля от снарядов, Бомбоубежищ глухое молчанье, Треск пулемётов, сирен завыванье. Письма с фронтов в треугольниках смятых, Письма дошли, но вот живы ль солдаты? Женские лица, улыбки забывшие, Как изваянья из камня, застывшие. Дети войны. Тех, кто жив, берегите. Тех, кто не выжил в войну, Помяните. Дети войны… /Наталья Пазельская/ ОЖИВШИЕ СТРАНИЦЫ ДНЕВНИКА Ни один владелец особняка на Рублёвке или роскошной квартиры в центре Москвы не испытал такой радости, какую испытывали мы при переезде из старого дома. Он давно перекосился на все стороны. Рассохшиеся рамы в окне готовы были вывалиться. Как ни затыкали их на зиму тряпками и газетами, они покрывались толстой коркой льда, которую невозможно было отковырнуть даже ножом. Отапливалась комната плитой, в которой вяло и тускло горели торфяные брикеты. За водой нужно было ходить на колонку, вокруг которой вырастала ледяная гора от пролитой воды. И вдруг светлая комната в двухэтажном новом доме на восемь квартир с водопроводом, газом и ванной. Это было настоящим счастьем. Квартира была коммунальной, в ней жили три семьи. Никогда между соседями не было ссор и скандалов. Двери в комнаты никто не запирал, даже замков не было. Но входить без разрешения к соседям никому не приходило в голову. У нас за стеной жила семья Климкиных. Спокойный и приветливый Валентин, весёлая и шумная его жена – красавица Наташа и двое их малышей, которых я особенно любила. Они без устали носились по большой прихожей, вопили, дрались и мирились. Что-то падало, грохотало, разбивалось и ломалось. Когда терпение мамы заканчивалось, она начинала их воспитывать. Очень громко, я бы сказала. Иногда и шлепками по попкам. Я так обижалась, как будто наказывали меня. Однажды ворчливо высказала своей маме, что нельзя кричать на детей. Мама посмотрела на двенадцатилетнюю «воспитательницу», серьёзно и строго сказала: «Никогда не смей судить Наташу. Если бы ты знала, что ей пришлось вынести во время войны, ты бы ей в ноги кланялась». Прошли годы. И вот я убедилась, насколько права была моя мудрая мама. К 75-летию Победы Администрацией Булатниковского сельского поселения Ленинского района Московской области была издана замечательная книга воспоминаний местных жителей о войне - «Была война и детство было». Инициаторами и составителями книги стали Гладких Л.М. и Климкина Н.Ф. Именно они находили и расспрашивали тех, кто пережил окаянные военные годы. Передо мной материал, предоставленный внуком Наташи Климкиной. Он приведён полностью без редакторской правки.
Перебирая старые фотографии, открытки, письма, Саша, внук Натальи Михайловны и Валентина Фёдоровича Климкиных, раскрыл старую тетрадь и понял… Это дневник бабушки Наташи о войне. Вот они «ожившие» строки дневника бабушки…
Родилась я в Смоленской области, Семлевский район или Издешковский-Колпитский с/с, деревня Большая Колпита в бедной крестьянской семье. Нас у родителей было 7 человек, трое умерли, а 4 осталось. Жили очень бедно. В 1934 году умирает отец, остается мама с нами… Этот год был очень тяжелым, был сильный голод, ели одну мякину, а похлебка была с льняного семя, от которой нас рвало. Мне было тогда 7,5-ой лет, братьям, Ивану - 6,5-ой и Николаю - 4 года, а сестре, Евдокии - 1,3 месяца. Мама овдовела почти в 30 лет.
Вот и началась моя жизнь тяжелая.., Оставляли меня дома смотреть за детьми, а мама с тетей уходили на работу. Тетя, отца сестра, помогала растить нас маме. Работать пошли с братом Иваном очень рано, было мне 9 лет. Меня и брата тетя учила лен брать, а мама работала на ферме дояркой. И вот мы, после учебы, целое лето работали с братом в колхозе, зарабатывали сотки, а потом мне стали писать трудодни. Мало, что работали в поле, но и домашняя работа была распределена каждому и все это мы делали. Исполнилось мне 13 лет, стала возить сено в заготовку за 25 километров и так каждое лето из года в год, до учебы не приходилось и отдохнуть.
Мне не было и 15-ти. когда по радио сказали, что началась война. На следующий день всех мужчин стали забирать на фронт, а женщин окопы рыть, и маму нашу, Марию Ионовну Еремееву, тоже. И осталась я с детьми дома на хозяйстве. Тети у нас уже не было, она умерла до войны.
Мама рыла окопы в 40 –ка километрах от дома. Потом ее отпустили домой. Мы очень обрадовались, что мама наша пришла живая. Даже не то слово, что она вернулась, поскольку уже бомбили Сафоново и мы думали, что больше ее не увидим.
Когда мама пришла, теперь уже взяли меня рыть окопы и траншеи. Взяли почти всю нашу молодежь из деревни. И вот мы поехали. Несколько подвод. На каждой подводе по четыре человека. Здесь уже мама плакала обо мне. Ехали почти к фронту.
Запомнилось навсегда всё происходящее.
… Едим мы, а военные говорят: «Куда вы едете! Вертайтесь назад», но старший над нами сказал: «Едем, куда нам велено».
По дороге разбила голову колесом и было у меня сотрясение, так всю дорогу и лежала. Меня тошнило.
Приехали на реку Угра. Остановились в лесу и там спали несколько дней. Потом приехал к нам начальник в военной форме, звание я не помню и говорит: «Езжайте домой. Немец наступает, а то как бы вас здесь не застал, всех уничтожит». И мы выехали в ночь домой…
Когда я вернулась, то маму направили гнать скотину колхозную в тыл. Мама уехала с братьями и сестрой, а меня снова оставила на хозяйстве. Мы только обзавелись хозяйством за четыре года до войны и все на мне оставили.
Через несколько дней фронт подошёл вплотную к нашим домам. Я думала и не выживу, то и дело начиналась бомбежка. И вот я несовершеннолетняя убирала скотину, корову доила и отдавала молоко раненым военным. Их отправляли с фронта в Москву. Их бывало напою и от них получаю благодарность. И я была настолько счастливая, что раненых напоила.
Потом мама вернулась домой с Юхнова, поскольку начальство спросило: « Сколько у вас детей? А четвертый где и сколько ему лет?». Они приехали все худые, грязные. Я думала, что они не выживут, но как говорится, дома не в людях.
Теперь меня посылали каждый день на работу: вокруг деревни то траншеи, то окопы рыть, то берега у реки срезать.…
Не прошло и двух недель после нашего возвращения, как в деревню пришли немцы, от которых не было ни днем, ни ночью покоя. И пошла наша жизнь в слезах и в печали...
Мама даже не открывала, когда они появились у нас ночью. Потом она открыла и ее начали бить, а я с сестренкой была на дворе, темно, она кричит, а у меня сверлит мозг: наверное маму убили. И я боюсь идти. Вдруг открывается дверь во двор и нас осветил фонарик, думаю: «…ну всё. Сейчас начнут и меня казнить». Но потом я заметила маму, она стояла вся в слезах и братишка, Коля, прижавшись к ней, а другой брат, Ваня, сбежал к соседке.
После всего пришли в избу и забрались на печь все вчетвером и мама долго плакала, а мы ее уговаривали, и сами плакали. Она плакала насчет брата, где он будет и куда убежал? Но рано утром он прибежал домой и мы все лежали на печи, пока немец не сказал: «Матка, киндер хочет есть, слезайте и кормите детей». Боялись и долго не могли слезть с печи, пока не пришла наша родственница, тогда мы только слезли.
В деревне немцы долго не стояли. Деревню нашу часто бомбили и поэтому немцы боялись. Но бывало, смотришь, появлялись и наши, мы тогда очень радовались. И у нас был день радостной жизни, как выход из под земли.
Помню ещё один случай. В деревне ещё не было немцев. Мы знали, что немцы под Москвой… И мы с одной девушкой отвозили раненых за 20 километров в деревню Новое Верегино, там был военный госпиталь. И вот помню:
…Только мы заехали за деревню, мамочки, спускается немецкий самолет и начинает по нам строчить. Мы далеко были от поселка и наши кони подхватили нас и понесли с испугу, только успели друг за друга ухватится, а которые тяжело раненые лежали и стонали. И нас спас лес, если бы не лес, то он всех бы поубивал…
И так мы несколько раз переходили из рук в руки. И когда приходили наши мы всей деревней помогали военным, ночами возили сено их лошадям, мололи рожь и пекли хлеба, все время были заняты работой для военных.
Запомнилась мне зима 1942 года, но точно не помню год, но все же думаю 1942 год. Стояла у нас конница Белова. Говорили что у нас стоял сам Белов. У него была лошадь, звали Тарус. Но мы его никогда не видели, потому что они всегда совещались, когда деревня уже спала. Только помню, у нас стоял комиссар, фамилию не помню, и он всегда приходил в 2-3 часа ночи и только коновод и повар Колесников спросят у него что – то шепотом и все; и на том заканчивается разговор. И так изо дня в день.
По ночам мы долбили землю, морозы были сильные и через каждые 2 часа ходили греться.
Мне тогда было 16лет, когда, после того, как конница уехала, пришли немцы. Всю молодежь угнали в Темский район, а кто из молодежи сопротивлялся, того били нагайкой и поэтому мы все были под страхом. И вот нас всех погнали на станцию Семлево. Там нас посадили в холодные вагоны и повезли, мы даже не знали куда. Закрыли в этих вагонах. И сидел с нами молодой охранник с ружьем. Морозы в январе были очень холодные до 40 градусов. Нас везли трое суток. Мы все замерзли, прижались друг к дружке. Привезли, как сейчас помню, в старый разъезд Карново. Мы даже не могли встать на ноги.
Из вагонов вышли и вдруг наш самолет летит. Мы так обрадовались и в тоже время страх нас одолел, когда немцы начали по нему палить из зениток. Но наш самолет все же сбросил несколько бомб и мы очутились в кольце этого происшествия. Самолет улетел и мы были рады, что его не сбили. Мы радовались между собой тихо, чтобы немцы не заметили. Они могли в этот момент нас расстрелять, поскольку он им нанес вред. Разбомбил их склад, точно не помню, но что-то ещё горело и все немцы бегали и кричали.
После нападения самолёта нас собрали и погнали пешком в деревню. Я уже не могла идти, у меня не было сил. Ночевать по пути определяли в дома. Поставили нас в одну хату 5 девчонок. Мы очень обрадовались, что хотя бы тепло. Но хозяин был очень злой, но сама хозяйка добрая. Мы спали у них на полу, как солдаты: шинель под голову, под бок и накрыться ей так. Под утро была такая холодина, что все простывали. Утром в избу заходит немец, поднимает в 6 часов утра и гонит нас за едой. Еда была пустая. Наварят из проса и 1,5 половника жидкого супа дадут без хлеба, и гонят 5-10 километров пешком под конвоем на работу. Вот где твои кишки голодные, холодные на 40 градусном морозе кричат. И так изо дня в день. Придешь в 4 часа, это не то слово, приползешь и идешь за едой, опять эта баланда без хлеба. А вечером в 6-7 часов ужин: чай, двести грамм и тех нет хлеба и 15 грамм масла сливочного иногда. И до того дожили, что не было силы ходить. А я особенно что-то ослабела, бывало хозяйка скажет: «Девочки лезьте на печь пока нет хозяина ». Он не разрешал на печь ложиться, а то сломается от нас.
Через некоторое время нас перегнали за 15 километров от этой деревни в поле. Там были в земле вырыты ямы и потолок - настил из маленьких деревцев, туда нас и загнали. Немцы их называли «бункера». Вот этот бункер делился на четыре части: посередине стояла сложенная плита, которая топилась сырыми дровами и давала ядовитый дым. В два яруса были палаты без всяких постелей и подушек. Охранял нас часовой. Когда пригоняли нас с работы в эти холодные казармы с холода, голодные мы залезали на эти нары и прижимались друг к дружке, 15 - 16-е дети, и плакали. Мы даже бастовали, чтобы не ходить на работу. И тогда немцы даже этой баланды не давали поесть, и вот целый день голодные лежали на нарах. В этот период я и ослепла, и не видела белого света. Девчонки меня выводили под руки на улицу в туалет. Когда пришел переводчик с немцами, все стали кричать и плакать, но я не плакала, поскольку у меня были закрыты глаза. Я их не могла даже открыть, но зато у меня плакало сердце детское. После этого через неделю нас перевели от этого места ближе к фронтовой полосе, но идти я не могла, меня вели под руки девочки. Нас поселили к одной вдове. Она нас встретила так тепло, что меня и девчат посадили на печь, где я смогла отогреться, но спали также на полу. И вот нас решили искупать в бане. Погнали нас прямо с боем. Разделись мы, а холод такой, что застучали зубами, даже ноги пристывали к холодному полу, ели отрывали, когда польешь теплой водой. После этого все простыли. Я не знаю, что хотели сделать с нами, поскольку старший немец по званию унтер говорил: «Что хотели увезти нас прямо в Германию». Но потом вдруг нас распустили домой.
До дома было 70 километров, и мы пошли пешком. Большие пальцы на ноге у меня были отморожены, а на правой руке два пальца даже не гнулись, вся изнуренная. Валенки на ногах были разорваны и по такому холоду мы так и шли в такой обуви. Мы шли 3 месяца, и осталось до дома дойти 12 километров. А я уже не могла идти, но кое-как прошла 10 километров. Со мной были две девчонки Поля и Маня из нашей деревни. Они помогали мне идти. Пришли мы в деревню Максименка, от которой осталось 2 километра до нашей деревни. Я не могла идти. Наказала девчонкам, чтобы пришли встретить меня братья, хотя они были моложе меня и также слабыми, поскольку уже голодали. У них не было хлеба чистого, а трава да горсть муки. Наконец пришли братья, меня увидели и заплакали от радости и страха как я выглядела. Взяли они меня под руки и повели до дома. А у меня уже не шли ноги и братишки говорят: «Но немножко осталось». И эти 2 километра шли мы 4 часа. Все меня встретили и расплакались. Очень я была худа: одни глаза торчали и нос. Пришла домой, а поесть нечего: хлеб был - больше травы, чем муки, и серая капуста и та без мяса, и масло. Села есть. Немного поела и боялась, чтобы не было заворот кишок. После этого два дня побыла дома и спрятались в окопах.
Через 2 недели немцы стали отступать, и мы молодежь стали прятаться. Нам сообщили, что увозят всю молодежь. Гонят с собой. Мы утром рано, не знаю, сколько нас было, в 4-5 часов утра, убежали в окопы за деревню. Нас нашел полицай, и нас было тогда в том окопе 28 человек. Тогда он подошел к окопам и стал кричать: «Давай вылезай!» Из нас никто не вышел. «Буду стрелять!» - мы не с места. Но когда он сказал, что кинет гранату, тогда мы вылезли из окопа. И вот что мы увидели: … Весь народ согнали, а вокруг полицаи…
Когда он пригнал нас, старший среди них говорит: «Сейчас гадов побьем». Наша мама закричала: «Не надо!». Он толкнул её в грудь, подошел к нам и начал бить мужчину, а я ему говорю:
«За что вы его бьете?» А он ему говорит: «Это ты их подговорил». И тут я не удержалась и сказала: «Это не он. Мы сами». «От кого вы прячетесь?» - я говорю, – «От немца». Он ударил меня два раза по лицу и один раз под зад ногой. Женщины закричали: «Не надо, замолчи». Но мне было все безразлично и такое зло взяло. Была бы моя воля, я его бы убила и рука не дрогнула. Маму оставили с детьми, спросили: «Сколько ей лет?» - она сказала, - «56 лет», и ребятам уменьшила. Ее оставили, а нас погнали. Очень плакали мои братишки и мама. Я не могу передать, как она кричала. Я только ей сказала: «Мама не плачь, я одинокая, но у тебя еще трое и они маленькие. Береги их и себя. Если будет возможность убегу». (это место я не могу писать без слез, так было тяжело, что не опишешь. Это надо прочувствовать и понять). Вот нас погнали, и мама долго смотрела в след и я ей махала рукой.
Отогнали от дома почти на 6 километров и мы захотели в туалет, и нам разрешили. Женщины говорят: «Оставайся Наташа. Здесь недалеко была холодная постройка» - но я им говорю, - «Давайте вы. Вы все же постарше», а сама думаю: он следит за нами, и не дай Бог я останусь, он меня прибьёт на месте.
Ночь нас застала от дома за 8 километров, там мы переночевали и утром нас погнали как скотину. Были женщины, мамы с детьми, старые, больные, всех гнали. Кто не мог идти, тех на месте оставляли, а нас гнали дальше. Пурга в дороге застала – холод. Дети маленькие плачут, замерзли и есть хотят. Девочка лет 7 говорит своей бабушке: «Бабушка, миленькая, как у меня замерзли ручки. И ножки мои не могут идти». Гнали пешком и вот дали отдохнуть. В поле негде укрыться, метель бушует вовсю. От дома нас уже отогнали на 30 километров. Вечером пригнали в деревню Болдино. Там большой монастырь весь был забит людьми. Нас поставили в хату, 30 человек с детьми и без детей, и охранял нас полицай. И вот на рассвете наши люди стали при первой возможности убегать. Я проснулась и, не раздумывая, быстро собралась. Со мной была небольшая котомка. Я её одела на плечи и галоши взяла в руки. И только хотела шагнуть за дверь, как проснулся полицай и говорит «Ты куда?» Хорошо соседняя бабушка сказала: «Она в соседнюю хату, здесь тесно». Если бы она сказала, что убегаю, он мне бы выстрелил в спину, в это время у него была винтовка в руках.
Не помню, как я выскочила за порог и не знаю в какую сторону идти - кругом патруль. И я решила пойти полем в обратную сторону. И когда в поле вышла, а снегу выше колен, и я стала креститься на все четыре стороны и говорю: «Или голова в кустах, или грудь в крестах», и сама не знаю, почему я так сказала; или у меня был сильный страх, поскольку не знала куда идти и боялась, как - бы не попасть на глаза патрулям. Шла всё по снегу. Вдруг я увидела движущиеся мотоциклы по дороге, Я упала на снег, как черная ворона, поскольку на мне была шуба черная и не было у меня нечего белого, чтобы укрыться. Лежала, пока гул затихать стал, и все читала живые помощи, как говориться – просила Бога, чтобы защитил.
Потом поднялась, и вдруг вижу своих женщин деревенских, они от меня были метров 200. Когда я их догнала, они начали меня ругать, но потом сказали: «Идем с нами». Они все были старше меня лет на десять и на восемь, кроме одной, которая была на два года постарше меня. Так мы шли впятером. И вот идем по дороге и вдруг видим машину немецкую. Мы все испугались, думали в машине сидят немцы, но их некого не было. Мы очень обрадовались и прибавили шаг.
Так мы добрались до первой деревни после своего ночлега. И я устала идти и села на завалинку у крайнего дома. По деревни мы не пошли, поскольку были немцы, и мы решили взять правей своей дороги и идти лесом, где нет немцев. Вот сели мы с Нюшей, так звали девушку, и вдруг открывается дверь и выходит полицай. Подходит к нам и говорит: «Откуда убежали?» - а я говорю, - «Из Доргобуши» - он отвечает, - «Не правда. Я вчера шел с вами рядом» - мы говорим, - «Вы обознались». И он начал нас приглашать в дом, но мы говорим: «Идите. Мы сейчас зайдем к вам». Он ушёл. Мы бегом от этого дома и стали догонять своих женщин.
Так мы шли все в цепь по снегу и добрались до маленькой деревушки, и стали проситься на ночлег. Нам открыли и оставили ночевать. Накормили чем могли. Утром рано опять мы отправились в дорогу и решили выйти на свою дорогу, которая идет к дому. Но не знаю, сколько мы прошли. Хорошо помню деревню Дыхлово. Только прошли деревню, и вдруг видим издали
немцев, оказался карательный отряд. И когда мы свернули на другую дорогу, они заметили нас и открыли огонь. Хорошо был недалеко перелесок березовый. Мы в этот лесок забежали, только пули визжали, когда они стреляли по нам. И мы через каждую березку перебегали по самую шею в снегу, но все же бежали, и моя котомка не давала ходу мне. Она стала такой тяжелой, что я с ней застревала в снегу.
Но все же мы выскочили из этого леса в деревню Сомское. А там жители повыскакивали из хат и говорят: «Это по вам стреляли?» - мы говорим, - «Да». Они просят нас: «Уходите побыстрей, а то вдруг за вами погоня, и нас всех вместе с вами погонят или расстреляют».
Мы скатились быстренько под гору и опять пошли в цепь по снегу, и никак нам не пришлось выйти на свою дорогу. Так шли мы полем да лесом. И вот до чего я выбилась из сил, что падала, но котомку свою не бросала. Там были мои платья и килограмм муки. Я их несла домой, чтобы прибавлять к траве, есть нечего было, хотя мне старшие говорили: «Брось», но я никак не могла. Они свои вещи побросали, поскольку у них дома было кой чего поесть. И вот полежу и начинаю догонять их. Догоню и снова падаю, и так километров шесть.
И когда мы дошли до деревни Ботино, то вошли в хату и решили отдохнуть. Я даже не заметила, откуда появился дедушка и говорит: «Дети, бегайте в лес, гонят народ и верхами едут немцы». Мы выскочили из хаты и метнулись в лес. Лес рядом с деревней. Мы напали на тропинку, куда ушел их деревенский народ. А там были девочки, парнишки, с которыми я училась вместе. Вот эта тропинка и привела нас прямо к ним. Они сидели в самой глубине леса. Горел костер и они все вокруг него, день был солнечный, и когда мы подошли, то поздоровались. Меня встретили мои одноклассники и удивились моему лицу - я была вся черная от усталости, и худенькая. Когда меня посадили ближе к костру и глянули на мои ноги, то все увидели, что они босые. Но я не чувствовала ничего, пока прошли 80 километров туда и обратно. Вся подошва в моих бурках разбилась, только остался верх, и я уснула у костра. Сколько я спала - не знаю. Меня разбудили женщины, говорят: «Пошли домой». Но до дома еще восемь километров идти, и мы так и шли все – лесом, полем. И безо всякой дороги прошли пять километров.
Стало темнеть и мы подошли к деревне Деево, и не знаем, есть там немцы или нет. Мы решили пройти деревню вперебежку – от холодной постройки до хат. В это время вышла женщина и испугалась, видит кто-то крадется. Мы её окликнули и спросили, есть ли немцы в деревне? Она остановилась и сказала: «Нет никого». У одной из нас была сестра в этой деревне и мы решили зайти отдохнуть. Когда мы стали стучать, вышла ее свекровь, тихо спрашивает, кто мы? Нюша ей говорит: «Сваха, это я», и она быстро открыла нам дверь и мы вошли. Горел небольшой огонек. Внучку она перед этим посадила под печь, а сноху под пол, и когда мы разделись, они стали вылезать. Посидели, поужинали, чем они могли накормить, и мы отправились в дорогу. Но я не могла идти, а еще три километра до нашей деревни. И вот они идут впереди, а я позади, и мне кажется, что сзади немец давит на лошади и сейчас догонит, думала мое юношеское сердце разорвется. Меня всю трясло, поскольку я ослабла, и нет мочи идти. Даже плакала, но чтобы они не видели моих слез. Все меня подбадривали – давай, давай, вот уже деревня видна.
Пришли в нашу деревню и боимся идти, поскольку наша деревня была всегда на ходу. На краю жила моя двоюродная сестра, и к ней мы постучали. Она говорит: « Не знаю. Днем ни кого не было, что будет в ночь не знаю». И хотела меня оставить у себя. Но я не согласилась. Думаю - пойду домой, поскольку хозяин пришел с дочерью и маме сказал, что я тоже убежала. И вот мы решили с этой девушкой пойти через Корякин луг. Вошли на улицу, называлась Таркой, и видим - кто-то ходит. Спрятались за холодную постройку и высматриваем. Видим, что это женщина, этой девушки мама. Она кинулась к нам и говорит: «Нет никого». Но я боялась, поскольку у них дом пятистенка, и у них нет-нет и заходили и задерживались немцы. Я подошла к их дому и стала стучать в дверь. Никто не открыл. В то время болен был их сынишка Коля - он плакал, из-за плача не было слышно. Тогда я решила подойти к окну и постучать. И когда тетя Соня подняла занавеску, то отпрянула – не узнала меня. И я ей кричу: «Откройте, это Наташа!». Когда я вошла в хату, то тетя Соня говорит: «На кого ты похожа? Вся черная, измученная», и заплакала. И здесь все повыскакивали ко мне, и мама бросилась на шею и братишки с сестренкой обступили меня. Мама
долго не могла успокоится - все плакала. Я ей говорю: «Видите, я же живая вернулась». У них была кукуруза напаренная, и мне братишки говорят: «Садись, поешь. Мы ведь богатые». Я здесь не выдержала и заплакала. Думаю – Господи, дети рады, что дали им кукурузу, початки или зерна, я не знаю, что у них было тогда. Я говорю Маме: «Мама, развяжи мешочек и возьми мучицу». У них заблестели глаза, когда увидели муку. Я думаю про себя – какую радость доставила им домой, вернулась и принесла еду, не бросила, как мне тяжело не было.
В доме мы не остались. Две недели все укрывались в окопах. Потом вдруг видим, что бегут немцы, как сумасшедшие. Вся деревня спряталась в окопах, боялись, как бы не расстреляли. Мама была на одной стороне с ребятишками, а я на своем пожарище в окопе с соседкой. И вот ночью мама пришла и говорит: «Идем туда, где мы все». Но я не пошла, осталась в своём окопе. Я боялась, что народу там много и туда придут немцы, и снова нас погонят.
Ночь, темно в окопе, и я решила выглянуть на улицу. Вижу, все красным – красно. Немцы на ходу поджигали дома и такая стояла трескотня. Все вокруг горело. И так стало страшно, что это не опишешь. Никто во-первых не плакал, несмотря, что остаемся без крова и никто не вылез из окоп, поскольку немцы бегали как угорелые. Лошади застревали с орудием – снег уже был талый. Орали как резаные на своих лошадей и поэтому все ещё глубже прятались в окопе.
Когда стало тихо в деревне, побежали люди к своим хатам, но они уже догорали. Все так и остались в окопах.
Под утро вдруг раздался выстрел из дальнобойного орудия такой силы, что окоп даже в сторону покосился и пулеметы забили. Я говорю своей соседке: «Это бьют наши». Оона даже перекрестилась и говорит: «Слава Богу. Наконец слышим свои орудия». И вот ранним утром на другой улице слышим плач. Я говорю: «Тетка Полионария, опять беда», а она говорит: «Вы сидите, я пойду, узнаю».
И вот она бежит обратно, говорит: «Это наши разведчики». Но поскольку мы были так напуганы, что даже боялись выходить. Потом вышли и побежали туда, где весь народ. Наши бойцы стали всех нас целовать, слез было море от радости, как увидели своих. Они даже удивились, когда увидели несколько девушек, говорят: «Как вам удалось остаться дома?» Мы показали , что вот эту угоняли, вон ту и так далее. Тогда они начали нас расспрашивать, и мы сказали: «Убежали». Они стали нам руки жать и обнимать, говорить: «Какие вы молодцы».
И снова началась наша трудовая деятельность – колхозная работа. Жили мы на пожарищах. Потом нас выселили из деревни в поле, поскольку была запретная зона. И вот мы как кроты рыли ямы и вбивали колья по бокам и строили шалаши, чем могли, тем и покрывали. А в деревню нас не пускали, только с разрешением военного начальства, чтобы посеять или посадить картошку, у кого чего было.
Нас в шалаше жило по пять и шесть человек, двоюродного брата семья. Спали по трое. Одевались всякими дерюжками, а когда идёт дождь, то все заливает. Когда солнышко взойдет и начнет пригревать, мы все выходим сушиться. И вот здесь начался у нас сильный голод и холод. Ели сначала щавель, вернее щи не соленные, без всего и пекли лепешки, как у нас их называли - мох перемешан с осотом. Пекли на железной печке - их кладешь, они ползут, и когда теплые лепешки жуешь, они не проходят - стоят в горле, водой сырой запиваем, только тогда проходят. Сестренка, Дуся, бывало пойдет за травой, не знаю, как ее называют в натуре, но у нас называли козелиц – это длинные стебли и сверху мелкие как кашица, вернее щавель, козьи листочки – узкие и кисленькие. Вот его оскубеем и парим в чугуне. И получается – зернышко к зернышку, а потом вздутие живота.
После этой пищи идем пахать, человек семь – восемь и тянем плуг на себя, качает из стороны в сторону, а годы детские, мне было тогда 16,5 лет. Вот приду домой после этой пахоты, еда та же, и стало у нас много людей опухать после еды.
И вот в это время пришел председатель и говорит: «Надо несколько девушек для прачечного отряда». Мы с подругой добровольно согласились пойти в армию, там мы приняли присягу – это
было в конце мая 1943 года. Наша основная работа была стирать белье для военных. В шесть часов утра подъем и с противогазом ходим целый час в строю. В семь часов завтрак и под навес стирать белье. Норма была 120 штук и два куска мыла хозяйственного. Наше дело было отстирать обошлога, ворот, вернее всё, где чёрные складки, стирать до чистоты. Другие кипятили. Третьи полоскали. В общем все занимались своими деталями. Но, кто стирал, тем тяжелее всего, стояли целый день на ногах, только пообедаем и снова до заката солнца. Мы жили в сараях, от дома 20 километров. Домой, то только по увольнительной, если отпустит капитан. И вот к нам с подругой пришли как-то мамы. Когда я посмотрела на них, то мы с подругой так плакали, что не могли нас успокоить, пока сами не успокоились. За эти дни, пока работала в прачечном отряде, я сшила мешочек и собирала свой паек: сухарики и песочек, и всё это отдала матери.
Закончив работу в прачечном отряде, мы пришла домой. Я увидела, что мама уже не вставала, сидела вся опухшая. Братишки и сестренка говорят: «Мы так были рады за твои гостинцы. Мы хотя сладенькой воды попили с травой, из которой пекли лепешки».
Дома не знала за что браться и чем помочь своей маме, поскольку в деревне начался сильный голод. Многие стали помирать, пока меня не было дома. Бабушка, которая с нами жила, умерла с голоду, а братья и сестрёнка не видели. Когда проснулись, она уже была мертвая.
И вот тогда еще сильней начались мои заботы. У мамы не стала проходить вода, и она ночью говорила своей племяннице, поскольку она была мать четырех детей, в чём её похоронить. Вот тогда мы все закричали: «Мамочка, милая, не умирай».
Дождались утра и тетя Настя пошла к военным просить лошадь, чтобы отвезти ее в больницу. Они дали. Поехала мама со своими женщинами. Их положили в больницу, поскольку у них была дизентерия, а ее не положили. И вот она оттуда ехала вдвоем с девушкой из другой деревни и их растрепала лошадь. Мама упала и так лежала до тех пор, пока её не увидела, шедшая мимо врач, которая ее принимала. Подошла к ней. Она лежит кверху животом и глаза закрытые. Она к ней наклонилась - пульс бьется. Мимо ехал мужчина на лошади. Врач спросила: «Куда вы едете?». Узнав, что это по дороге к нашей деревне, попросила: «Вот возьмите эту больную и завезите ее по пути к дому, вернее к шалашам».
Когда ее подвезли, то спрашивают: «Кто дома есть?». Мы выскочили, смотрим мама лежит. Мы очень закричали, но мужчина ответил: «Она еще жива». Принесли ее в шалаш и положили на доски, на которых мы спали. И вот она запросила чистого хлеба, но у нас ни у кого не было.
Тогда я послала брата Ваню в деревню Высокое, там, говорят, поспела рожь. И вот он бедненький побежал, хотя у самого не было сил. Ему там дала тетя Даша полковриги и он нес всю дорогу, и не откусил и грамма, не смотря на то, что сам есть хотел, только думал как спасти Маму.
Когда он принес и показал ей, то она как схватила и потянула ко рту. Насилу ковригу у нее отняла тетя Настя. После этого я давала ей по кусочку через некоторое время. И когда к ней подносили кусочки хлеба, она хватала как людоед, ни на кого не обращая внимания. Для нее было все безразлично. Она была вся опухшая: лицо было все как воздухом накаченное, живот был огромный, ходить она могла. И вот к вечеру она съела этот хлеб и погрузилась в забытье. Мы думали, что она умерла и стали плакать. Через некоторое время мама открыла глаза и говорит: «Дети, что вы плачете, все вы живы».
И вот она с этого хлеба, или сама по себе, пришла в сознание, но врач сказал ей, что нужно чистого хлеба поесть и помидор, а где их было взять. В этот период заболевает младший брат, Коля, – у него дизентерия. Отвозим в больницу. Высох, как дети в концлагере, такой и он был у нас и мы чуть получше. Сколько можно сидеть на одной траве и той несоленой.
Когда поспела у нас рожь, мы стали ее жать. И вот, бывало, нажму, высушу, и делаю кисель ржаной, и утром рано бегу в больницу к брату. Пять километров туда и обратно, всего десять и всю дорогу бегом, а у самой мухи летают в глазах, и всю дорогу плачу, думаю, живой он или нет. Подбегаю к больнице, он стоит у окна и ждет меня, и плачет: – «Я думал, что ты не придешь».
Вот покормлю его этим киселем и обратно, поскольку в больнице тоже было плохо: еды было кое-чего и то не всегда.
Прибегу домой, накормлю маму и иду на работу колхозную – жать рожь, вот мое детство. На себе рожь возили, запрягались в фуры по несколько человек. Тащим на себе – подростки вместо лошадей. Мешки с рожью поднимать станем, нет у нас сил, и все равно поднимаем пока не положим на повозку и по новой, запряжёмся и везём в амбары. Такая наша жизнь была в то время…
…На это заканчиваю писать. Не вижу строки от слёз, а сказать много что есть о своей жизни.

[Cliver F]

О КНИГЕ НАТАЛЬИ ГЕОРГИЕВНЫ ПАЗЕЛЬСКОЙ «ПРИЧУДЫ ЛЮБВИ».

Восхищаясь безукоризненным русским литературным языком и обливаясь слезами над ненадуманными судьбами героев, я шагаю от рассказа к рассказу по филигранно выстроенной прозе Натальи Георгиевны Пазельской под названием «Причуды любви».
Литературная русская речь не только красива и певуча, но и богата сочными образами, заложенными в каждом слове. Наталья Георгиевна не только в совершенстве владеет словарным многообразием, но и подсловной сутью, ассоциациями, заложенными в самом слове, осязаемыми - воспринимаемыми душой. И в этом состоит наслаждение от общения с хорошей книгой.
Название книги, её оформление в полной мере отражает грани любви – безусловную детскую, жертвенную родительскую, любовь – заботу о животных, любовь - понимание природы. А также всё то, что сопутствует любви: преданность, уважение, доверие, преклонение перед большой личностью, например, рассказ «Веточка и Принц»; восхищают «лисьи» персонажи с человеческими чувствами.
Автор не оправдывает и не укоряет своих героев, не читает им нравоучений, а с большой степенью мудрости принимает причуды любви, в которых есть место не только возвышенным чувствам, но и горечи потерь, предательства, разочарования. Порой кажется, что автор преднамеренно не высказывает свои эмоции - негодование, раздражение, обиду, чтобы дать возможность героям, а с ними и нам, читателям, самим найти правильное решение. И какими бы извилистыми ни были тропки человеческой души, и какими бы трудными ни были жизненные обстоятельства героев (рассказы «Счастливый случай», «Рояль Бехштейн», «Танцующий журавлик», «Дорога к храму» и др.), автор остаётся непреклонен – Добро побеждает зло! Любовь превыше всего!
Попав в магическое поле прозы Натальи Георгиевны, я одновременно записываю свои размышления о прочитанном, - это не столько отзыв на книгу, сколько вопли очарованного читателя, растворившегося в ауре чистого русского языка и богатой души. И мучает мысль: - как донести до читателя «Причуды любви», как и другие книги Натальи Пазельской, так необходимые в формировании личности молодого человека? Как сохранить и донести до потомков историческую правду, на которой построено творчество Натальи Георгиевны? Простых ответов у меня нет, если только не ломать идеологические и культурные устои современного общества.
Порой, кажется, что можно прожить и так: - без искренней и доброй книги, без гармонии живописного полотна и музыкального канона. Нет, не прожить, - жизнь тогда становится бесцветной, тусклой, теряет личностный стержень, широту и богатство человеческой души.
«Главное счастье, - говорит мудрая женщина, поэт и прозаик Наталья Георгиевна Пазельская, - это найти своё место в жизни, и тогда душа будет в гармонии с миром».
Спасибо, Наталья Георгиевна, за Ваши книги, за верное служение русской литературе!


Наталья Евгеньевна Морсова,
член Союза журналистов России и Союза славянских журналистов,
номинант премии «Журналист года», лауреат литературных
конкурсов в области истории, экологии, культуры.

02 февраля 2022 года

[Cliver F]

НАСТОЯЩИЙ ПОЛКОВНИК

Класс Евдокии Ивановны всегда был лучшим. По успеваемости и по дисциплине. Мамы спешили записать в первый класс своих детей именно к ней. О том, какими методами это достигалось, не задумывались. На самом деле объяснялось всё просто – её боялись. Все. Ученики, родители, коллеги.
Первого сентября радостно возбуждённые мамы вели своих малышей, нарядных, с огромными бантами и столь же огромными букетами.
Сразу после торжественной и скучной линейки учительница привела своих в класс, небрежно свалив в угол букеты. Без поздравлений начала перекличку. Дойдя до фамилии Гольдберг, проворчала: « Везде эти…» и осеклась.
- Кто Гольдбург?
- Я, - встал Миша, - только я Гольдберг, это в переводе с немецкого «золотая гора».
- Ну, ясное дело , «золотая».
Из другого ряда вышла девочка, взяла ранец у Мишиной соседки и отнесла на своё место.
- Я здесь буду сидеть.
- Это что за новости! Будет она. А постоять не хочешь? В углу например.
- Тогда я домой уйду.
Учительница от такой наглости растерялась.
- Ладно, сегодня первое сентября. Сиди. А завтра придёшь с родителями.
Начался урок. Миша скучал, а его новая соседка просто ничего не делала.
- Что это «гора» у нас скучает, - с издёвкой спросила учительница.
- Я это знаю.
- Может, ты всю программу знаешь? Тогда реши вот эти задачки и ответ напиши. Через две минуты задание было выполнено, правда, вся страница расплылась, у Миши без конца текло из носа. Девочка достала весьма несвежий носовой платок, скорее тряпочку, и вытерла Мише нос. Он покраснел.
- А ты, Гольдбергер зачем в первый класс пришёл, раз такой умный?
- Мама привела. Сказала в коллективе…
После уроков они вышли вместе.
- Завтра с родителями, - раздалось вслед.
Строптивая ученица даже не обернулась.
Несколько дней Евдокия Ивановна постоянно третировала Мишу:
- Весь класс позорит, не видать нам первого места.
На школьном дворе Мишу поджидала группа мальчишек-одноклассников.
2
Намерения у них были явно недобрые. Девочка, не спрашивая объяснений, подошла и шарахнула по башке самого высоко и толстого.
- Кто следующий?
Ребята заколебались, вопросительно глядя на «главного».
- Ну, её, психованная.
С этого дня она стала провожать Мишу до дома.
- Меня Мишей зовут.
- Знаю я. А я Варька.
- Варя, Варвара, Варюшка…
Варька засмеялась: «Варюшка – Варежка. А что, прикольно.
Через несколько дней Миша пригласил Варьку к себе:
- Хочешь посмотреть, как я живу?
- А то! А предки не выпрут?
Квартира была трёхкомнатной.
- Здесь гостиная, там кухня. Я когда маленьким был, спал в родительской спальне, а когда подрос, меня в папин кабинет переселили. Родители у меня врачи, их почти дома не бывает, даже по ночам на операцию могут вызвать.
Комната была маленькой – диван, письменный стол. Но Варька заворожено смотрела на книжные полки до потолка, даже раздвижная лесенка стояла рядом.
- И это всё можно прочесть? Охренеть!
- Не всё, конечно. Это в основном справочники и медицинская литереатура, папа у меня – доктор наук.
- Так и мать доктор, сам сказал.
- Доктор наук – это другое. А моя самая нижняя полка.
- Ты чо, читать умеешь?
= Года в три папа научил. Это очень просто. Просто надо читать не по буквам, а сразу по словам. Вот две буквы всего – М и А, вместе МА, а два раза подряд МАМА. Увидишь это слово и говори его сразу.
Варька оказалась способной ученицей. Скоро она медленно , но с удовольствием читала детские книжки, каждый раз прыгая от восторга.
В классе, между тем, их начали дразнить – «тили-тили-тесто» жених и невеста».
- Ну, и кто здесь жених и невеста? – в очередной раз съязвила учительница.
-Мы с Мишей, я невеста, а он жених, -не вставая с места громко заявила Варька
-Всё наглеешь? Избавляться от вас пора.
Но избавляться очень скоро она передумала. На всех школьных конкурсах, олимпиадах, смотрах «сладкая парочка» неизменно побеждала. На стендах школьных достижений появлялись Грамоты, Дипломы и прочие знаки отличия с их именами. Они стали гордостью начальных классов школы. Заслуги, разумеется, приписывались талантливой учительнице.
Варька впитывала знания, как губка, а Миша был просто напичкан ими. Постепенно он приучил её не употреблять нецензурный и уличный жаргон – « красивые девушки должны говорнить красиво».
Вернувшись в свою коммуналку, Варька долго рассматривала себя в мутное зеркло с отбитым углом. « А чо?... А что? Вроде , правда, не урод»
После восьмого класса Миша остался в школе, а Варька поступила в медицинское училище и сразу начала подрабатывать нянечкой в больнице. Но получив диплом медсестры, пошла работать в парикмахерскую.
Причёски делала замысловатые, к ней записывались в очередь. Но и этой зарплаты , даже с чаевыми, было ей мало. За два месяца окончила какие-то курсы и стала работать маникюрщицей. Клиенткам незаметно в карман совала визитку с телефоном.
Их старый дом лет десять назад признали аварийным и обещали расселить. Но год проходил за годом, а дом стоял. Кто-то не выдерживал и уезжал, кто-то умер, не дождавшись обещанной квартиры. От этого дом выглядел ещё страшнее, как дряхлый беззубый старик. Непостижимым образом Варька ухитрилась оформить кредит и снять квартиру небольшую, но в пристойном доме и престижном районе. Она не жалела денег на модные глянцевые журналы, которые манили женщин красивыми и весьма яркими картинками – бижутерия, косметика, одежда и масса женских штучек. Кое-что можно было купить тут же у Варвары, дороже, конечно, но зато не мотаться по магазинам.
Деньги уже текли весьма заметным ручейком. Она скоро расплатилась с кредитом, меняла сотовые телефоны на последние модели, уничтожая симкарты в целях конспирации. Купила собственную квартиру, машину. Крутилась день и ночь, обдумывая новые проекты с целью получить больше выгоды.
С Мишей поначалу созванивались ежедневно, потом всё реже, наконец, только по праздникам. Связь заглохла окончательно.
Неожиданно раздался телефонный звонок. Варвара не удивилась – на запись. Но в трубке раздался приятный женский голос.
- Здравствуй, Варежка Так тебя мой муж Миша называет. Мы ждём тебя на ужин в ресторан…
4
И отбой. Перезвонить Варя не решилась. Заметалась – идти, не идти? Двадцать лет прошло. Лысый, небось, уже… и жена. Не пойду. Ресторан дорогой. На жену взглянуть.
Пошла в приличный магазин (уж в этом она знала толк), купила дорогое вечернее платье.
В назначенное время подъехала к ресторану на своей машине. Встретила её жена Миши:
- Привет, Варежка, меня Леной зовут. У нас двое мальчишек, дошколята. С мамой оставила. Пойдём, сядешь возле меня, а то там одни мужики, тебе скучно будет.
Лена разговаривала легко и просто, как будто они были давно знакомы.
«Ничего себе, я думала, семейный ужин, а там мужики. Может оно и к лучшему, хотя вечернее платье… Лена совсем в простеньком. Но красивая, этого не отнимешь. Молодец Мишка.
За столом уже сидело несколько солидных, почему-то очень серьёзных, мужчин разного возраста. Миша встал навстречу, представил:
-Моя бывшая одноклассница Варвара.
Приветливо улыбнулись, закивали головами. Роботы что ли? Одеты просто, никаких «бабочек и смокингов». И на Лене платье симпатичное, но не дорогое вовсе. А я тут выпендрилась.
Лена, словно прочитав её мысли, сказала: «Платье у тебя очень красивое, а я даже ничего приличного не успела купить. Да и по ресторанам мы не ходоки. Сегодня особый случай».
Встал пожилой (вот уж он действительно лысый) мужчина:
- Друзья,у военных старая традиция – «звёздочку» обмыть надо. Давай, полковник, наливай.
И бросил в бокал звёздочку, которая звонко брякнула о стекло.
Лена шептала Варваре:
- Звание полковника ему уже месяц как присвоили, собраться не могли – работа. К себе не можем пригласить, Варежка, у нас закрытый посёлок, извини.
- Он разве военный? У него же зрение…
- У нас все военные, - улыбнулась Лена.
Было с ней легко и просто, словно сто лет знакомы. Варя начала расслабляться. У мужчин тоже начался оживлённый разговор. Она вышла на улицу, Миша вышел следом.
- Рад видеть тебя, Варежка, Расскажи, как ты, что?
- Всё нормально, Мишка. Квартира у меня, машина, участок купила, буду дачу строить. Всё хорошо.
- Семья, дети?
- Первый муж сам ушёл, второго я выгнала. Третий – «по вызову». Некогда мне борщи варить и носки стирать.
5
Кстати, а почему ты на мне не женился, - вдруг ревниво обратилась она к Михаилу.
- Варвара, совесть имей. Я об этом с первого класса мечтал . Помнишь, «тили-тили- тесто…»? А ты пропала, разыскать не мог. Дом твой давно снесли . адреса нет телефона тоже. Фамилию сменила. Еле отыскал, спасибо генерал помог . вот тот что выступал.
Варя сообразила, что телефон она не раз меняла, а фамилию оставила после развода, некогда было, да и какая разница
- Так ведь за тобой не угонишься, как ракета. Всё деньги, деньги… Жизнь мимо проходит, Варя. Для кого это всё? Не думала? И подумать даже некогда? Я всё ждал. А теперь у нас с Леной двое мальчишек, весь смысл жизни в них. Подумай, не поздно ещё. А служба у нас секретная, ничего рассказать не имею права.
Вышла Лена:
- Ребята, мы вас ждём.
Варька-Варежка-Варвара постояла ещё. Настроение было испорчено. На глазах кипели злые слёзы.
- Надо же, Мишка – настоящий полковник. А я? Но ведь разве моя вина. Что всё так сложилось? Когда я в коммуналке зачуханной ютилаь, у Мишки была трёхкомнатная квартира в хорошем доме. И библиотека до потолка. Почему? Мы что, не такие же люди? Не советские? Вот и хотелось тоже пожить по-человечески. Мишка об этом не думал? Учиться надо было? На какие шиши? Репетиторы, курсы… За всё плати. А я с пятнадцати лет горшки в больнице выносила, чтобы копейку заработать. Ребёнка в коммуналку тащить? Там даже искупать его негде. Умные все. А теперь поздно уже.
Дай бог счастья тебе и твоей семье, настоящий полковник, а я уж как-нибудь сама.

[Cliver F]

Н. Г. Пазельская. Мы же русские люди. Рассказы и стихотворения.
Москва. НИЯУ МИФИ. 2024 г.

ПОСЛЕВКУСИЕ

Мы, участники литературной студии «Свежий взгляд», знаем Наталью Пазельскую как умную, обаятельно-вежливую, красивую и талантливую женщину, хотя и несколько побаиваемся её непредвзятых, откровенных, порой, достаточно резких и неожиданных, но всегда беззлобных оценок нашего творчества. Если есть за что, она с удовольствием хвалит или участливо критикует. Страшнее всего, если она промолчит, что всегда означает нежелание огорчать разгромной рецензией.
Все мы с удовольствием читали её стихи и рассказы о людях, полные истинно христианской философией суждений и неизменно согласны с её выверенной временем и личным опытом жизненной позицией. Произведения Натальи Георгиевны отличают острый ум, искренность и мудрая простота суждений, хотя она сама не считает себя сколько-нибудь выдающимся автором. Но это её мнение говорит скорее о её скромности и более строгом отношении к себе, чем к окружающим. Видимо поэтому она никогда не пыталась громогласно оповещать округу о выходе своей очередной книги и не требовала публичных обсуждений. И каждый из членов нашего небольшого коллектива, в том числе и ваш покорный слуга, всегда находил несколько заслуженно тёплых слов в адрес автора. К нашему общему сожалению состояние здоровья Натальи Георгиевны последние несколько месяцев не позволяло ей регулярно посещать занятия студии, но она принимает активное участие в творческом процессе, так же как и другие отдалённые члены нашей студии, как Анна Шестова-Колпакова в Красноярском крае, Оксана Наумова в Ставропольском или Иосиф Рухович в Томилино. Не так давно Пазельская порекомендовала меня и Наталью Евгеньевну Морсову для участия в жюри поэтического конкурса одного из Центров Московского Долголетия. Мы вместе с ней с удовольствием провели это замечательное мероприятие. Сейчас я вспомнил об этом, чтобы подчеркнуть тот факт, что Наталья Георгиевна ничуть не утратила свою общественную активность, и даже настолько, что именно сегодня, в День Святой Троицы подарила мне свою очередную новую книгу рассказов и стихотворений «Мы же русские люди».
Считаю себя обязанным заявить, что несмотря на общий высокий класс произведений Пазельской, эта книга представляется мне жемчужиной её творчества. Если бы я захотел какие-либо стихотворение или рассказ выделить особо, у меня ничего бы не получилось, поскольку это единый монолитный кристалл высокохудожественных работ с рисунками и фотографиями, дополняющими и украшающими текст. Этот текст надо, как бокал хорошего вина выпивать единым духом, а потом наслаждаться ароматным послевкусием.
Книга открывается предисловием члена Союза писателей ХХ1 века, кандидата исторических наук Натальи Георгиевны Морсовой и как всегда с любовью вдумчиво оформлена нашей замечательной Светланочкой Тялиной, за что им низкий поклон.

А моё послевкусие вылилось в следующие строки:

***

Наталье Пазельской

Живительным негаданным ударом
Напоминая о святом былом,
Рассказы и стихи, волшебным даром,
На Троицу украсили мой дом.

Я снова ощущаю гул весенний,
Как будто уходя под нежный кров
Необычайных слов-прикосновений
Возвышенно-пронзительных стихов.

И время растворяется в тумане
Рутинного теченья бытия,
И снова сердце мается в романе
За тонкой пеленою забытья.

Я перед нею откровенно трушу,
Но ты меня несмелым не зови:
Её рассказы – поцелуи в душу,
Её стихи – восторг живой любви.

23 июня 2024 г.

***

Как гении природы соловьи,
Охваченные вешними заботами,
Мы сочиняли песни о любви,
Не затрудняясь разбираться с нотами.

По юности, нося язык, как молот,
Мы силой слов удары носили,
Не ведая о том, покуда молод,
Что мудрый ум важнее глупой силы.

Как нынешнее время ни сурово,
Всё будет так же, как во время оно:
Любое нами посланное слово
Вернётся громом, или гулом звона.

И сколь бы ни осталось нам носить
Покровы душ, побитые болезнями,
Продолжат петь и славу возносить
Земной любви колокола поэзии.

24 июня. День Святого Духа.

С уважением и любовью Пётр Гулдедава.

[Cliver F]

Наталья Пазельская

МЫ ЖЕ РУССКИЕ ЛЮДИ

На собственном загородном участке всегда много работы, особенно летом, да и зимой дел хватает – дорожки от снега расчистить, замок на воротах смазать, а то примёрз – не открыть, птиц и белок покормить, крылечко подмести.
Но пока стояла осень. Огромный старый клён щедро укрывал землю золотым ковром, багровая листва боярышника и почти фиолетовые мелкие листики барбариса пестрели красными чёрточками ягод.
Хозяйка часто останавливалась, любуясь этим великолепием. Надо бы листву сгрести, но дело продвигалось медленно – возраст не тот, сил маловато, спина побаливала. Муж её старше, когда-то ворочал, как медведь, а теперь не тот. Ведь сам дом построил, небольшой, но нам хватает. Сад насадил. Дети по свету разлетелись. Слава Богу, хоть сами себя обслуживаем пока.
У ворот остановился молодой человек. Одет бедновато, но аккуратно. Привыкли мы «по одёжке встречать».
-У вас не найдётся какой-нибудь работы? Я на любую согласен, самую тяжёлую.
Хозяйка помолчала.
- Что, так плохо?
- Сейчас всем не сладко. В Москве это не чувствуется, так то столица. У нас .... из Луганска я.
- Тебя как зовут? Сергей? Заходи, Серёжа. Чайку попьём, а потом что-нибудь придумаем.
- Неудобно, спасибо.
- Отвыкли мы делать добрые дела, - грустно улыбнулась хозяйка.
От людей за железными заборами прячемся.
Дома муж резонно заметил: - «Что чай-то, обедать пора». И полез в холодильник.
На столе появилась начатая бутылка водки.
- Ты на меня волком не смотри, мы по маленькой, исключительно здоровья для.
Рассказ Сергея был невесёлым, но спокойным.
- Нормально мы жили, не так, конечно, как до развала Союза, но украм не подчинялись. И в 2014ом не сломались. А они решили, что Украина – пуп Земли. Обнаглели до идиотизма. Историю с ног на голову поставили. Донбасс всегда русским был, а они решили из нас хохлов сделать. На мове заставляли говорить. Наш родной язык испоганили. Детей только жалко, учебники все на украинском, а детям легко в головы всякую дрянь запихнуть. Ну и обстрел начали, людей в погреба загнали.
Мать как-то из квартиры вышла, а рядом бабахнуло, так у неё ноги отнялись. Месяц ходить не могла, врачи сказали – от стресса.
Вот тогда я предложил уехать в Россию. Родители отказались наотрез, у них тут квартира, домик садовый, огород, сад. А мы с женой уехали.
Сняли комнату в Калуге. Город замечательный, тихий, уютный. Люди приветливые. И жизнь недорогая.
Я строительный техникум окончил, работа всегда есть. Только у людей денег нет. Зарплаты в Калуге не московские. 15-20 тысяч. А нам за квартиру платить, кушать надо. Родителям надо послать, им и пенсию эти твари платить перестали.
Жена скандалить стала: - «Ты зачем меня сюда притащил? Дома «закруток» полный погреб, а здесь я за каждый огурец платить должна. И вообще...»
Вот из-за этого «вообще» расстались, развелись. Она ладно бы домой уехала, так ведь в Черновцы подалась, там у неё сестра двоюродная. Жена у меня украинка, но в СССР кто на национальность смотрел – один народ.
Перебрался я в Москву, думал, уж здесь всегда работа найдётся. Да как-то не заладилось, везде перехватили фирмы, агентства разные. Работой обеспечивают, а деньги себе в карман, нам копейки отстёгивают. Еле отбился от одной такой «фирмы», чуть ли не я им должен остался. Теперь сам работаю, где что найду. За любую работу берусь.
Угол снимаю у бабули в Подмосковье. Бабушка добрая, она с меня денег не берёт, только по хозяйству всё на мне. Чиню, ремонтирую. Домишка старый, всё требует ремонта. Потихоньку справляюсь. Ничего, жить можно. Родителям помогаю, мне самому мало что нужно, только покушать, а одежду совсем не надо покупать.
Когда СВО объявили, сразу в военкомат пошёл добровольцем записываться. Паспорт у меня российский. Не взяли, инвалидность у меня. Нам, говорят, здоровых хватает.
Сергей ел аккуратно, но чересчур быстро, хозяйка налила ему вторую тарелку борща. Он покраснел: - «Давно домашнего не ел.
Больше доширак. У меня мама борщ хорошо готовит. С салом. У вас тоже замечательный».
Хозяева переглянулись.
- Ты вроде лестницу в подвал давно починить хотел, там нижняя ступенька совсем сгнила.
- Я сейчас, - вскочил Сергей.
- Не надо сейчас. Завтра с утра приедешь и займёшься.
С собой она дала пакет с домашними котлетами.
После ухода Сергея долго сидели, изредка вздыхая и переговариваясь. Да уж, судьба. Как же они там, столько лет в подвалах? Дети за это время выросли. Как картофельные ростки в погребе. А наш сосед рванул от мобилизации, только пятки сверкали. Так ведь ни ужился нигде, ни в Германии, ни в Америке. Нужны мы там, как же. В Казахстане сидит. А дальше что?
На следующий день у них была новая лестница.
Муж отдал Сергею два конверта:- «Это за работу, а это твоим родителям».
Сергей благодарно посмотрел на хозяев:
- Спасибо вам. Родителям возьму, а за работу не надо. От души делал. Бесплатно.