Революция в военном деле

[Grenadier]

Источник: http://antoin.livejournal.com/

Многим это покажется странным, но изучение военного дела XVI-XVII века — это, по сути, довольно молодое направление в истории. Конечно, писали по этой теме достаточно и в XIX, и в первой половине XX века, но большинство книг и статей оставались поверхностными. Казалось бы — не период, а сказка, столько великих полководцев, харизматичных кондотьеров и прочих ярких личностей! А армии какие: вот вам неистовые швейцарцы с флагами кантонов, вот расфранчённые ландскнехты, вот грозные линии испанской пехоты, а ещё есть стойкие шведы, хвастливые французы и неудержимые гусары Речи Посполитой... Так вот по сути дальше этой внешней эстетики особенно не шли, плюс следовали старой моде, считая, что вот сейчас есть настоящая стратегия и тактика, а раньше были какие-то хаотичные рубки («бой распадался на поединки отдельных рыцарей»™). Положение дел изменилось только после 1955 года.
Почему именно 1955? А потому, что именно в этот год профессор Майкл Робертс перебрался в университет в Белфасте и на «иннаугурационной лекции» заговорил о «военной революции» (имеется в виду термин «military revolution», который на самом деле правильнее переводить как «революция в военном деле», но хочется-то короче»), причём не революции вообще, а конкретно о том, что происходило в XVI-XVII веках в мире любителей повонзацца. Обычно такие лекции забывали на следующий день, но этой повезло, она фактически породила новое направление в военной истории. В лекции Робертс датировал революцию периодом 1560-1660 годами (то есть, появление на поле боя огнестрела — это фигня, а настоящая революция произошла потом) и выделил четыре её аспекта.
Во-первых, он сказал, что именно в то время произошло много изменений в тактике, которые по отдельности были не слишком значительны, но в сумме дали настоящую революцию на поле боя. В итоге, по его словам, армии Европы стремительно отказались от огромных квадратов пикинёров, стали строиться линиями, стрелять залпами, кавалерия внезапно опять начала атаковать галопом и с холодным оружием. В свою очередь, такая тактика привела к изменениям в логистике, вызвала потребность в специально подготовленных и дисциплинированных солдатах, из-за чего экономически выгодно стало поддерживать регулярную армию, а не распускать её и собирать опять по мере необходимости. Виновником этих изменений Робертс назвал лично Морица Оранского и всю голландскую армию в целом.
Во-вторых, военная революция для Робертса означала и революцию в стратегии. Дисциплинированные и обученные солдаты, говорил он, сделали возможными более амбициозные планы, в том числе одновременное ведение кампании несколькими скоординированными армиями. Полководцы в свою очередь стали чаще искать решающее сражение, не боясь, что неопытные войска испугаются и побегут. Этот аспект революции по Робертсу реализовал в первую очередь Густав II Адольф.
В-третьих, произошло увеличение масштаба военных действий, т.е. армии выросли количественно на порядок. Причину этого Робертс видел в том, что возникла описанная выше возможность вести кампанию сразу несколькими армиями. В-четвёртых, первые три аспекта военной революции привели к увеличению влияния войны на общество: стало больше разрушений, войны стали дороже и потребовали развитого административного аппарата, перемалывали больше людских ресурсов и т.д.



Кроме этой лекции Робертс отметился, по сути, только работами, посвящёнными Густаву II Адольфу, поэтому неслучайно, что именно шведского короля профессор считал главным революционером. Сегодня, естественно, наука сильно продвинулась, и многие тезисы Робертса уже не воспринимаются на веру. Книги его про Густава Адольфа и вовсе оказались неверными по большей части — трудно найти то, что Густав и правда изобрёл, а не откуда-то скопировал. Главное, что Робертс выступил в роли провокатора — он высказал гипотезы, которые не были основаны на глубоком анализе затронутой темы, а являлись поверхностным впечатлением, но много кто ринулся копать глубже. В конце концов, раньше вообще сходили с рук даже фразы вроде высказанной Чарльзом Оманом — «Шестнадцатый век представляет собой самый скучный период европейской военной истории». Это сегодня стало очевидно, что Оман капитально сел в лужу. Хотя, люди XVI века не особенно были рады жить в интересные времена, недаром жаловались, что то, что два года назад считалось в военном деле очень новаторским и даже модным, теперь оказывается совершенно устаревшим и неэффективным, потому что чуть ли не каждый день что-то придумывают, и «приходится очень быстро бежать, чтобы оставаться на месте».

Главным идеологом понятия военной революции сегодня считается друг и ученик Робертса Джефри Паркер, опирающийся на большее количество материала. Больше всего Паркер знаменит программной книгой о военной революции (чьи рамки он раздвинул до 1500-1800) и книгами, которые познакомили англоязычную публику с испанской армией Золотого века (точнее, ту небольшую часть публики, которая почему-то захотела почитать об испанцах не только обидные выдумки, остальные сделали вид, что не заметили).

Что же говорит Паркер по поводу тезисов Робертса? Во-первых, он называет неудачным выбор 1560 года как года начала военной революции. Собственно, с этим трудно не согласиться. Паркер видит ещё в Италии XV века истоки большинства описанных Робертсом революционных изменений стратегии и тактики: и профессиональные постоянные армии, и упорядоченную комплектацию их личным составом, и деление солдат на небольшие подразделения одинакового размера с одинаковым вооружением, и даже размещение в специальных казармах. В части стратегии и маневров Паркер тоже весьма уважает кондотьеров и не считает, будто до Густава Адольфа полководческая мысль спала молодецким сном.
Во-вторых, Паркер согласен с тем, что Мориц и Вильям-Луи Оранские уменьшали размер тактических единиц, увеличивали количество офицеров и процент стрелков и применяли гибкую тактику с упором на огнестрельное оружие, но только голландцы это не изобретали, а невозбранно копировали у испанцев. Испанская армия на тот момент бесспорно была лучшей и самой современной, куда ни посмотри: хоть на тактику, хоть на внутреннее устройство, хоть на организацию снабжения, хоть на медицину. Соответственно, у неё перенимали опыт все, кто оказывался в состоянии длительной войны. Новаторскими Мориц и Густав казались больше потому, что восстанавливались после сокрушительных поражений своих предшественников, многое делали с нуля и потому отовсюду брали лучшее. Действительно новым Паркер почему-то упрямо считает то, что Мориц придумал технику контрмарша (это когда в результате различных перестроений шеренги стреляют по очереди, компенсируя долгую перезарядку) и приказал сделать учебник с картинками для обучения пикинёров, аркебузиров и мушкетёров.
В-третьих, Паркер много внимания уделяет фортификационному ответу на мощь пушек - trace italienne. С точки зрения Паркера, именно эта новая система коренным образом изменила стратегию и стала причиной увеличения армий: он считал что а) потребовалось больше укреплённых пунктов снабжать гарнизонами, б) увеличилась протяжённость оборонительных линий и пришлось сгонять под стены больше осаждающих, в) для защиты от армии, прибывшей на поддержку осаждённых, осаждающим требовалась ещё одна, мобильная армия и протяжённые циркумвалационные линии. Ещё Паркер связывает увеличение численности армий с тем, что выросла роль пехоты, а пехоты можно набирать на сколько денег хватит, в отличие от ограниченного разными факторами пула рыцарей. Плюс правительства получили возможность упорядоченно рекрутировать и снабжать огромные массы вояк, обеспечивать их и вспомогательный персонал едой, ночлегом, одеждой и оружием. Единственное, что по мнению Паркера стало задерживать рост армий Ренессанса — это нехватка денег у королей.
В-четвёртых, Паркер связывает изменение конструкций государственной власти в то время тоже с военной революцией, то есть, переход от феодальной (сеньориальной) монархии к абсолютной — это исключительно для того, чтобы воевать получше.
В-пятых, Паркер придаёт военной революции глобальное значение, поскольку считает, что только благодаря огнестрельному оружию, новой тактике и новым кораблям европейская цивилизация стала доминировать в мире (в итоге одна половина критиков ругает его за чрезмерную политкорректность и желание каяться за европоцентризм, а другая -- наоборот, за европоцентристский шовинизм и презрение военных достижений других цивилизаций; примерно так же его одни ругают за испанофилию, а другие за испанофобию).

Паркер, в свою очередь, тоже периодически подвергается критике, на которую отвечает с разной степенью убедительности. Дело в том, что он, по сути — многостаночник, и кроме истории Испании и противостояния с Голландией Паркер мало куда влезал с необходимой по сегодняшним меркам глубиной (например, его книга про тридцатилетнюю войну — это типичная не слишком толстая «обзорка»). В итоге выяснилось, что и его тезисы не всегда выдерживают натиск учёных, которые специально рыли информацию на каком-то узком направлении.
Если критиковать его концепцию военной революции в целом, то, например, Томас Баркер резонно удивился, что же это за революция такая, которая продолжалась три столетия? И правда, Паркер расширил рамки до 1500-1800 (фактически — 1450-1800), а всё равно называет происходившие тогда изменения революционными, хотя практически ничто не возникало в военном ремесле внезапно. Даже огнестрельное оружие далеко не сразу после своего появления стало оказывать заметное влияние на ход сражений — не будет надёжных и дальнобойных мушкетов без предшествующих им гуситских «пукалок». Ещё Баркер отметил, что Паркер в своём главном труде хочет делать довольно глобальные выводы (например, про распространение влияния европейцев на другие цивилизации), но при этом фокусируется только на военном деле, забывая о прогрессе экономики, науки, техники, культуры, демографии и т.д. Последствия очевидны.
Джон Хейл показал, что вовсе не военная революция стала причиной появления нового типа государства — скорее наоборот, это изменения характера государственной власти в XVI-XVII веках влияли на военное дело.
Джон Линн не оставил камня на камне от выдвинутых Паркером причин роста численности армий: скорее всего дело вовсе не в стратегии или тактике, а просто в увеличении людских и финансовых ресурсов государств.
Берт Холл и Келли ДеФриз обвинили Паркера в технологическом детерминизме из-за того, что Паркер всю военную революцию обусловил по сути огнестрельным оружием. Это им напоминает устаревшую догму что якобы порох взорвал феодальное общество и создал централизованные государства. Поэтому Паркер практически игнорирует роль пики, приписывая все победы только аркебузам и мушкетам, хотя пики сыграли большую роль в противостоянии конницы с пехотой. При этом в технологии и науке того времени Паркер мало разбирается, а потому технологические изменения у него выступают в роли «чёрного ящика», объясняя всё, что он не может объяснить иначе. Холл, ДеФриз и много кто ещё критикуют Паркера и за то, что он игнорирует огромное количество свидетельств успешной стрельбы залпами и контрмарша задолго до 1594 года и Морица Оранского. Критикуют за стремление подгонять факты под теорию: например, понадобилось Паркеру распространить военную революцию на море — он и старается как можно раньше найти доминирование в морских сражениях кораблей с бортовым расположением орудий, одновременно говорит об упадке галер в период, когда они вовсю здравствовали в Средиземноморье, а поскольку хочет он писать о кораблях, то и распространил границу военной революции до конца XVIII века, хотя на суше после изобретения штыка почти ничего революционного и не происходило. Критикуют Паркера и за то, что он считает доминирование европейцев и успехи колонизации следствием только военной революции, игнорируя остальные факторы и то, что больше туземцев гибло от эпидемий, чем от оружия белых.

Это краткий обзор актуальных мнений историков о военном деле XVI-XVII веков, не претендующий на полноту и в дополнениях не нуждающийся нисколько. Всё вышенаписанное — исключительно мнения указанных историков, а не моё. Своё я лучше скромно изложу отдельно, чтобы не подмазываться к профи, а дать ликбез по системе pike & musket в целом, поскольку меня о том неоднократно просили, да и в остальных постах можно будет впредь на пояснения относительно специфики времени не отвлекаться.

[Grenadier]

Описав основные точки зрения современных учёных относительно военного дела 16-17 вв., позволю себе добавить к этому несколько слов от себя, ни на что особенно не претендуя. Скажем так, мнение, которое сформировалось на основе всего прочитанного массива по теме, и которое, соответственно, может и меняться «при вновь открывшихся обстоятельствах».



Прежде всего, замечу, что само понятие революции — вещь довольно расплывчатая (и многие авторы сводят историческую дискуссию к чисто терминологической, не замечая удаления от темы). Лично мне споры о правильных определениях глубоко скучны. Для целей разговора об изменениях в военном деле я буду исходить из понимания революции как кардинального изменения, произошедшего за относительно короткий срок. Главное тут не точность формулировки, а противопоставление революции и эволюции (т.е. обычного, а не скачкового развития). Грубо говоря, в этом смысле эталоном революции в военном деле является первая половина 20 века, а в смежных областях — научно-технические революции 17 и 19 века.
В этом смысле, как мне кажется, говорить о военной революции в ранее новое время нельзя. Однако, так же нельзя и сказать, что происходила обычная эволюция военного дела. Во-первых, точнее было бы вести речь о том, что в произошло несколько разных революций, сильно разнесённых по времени и конкретному месту в Европе. Взаимосвязь между ними иногда отсутствовала, а иногда была самой что ни на есть прямой. Уверенно можно сказать только, что в результате воевать стали вовсе не так, как воевали пару столетий назад. Во-вторых, эти революции нельзя назвать и чем-то, присущим только Ренессансу (раннему новому времени). Так что выделение любого «периода военной революции» в целом обречено на неудачу, если это делается с претензией на уникальность. Рамки такого периода будут иметь тенденцию к почти что бесконечном расширению в обе стороны (вот и начали историки с 1560-1660, а закончили пока что 1400-1815 и это не предел). Единственный подход, с которым не поспоришь — это выбор периода исключительно в силу личных пристрастий автора. В-третьих, в разных странах военное дело изменялось по-разному, а потому огромное количество общих схем на поверку оказываются применимыми только к одному-двум государствам. Это тоже связывает исследователям руки.
Зато можно говорить о военной революции 16-17 века как о хорошей провокации, вызвавший интерес к теме, благодаря чему и появилось в последние два десятилетия столько потрясающих книг. А для любителей Ренессанса, можете поверить, даже одна хорошая книга — это уже более значительное событие, чем для любителя ВМВ — десяток. Не слишком популярный период, да.

Ещё надо отметить, что заметной чертой историков, узконаправленных на войны Ренессанса, является недооценка предыдущего времени и последующего. Так, Робертс в упор не видел Итальянские войны и кондотьеров, а Паркер — почти не обращал внимания на войны Средневековья, и оба они считают, будто непосредственно до и после описанной ими военной революции прогресс в военном деле шёл гораздо медленнее, оттого она одна такая особенная. Самое смешное, что это общеисторическая проблема: многие из тех, кто пишет, например, по 18 или 19 веку в свою очередь считают унылым 16-17 века. Да что там, многие книги среднего уровня, касающиеся 16-20 вв. вообще написаны так, будто по мнению их авторов в Средние века военное дело практически не изменялось. Картина маслом: много столетий европейцы только и делали, что без всякой стратегии и тактики однообразно месили друг друга мечами и копьями, периодически постреливая из луков-арбалетов-катапульт.
Между тем, мне кажется, нельзя сводить военную революцию к технологическому детерминизму. Недостаточно показать, что было изобретено новое оружие — надо показать, что оно породило новую тактику и стратегию. Да и вообще нельзя считать, что революции в военном деле могут быть только технологические, ведь есть куча других факторов — идеологических, социальных, государственных, экономических и т.д. И совсем уж странно не просто игнорировать другие факторы, а считать, будто технологические изменения обуславливают остальное (как Паркер про влияние на изменения характера государственной власти).

Чтобы пояснить вышесказанное, коротко коснёмся «отдельных революций» Ренессанса (не всё сразу — учтите, что это растянется на несколько частей).
Пальму первенства, естественно, надо отдать развитию огнестрельного оружия. Действительно, на первый взгляд это самая настоящая революция, нечто совершенно новое, чего раньше вообще не было. Между тем, даже самые очарованные порохом люди знают, что он далеко не сразу стал заметно влиять на ход войны. Так что само появление пороха в Европе — это конечно ура и ах, но поначалу его мало кто заметил. Потребовались целые столетия медленного прогресса (медленного по европейским меркам, конечно, и чудовищно стремительного по прочим), прежде чем этот «порошок дьявола» стал обязательным условием победы.
При этом в первую очередь развивалась, грубо говоря, пушки, а не ружбайки. Соответственно, и малых революций в военном деле оказалось несколько, да и не всё с ними однозначно. Порох кардинально повлиял на осады, быстро показав качественно иной уровень, нежели традиционные швырялки камней — это, безусловно, революция, начало которой я бы датировал последним периодом Столетней войны, а пик пришёлся на 1490-е годы (взятие Гранады и начало Итальянский войн). Далее пушки в 16-17 вв. (а то и в 18 веке) по сути только эволюционировали, доводя до совершенства изначальную идею. Изобретались новые виды лафетов, новые сплавы, новые формы, мини-революцией стал переход от каменных ядер к металлическим, придумали картечь, заранее подготавливали заряды и т.д. Важным фактором было и то, что улучшение качества пушек и пороха делало артиллерийское ремесло более предсказуемым. Ещё в конце 16 века наука уже знала о баллистике больше, чем это было реально осуществить, и артиллеристы-практики в соответствующей испанской школе, созданной Филиппом II, однажды отменно посрамили заграничного артиллериста-теоретика, все знания которого оказались бесполезными без опыта стрельбы, причём стрельбы «именно из вот этой конкретной пушки». А когда такие теоретики оказались нужны, соответственно эффективность артиллерии выросла на порядок.
Так что, медленно всё менялось в осадной артиллерии, никак не революционно. Вне осад артиллерию пытались использовать с самого начала, и это тоже было нечто кардинально новое. Однако долго использовали сначала с минимальным, а затем — с переменным успехом (в одной битве качественно превратят в мясо вражескую армию, в другой их пуканье почти не заметят), прежде чем результат стал предсказуемо существенным. Какой-то революционный скачок датировать сложно, очевидно только постоянное увеличение роли пушек, зато применительно к Тридцатилетней войне уже можно сказать, что да, там артиллерия уже вовсю перемалывает противника, и без неё никуда. По-моему, тут просто дело не в каких-то изобретениях новых видов пушек, а больше в общем изменении войн: они стали более массовыми и дорогими, государства смогли мобилизовать большие ресурсы, сыграли роль другие изменения в тактике... Вот и вышло, что лёгкие пушки, прославившие Густава Адольфа, практически не были замечены там, где появились задолго до шведов (Шотландия, Швейцария, если забыть о гуситах), а потом несмотря на опыт Тридцатилетней войны пушки сыграли минимальную роль в английских гражданских войнах, хотя отличие от войн на континенте состояло только в масштабе (встречались армии тысяч в 5 вместо 50).
Вопрос о влиянии пушек на стратегию, логистику и вопрос о связи артиллерии с эволюцией государственной власти — сложные и объёмные, так что их я лучше коснусь позже.
В целом же пушки — это да, колоссальное новшество, пусть не 100% революционное в смысле того, что изменение-то качественное, но не быстрое по времени. Сюда же добавим и развитие пороховых мин, которые возникли быстро, но потом мало что в этом деле так уж сильно изменилось вплоть до «минной войны» во время осады Севастополя в Крымскую.

В следующих частях этого «романа с продолжением» — так же коротко про ручной огнестрел, холодное оружие, пехоту-кавалерию, тактику, стратегию, государства и прочее, чего сейчас не упомню.

[Grenadier]

Продолжим краткий обзор военных революций XVI-XVII вв. После пушек перейдём к огнестрелу поменьше: аркебузам да мушкетам. Правда, до аркебуз ещё надо было дорасти. Первые формы ручного огнестрельного оружия были простыми и суровыми: грубо говоря, бралась болванка (стволом её назвать язык не поворачивается) и тем или иным способом приспосабливалась к деревянной палке. Получалась потрясающе революционная штука по принципу действия, но сущее убожество на практике по сравнению с уже имеющимся оружием. Стреляло это чудо европейской мысли во всех смыслах слова хуже, чем арбалеты, и, по сути, использовали его просто потому, что кое-какой эффект всё же имелся, а стоили эти пугачи в разы дешевле и квалифицированных мастеров не требовали. А ещё из укреплённой на крепкой палке пушечки выходила отличная дубинка.
По мере улучшения технологии и пороха огнестрел стал приобретать и другие преимущества кроме цены. Внешне «гонны» так и продолжали выглядеть примитивно, но на дюжине метров достаточно уверено попадали по индивидуальной цели и пробивали любые доспехи к чёртовой бабушке. Причём делали это лучше, чем всякие аркебузы в XVI веке, потому что латы в XIV-XV вв оставались относительно тонкими и твёрдыми для защиты от холодного оружия, а против пуль требовались более толстые и вязкие пластины. Плюс не стоит недооценивать психологический эффект, которые вполне мог остановить неопытного противника.
И чем дальше, тем больше росло это преимущество, вскоре превзойдя уже даже самые мощные арбалеты в несколько раз (и дело тут не только в джоулях, но и в том, как прекрасно рикошетили стрелы при попадании в металл не перпендикулярно). А ещё и само попадание пули обладало намного большей останавливающей силой, о которой так любят забывать любители робингудов и вильгельмтеллей. Плюс, даже если человек не умирал сразу, то с очень большой степенью вероятности терял всякий интерес к участию в бою и всё равно отдавал концы в самом ближайшем будущем от сопутствующего пулевому ранению заражения. Тем более, что дезинфицировали проникающие раны в те времена с помощью кипящего масла (а обезболивали, например, с помощью киянки по медному котелку, надетому на голову).


эта картинка есть везде, где пишут про ранний огнестрел, пусть будет и здесь

Короче, уже с самого начала ручное огнестрельное оружие имело явный потенциал, а потому его не забрасывали, несмотря на насмешки любителей луков и арбалетов. Проблем было четыре: невеликая дальность, неудобное воспламенение пороха, медленная перезарядка и невысокая точность. Дальность повышали за счёт удлинения ствола и укрепления его под большее количество пороха. Для воспламенения революционным изобретением стал фитильный замок (конец Столетней войны, а то и чуть раньше). На точность работало и удлинение ствола, и, главное, превращение зажимаемой под мышкой палки в удобное ложе с прикладом. Перезарядку ускорил переход от пороховой мякоти к гранулированному пороху, а ещё с увеличением дальности поражения стало возможным перезарядку компенсировать с помощью различных перестроений.
В любом случае, поскольку поначалу стреляли недалеко и можно было схлопотать сдачи, первые стрелки защищались как могли: и доспехи надевали, как для рукопашной, и павезы использовали, как арбалетчики, а самые умные вообще стреляли из-за укреплений. Не зря само название аркебузы происходит от немецкого «ружья с крюком», которое цепляли за крепостную стену. Подобно тому, как артиллерия долгое время в основном упрощала осады, ручной огнестрел был преимущественно оружием осаждённых, тем более, что всегда можно было положить рядом ещё несколько заряженных стволов, а производили огнестрельное оружие как раз к крупных городах. Так что ничего удивительно в любви к самопалам и гаковницам гуситов, благо пока до появления настоящей полевой артиллерии вагенбурги довольно неплохо держали штурмы (а после — становились просто отличными мишенями для ядер).


А эти парни так уверенно стреляют в осаждённых, словно надеются в кого-то попасть.

Так что, технологически первые ружья были революционны, но потребовалось больше столетия, чтобы они стали как-то влиять на тактику боя. Сила выстрела не перевернула сражения осени Средневековья с ног на голову, а вписались в них как просто ещё один виток в споре атаки и защиты. Первых стрелков из ручного огнестрела и использовали не по отдельности, а вперемешку вперемешку с лучниками и арбалетчиками, да и общее их количество оставалось небольшим относительно прочих пехотинцев и совсем смешным по сравнению с массами лучников в английских армиях.
Между тем, к началу XVI века аркебузы уже стали достаточно удобными в применении, и создались все предпосылки для вытеснения ими арбалетов и луков. Однако всё это — вопросы тактики и стратегии (которых я коснусь в будущих постах), а технологически XVI век для ручного огнестрела стал веком эволюции. Появление мушкетов, изменение их моделей и калибров, новые формы прикладов, новые виды фитильных замков, улучшение качества стволов и пороха... Всё это происходило постоянно, так же постепенно менялась и тактика, используя возможности более совершенного оружия. Параллельно появлялись и изобретения, которым ещё предстояло пройти свой период доведения до ума, прежде чем перейти из разряда экзотики в обыденность. Это касается и нарезных стволов, и кремнёвых замков и многого другого. Например, бумажные патроны, содержащие и пулю, и отмеренный заряд, придумали ещё испанцы, но так и не смогли заставить солдат клеить их самостоятельно: стрелки предпочитали обходиться натрусками (которые в то время ещё не получили популярное сегодня название «двенадцать апостолов», тем более что и было их далеко не всегда двенадцать). Затем бумажные патроны упорно вводил Густав Адольф, но в ходе кампании опять же у шведских солдат не всегда доходили руки до такой возни. В итоге новшество окончательно прижилось только после того, как бумажными патронами войска стали снабжать централизованно.
Выделить можно разве что колесцовый замок, который очень быстро от опытных образцов перешёл к массовому производству, по сути создав новый вид огнестрельного оружия — пистолеты, которые в свою очередь по-настоящему революционно повлияли на тактику кавалерии. А вот кремнёвый замок совершенствовался относительно долго и вынужден был доказывать сначала своё преимущество перед фитильным (чего не наблюдалось даже в середине XVII века), а потом и целесообразность замены старых замков на кремнёвые. Такая же длинная история была и у замены деревянных шомполов на металлические (окончательно — только в начале XVIII века), и у штыков (о которых больше стоит говорить применительно к пехотной тактике, чем к эволюции огнестрельного оружия).

После появления кремнёвого замка и вплоть до XIX века по сути технологически в ружье мало что менялось, в отличие от его тактического использования. Таким образом, революционным было, во-первых, само появление огнестрельного оружия у пехоты, во-вторых появившееся через полтора столетия эволюции окончательное превосходство огнестрельного оружия над луками и арбалетами, и в-третьих, появление огнестрельного оружия у конницы. Всё остальное, связываемое с ружьями и пистолетами, уместнее обсуждать в связке с тактикой всего войска на поле боя (в том числе и вопросы дальности-точности-силы выстрела, и конкретные причины отмирания луков и арбалетов), поскольку частенько на тактику влияло не столько огнестрельное оружие само по себе, сколько другие факторы.


«Прижать фитиль!» и «Нажать на спуск!» из копии голландского учебника

[Grenadier]

От революций в вооружении плавно перейдём к революциям в тактике полевых сражений 16-17 веков. Тема эта гораздо более богатая и интересная, потому что технические новинки влияли на тактику далеко не прямо и однозначно.
Сразу необходимо сделать лирическое отступление. Следует помнить, что параметры мушкета — это одно дело, а использование мушкета в бою — совсем другое. Такое уж развесёлое времечко тогда было, что современные жаркие споры по поводу точной дальности выстрела, процента попаданий или скорости перезарядки солдат Ренессанса на самом деле посвящены сферическим стрелкам в вакууме. Скажем, на скорость стрельбы чуть ли не одинаково сильно влияли: нервишки солдата, его обученность, его усталость, качество ружейного ствола, качество фитильного или кремнёвого замка, модель шомпола, способ переноски боеприпаса, качество пороха и отлитых пуль, нагар в стволе, погодные условия и т.д... Я не хочу сказать, будто в цифрах это всё выразить невозможно, но надо помнить, что в итоге получатся не какие-то точные величины, а скорее числа, позволяющие понять очень примерные границы возможностей тогдашнего оружия и солдат. Подчёркиваю: чисто теоретические границы. Первоисточников с точными значениями не так уж много, друг другу они противоречат, а современные тесты не могут претендовать на достаточно полный учёт многих факторов. А потому в целях фокусирования внимания сугубо на вопросе революционности произошедших в раннее новое время изменений, сравнение и разбор чисел, предлагаемых различными авторами, в данном обзоре оставим за рамками.


Швейцарцы...

Для понимания революционности нововведений в тактике в начале 16 века для начала важно понять, насколько характер боя изменился по сравнению с предыдущими эпохами. И тут сразу заставляем скакуна своих мыслей перескочить через первую волчью яму исторической мифологии. Яма эта именуется «Упадок военного дела в Средневековье», и первые лопаты на её выкапывании сломали как раз те гуманисты Ренессанса, которые весь промежуток между упадком античного военного дела и своим временем рассматривали как время суматошных драк без смысла, красоты и искусства. Затем это подхватили последующие историки, для которых средневековые войны фактически были исключительно поединками рыцарей. Рыцари описывались как неизменное с 11 века благородное сословие, никакой особенной эволюции в их modus operandi на поле боя якобы не было, а стоящей упоминания пехоты как будто вообще не существовало. Зато если в какой-то средневековой битве участие пехоты было настолько значительно, что не заметить её было невозможно, битву объявляли символом конца рыцарской конницы (и феодализма с нею заодно). Со временем таких символов накопилось чуть ли не с десяток, а проклятое рыцарство в промежутках между сокрушительными поражениями продолжало здравствовать, пока его окончательно не прихлопнуло огнестрельное оружие, завершив дело шотландских пик, фламандских гёдендагов и английских стрел.

На фоне такой безрадостной картины, естественно, трудно не закричать «Революция!» при виде испанских терций. Однако, не углубляясь в разбор описанного мифа, отметим главное: никакой закостенелой «средневековой тактики», естественно, не было, а происходила нормальная эволюция оружия и способов его использования, да и европейский социум каждого «среднего века» сильно отличался от социума предыдущего и последующего столетий, напрямую влияя на характер войн. Таким образом, в 15 веке мы видим не ломку традиций, а органичное включение огнестрельного оружия в существующие схемы (в основном — оборонительные). Самой заметной на поле боя оказалась даже не аркебуза, а обычная пехотная пика, оружие древнее и довольно привычное даже для средневековых полководцев. Более того, прославившие пику швейцарцы, как известно, начинали зарабатывать репутацию вообще с алебардами, а уж если о настоящих примерах применения пик пехотой можно спорить, то длиннодревковое оружие как класс уж точно ни для кого не было в новинку. Так что, тактика швейцарцев появилась не благодаря новому вооружению, а скорее благодаря возможности выставлять значительные количества хорошо подготовленной и дисциплинированной пехоты, по моральным качествам превосходящей всех современников. При этом, швейцарские пикинёры всё же не были самодостаточны и для большей эффективности должны были действовать в координации со стрелками и кавалерией.
К началу 16 века пример наиболее эффективной на тот момент тактики давала французская армия, и на ней стоит остановиться, чтобы лучше была понятна суть дальнейшей революции. Выигрышной комбинацией у французов были лучшая в Европе конница и лучшая в Европе пехота, поддержанные лучшей в Европе артиллерией и достаточным количеством стрелков (преимущественно с арбалетами, аркебуз практически не было). Весь бой строился вокруг атаки жандармов, которые наглядно демонстрировали всем желающим, что «рыцарская» кавалерия никуда не делась, а наоборот достигла пика эффективности, с которого её и пикой не столкнуть. Атака сотен этих элитных всадников сминала всё на своём пути, даже плотные построения пикинёров не были от них панацеей (хотя лобовые атаки и обходились жандармам дороговато, потому умные командиры их избегали). Любой, кто хотел победить французов в сражении, должен был в первую очередь решить, а что делать с этой мощной атакой, поскольку она неминуема и неизбежна. А если удастся пережить жандармов, то будет и «вторая часть марлезонского балета» в лице атаки швейцарских наёмников, которые пусть и пешком, но тоже успешно изобразят стадо носорогов. В случае хорошей обороны противника артиллерия всякие вагенбурги могла разметать за считанные минуты.
Минусом такой тактики была цена: даже Франция могла себе позволить только 2-3 тысячи жандармов в сумме (4 тысячи при Луи XI), а например Испания вообще была не в состоянии найти столько мощных коней (там вообще приходилось законы принимать, чтобы каждый владелец мула содержал также и коня для армии, а то на мулах только награбленное добро возить, в бой не поскачешь). Что касается пехоты, то швейцарцев было мало по определению, и стоили они дорого, но заменить их национальными войсками у французов никак не получалось. Так что будущее определённо было за какой-нибудь более дешёвой и легко тиражируемой тактикой, но на начало 16 века все с разной степенью успешности копировали французский подход.


Доспехи жандармов и их коней.

И вот тут на сцене появляется всеми ожидаемый упор на массовый огнестрел, виновником чего принято считать испанского гран-капитана Гонзало де Кордобу. Одни говорят, что имело место гениальное прозрение (которому способствовал пинок под зад в виде битвы при Семинаре), другие утверждают, что Кордоба просто сумел обойтись тем, что было. Главное, что изначальная испанская тактика, отлично работавшая против мавров, против французов оказалась бессильна. Получив на орехи, испанец по старой национальной традиции занялся герильей, в чём весьма преуспел. В 1503 году он всё же был вынужден встретиться с французами в полевом сражении под Чериньолой. Как ни странно, всего за час численно превосходящая французская армия была разбита — и жандармы, и швейцарские пикинёры.
Говорят, что Чериньола стала первой битвой, выигранной благодаря ручному огнестрельному оружию, первым вестником грядущей эпохи «пики и выстрела». Вряд ли так можно сказать с абсолютной уверенностью. Кордоба в первую очередь надеялся победить благодаря французам. Французы не подвели: жандармы трижды атаковали в лоб, внезапно обнаружили, что через выкопанный испанцами ров не перебраться, а затем так же незамысловато попёрли швейцарцы. Вся эта публика так и ломилась вперёд, а стрелки и заранее пристрелянная артиллерия безнаказанно расстреливали их с близкого расстояния, позволяя испанской пехоте легко добивать выживших. Тут уж убойного действия пули и прицельной дальности аркебуз оказалось более чем достаточно, а как только французы дрогнули, контратака испанцев разнесла их в клочья. Однако, в таких условиях, возможно, сработали бы и старые добрые арбалеты, и тут чёрт его знает, так же топтались бы под ливнем болтов жандармы и швейцарцы или сумели бы взять испанцев за... горло. Так что новым в битве при Чериньоле было больше просто массовое использование аркебуз (стрелком был каждый шестой пехотинец, в то время как у других армий были приняты пропорции от 1 к 10 до 1 к 20), а не произведённый ими эффект. Оборона подготовленных позиций была известна европейским полководцам уже много веков, и нередко бывала успешной даже почти без помощи стрелков. Характерного для будущей тактики взаимодействия стрелков и другой пехоты также не наблюдалось — организационно аркебузиры вообще судя по всему были сгруппированы с пушкарями. И, главное, возможности французской тактики не были задействованы полностью, чтоб делать какие-то выводы о её поражении. Если бы вместо атаки началась артиллерийская дуэль, то всё сложилось бы иначе.
После Чериньолы полагается вспомнить Равенну (1512). Битва эта примечательна как раз действиями французской полевой артиллерии, вынудившей испанскую кавалерию убить себя в дезорганизованной атаке. Французская тактическая схема оказалась как всегда эффективной в руках опытного командира. Аркебузиры себя почти никак не показали, зато испанская пехота продемонстрировала две вещи. Во-первых, она показала, как эффективно расправляется с отрядом пикинёров смешанный отряд пикинёров и роделерос — традиционных для Испании пехотинцев со щитом и мечом, способных подлезать под пики и устраивать резню среди неподготовленного к таким выходкам противника. Во-вторых, испанцы и ландскнехты своей гибелью показали, что даже большой и стойкий квадрат пикинёров сам по себе не может выдержать атаки тяжёлой кавалерии.
Совсем уж забавно выглядит традиция считать первой настоящей победой, одержанной благодаря аркебузам и мушкетам, битву при Павии (1525). По своему характеру она была скорее не настоящей битвой, а беспорядочной стычкой, сами участники которой не особенно понимали, что вообще происходит. Лучше всего показала себя в этой битве, как ни странно, опять французская артиллерия. Стрелки же действовали в рассыпном стою, используя деревья, пни и кусты, чтобы затруднить атаку кавалерии. Жандармы в итоге были уничтожены не потому, что натолкнулись на аркебузиров или ландскнехтов с пиками, а потому, что остановились. Франциск I просто не оценил обстановку из-за растительности и тумана, и всего через минуту после того, как он считал себя победителем, король закричал «Что происходит?! Что случилось, мондьё?!» Потеряв импульс атаки, элита Франции стала лёгкой добычей многочисленных пехотинцев, которые стаскивали рыцарей на землю и добивали всем, что под руку попадётся, даже ножами, а аркебузиры стреляли совсем в упор, и зачастую просто упирали жандарму ствол в плохо защищённый доспехами пах. В принципе, тоже черта новой тактики: теперь будет намного больше случаев, когда человек считал себя выигравшим сражение, но назавтра его изрубленное тело будут продавать слугам или родственникам с аукциона, устроенного алчными победителями.

Так что, даже такие знатные рубки не показывают в полной мере, какие изменения происходили в тактике в начале 16 века. Новые подходы применялись в первую очередь в повседневных стычках и при возне вокруг укреплённых пунктов. В результате, если смотреть строго на крупные битвы, то становится совершенно непонятно, как что развилось, и прийти к неверным выводам. Между тем, первые два десятилетия совершенно изменили характер войны, став настоящей военной революцией, на фоне которой вторая половина 16 века — первая половина 17 века выглядят простой эволюцией. Иначе говоря, полководец Итальянских войн чувствовал бы себя как дома в бойнях Средневековья, но быстро освоился бы и в сражениях Тюренна. Именно поэтому я так много внимания уделяю началу 16 века, когда всё менялось по ощущениям современников с небывалой скоростью.
Неизменным оставалось разве что использование кавалерии. Грубо говоря, войску нужно было хотя бы несколько сотен жандармов для решительного удара, а также вдвое большее количество более лёгкой кавалерии. Последняя на поле боя поддерживала атаки тяжёлых всадников и преследовала отступающего противника, но полезнее всего была в контексте всей кампании для разведки, быстрых рейдов и многих других заданий. Несмотря на то, что периодически жандармы могли атаковать в лоб и проломить полностью готовый к нападению квадрат пикинёров, делали это редко: потеря каждого всадника обходилась дороже убитого десятка пехотинцев. Так что к тому времени по сути уже оформилась схема, которая будет в ходу больше двух столетий: кавалерия ставится на флангах и атакует стоящую напротив вражескую кавалерию, после чего выходит во фланг или в тыл занятой рукопашной пехоте, которая уже и устала, и духом не так сильна. Кульминация, эпилог, занавес: победа в кавалерийской стычке практически всегда означала победу в сражении, после чего необходимо было правильно организовать преследование врага. Часто это оказывалось выше сил победителя, и потому многие битвы в результате не приводили к сильным стратегическим последствиям. Ведь основные потери проигравший нёс именно при преследовании, которое могло продолжаться несколько дней, иначе сохранённое ядро армии быстро возвращалось в тонус и в строй.
Именно из-за необходимости противостоять сильной и достаточно многочисленной кавалерии полководцы строили пехоту в крупные квадраты. Современные кабинетные историки одержимы идеей прогресса, и потому исходят из того, что раз в 18 веке возобладал линейный порядок, то в предыдущие века самые правильные построения — это те, которые более всего вытянуты в ширину. Между тем, в 16 веке глубокие построения имели больше преимуществ на практике и потому использовались так широко. Они быстрее передвигались, не разваливаясь при этом, и помогали создавать хороший импульс атаки, на который линии не были способны, а главное — могли выдерживать кавалерийские атаки во фронт и просто атаки с нескольких направлений. Именно плотные построения стойких швейцарцев привели к тому, что битва при Мариньяно длилась чуть ли не сутки и стоила французам довольно дорого: жандармы и артиллерия так и не смогли сломать пехоту противника, и исход решило прибытие кондотьерской лёгкой кавалерии в конце боя, когда швейцарцы уже были измотаны. В случае же проигранного сражения квадраты пикинёров имели неплохой шанс спастись, если отходили организованно, что резко уменьшало значение поражения для кампании. Кроме того, в 16 веке квадраты уже сильно уменьшились в размере по сравнению с огромными «баталиями» швейцарцев и ландскнехтов, поскольку фронтальная безудержная атака больше не входила в обязанности пикинёров (кроме швейцарцев никто не использовал пики как первое и основное оружие нападения, а сами швейцарцы после битвы при Бикокке растеряли былой пыл). Они атаковали осторожно и хладнокровно, в идеале — уже расстроенного артиллерийским и аркебузным огнём противника. Впрочем, построения лучше обсудить отдельно в следующий раз.
Итак, в первые десятилетия 16 века, хотя особенных технических инноваций не произошло, и сами солдаты остались прежними по составу, тактика изменилась в сторону большей сбалансированности между «родами войск», среди которых кроме пехоты стали отдельно выделять и группировать стрелков из огнестрельного оружия. Исход сражения решало грамотное взаимодействие пикинёров со стрелками, всадниками и артиллерией, а перетягивание кем-то из них одеяла на себя кончалось фатально. Гармония этой тактической схемы была хрупкой, и одна ошибка могла привести к полному кражу и скорому разгрому.


Испанские солдаты: роделеро, мушкетёр, пикинёр.

Тем элементом, который выглядит действительно новым по сравнению с прежней тактикой стало резкое обращение к ручному огнестрельному оружию. При этом многочисленность аркебузиров к началу 16 века была необычна только в полевом сражении, а в мелких стычках (составлявших основное занятие солдат на войне) и особенно при осадах их уже использовали довольно активно. Практически каждый приличный город в Италии и Германии мог похвастать внушительным арсеналом стволов, а мирные жители с удовольствием использовали их не только для отражения неприятеля, но и для охоты. Соответственно, скорее всего именно повсеместная доступность аркебуз и аркебузиров стала причиной их количества в армии Гонзало де Кордоба, вербовавшего умелых людей для своей партизанщины. О какой-либо муштре стрелков перед битвой при Чериньоле в то время тоже не говорится, но судя по всему, они уже сами знали, за какой конец ружья браться, и поражение французского командира сразу тремя пулями вряд ли было случайностью.
Роль аркебуз в это время постепенно выросла до той степени, что всё чаще это пикинёры поддерживали и страховали действия стрелков, а не наоборот, хотя конкретные примеры меняющегося отношения к пикам тут привести трудно. Пропорция стрелков в испанской армии дошла до 1 к 4, а иногда (в рейдовых отрядах) и до 1 к 2 рукопашникам. В 1520-е годы стрелков стало уже совсем много. Например, в 1521 году в 40 000 армии Просперо Колонны в Милане было 9 000 испанских аркебузиров. В 1527 году в 29 000 армии герцога Урбино насчитали 10 000 итальянских аркебузиров. Эти цифры, конечно, несколько сомнительны, но общую тенденцию показывают. В немецких и швейцарских отрядах процент стрелков вырос незначительно, а французы принципиально предпочитали арбалеты, так что в их армии огнестрела очень долго не хватало.
Тем не менее, пока что размахивание холодным оружием оставалось более важной частью битвы, чем перестрелка. Именно поэтому швейцарцы экспериментировали с длиной пик, увеличив её с 10 до 18 футов, а испанцы нашли выигрышную комбинацию пикинёров с традиционными для Иберии роделерос (есть даже теория, что в будущем название «терция» произошло от деления их равные доли пикинёров, роделерос и стрелков). Кстати, ещё больше роделерос оказались полезны конкистадорам, которым пикинёры были вообще не нужны. Исчезновение роделерос в будущие десятилетия европейских войн можно считать сигналом очередного изменения роли огнестрельного оружия.
Между 1510 и 1520 годами в испанской армии появились мушкетёры. Их тяжёлое оружие, опиравшееся на вилку, било чуть ли не вдвое дальше и сильнее, а потому мушкетёры тактически играли как роль застрельщиков (а-ля будущая лёгкая пехота с винтовками), так и роль абсолютного вундерваффе против атак тяжёлой кавалерии. От огня аркебуз на 50-100 метрах ещё могли спасти редкие по качеству и очень дорогие доспехи, но мушкетная пуля даже на дистанции в сотню метров пробивала абсолютно всё, кроме специальных кирас, которые появятся уже позже, в середине 16 века, такие толстые и тяжёлые, что от остальных элементов защиты придётся постепенно отказываться. Проблему мушкета составлял только вес, из-за которого мушкетёрами могли быть лишь самые здоровенные парни, а таковых никогда на всех не хватало.
Что же до точности, то как раз на неё в то время и делали упор, не гонясь за скорострельностью, и потому не случаен рост числа военачальников, убитых из аркебуз, по сравнению с числом убитых ранее из луков и арбалетов. В среднем от стрелка ожидали хотя бы одного выстрела в минуту, компенсируя время перезарядки сменой шеренг и увеличением количества солдат. Аркебузирам нередко приказывали ждать приближения врага метров до 50 (точность позволяла стрелять и дальше, но надо же было и доспехи пробивать), а мушкетёры могли стрелять на сотню метров и более. Если же стрелки принадлежали к атакующей, а не защищающейся армии, они действовали более смело и на большие дистанции.

Много интересных приёмов использования стрелков из аркебуз и мушкетов можно найти в описаниях мелких стычек и осад. Прочувствовать мощь новых стволов они дают больше сухих (и оторванных от жизни) цифр в справочниках. Например, нередки были случаи достаточного эффективного поражения отрядов врага на другом берегу реки шириной метров в 200-300, а также примеры снайперских попаданий в офицеров на стенах осаждаемого города или наоборот — со стен по разгуливающим далеко за внешним краем рва.
Интересны сообщения о том, как испанские и немецкие аркебузиры уже в 1510-е годы умели стрелять пошереножно: отстрелявшись, ряд или вставал на колено, или отходил назад. Так удавалось особенно эффективно отбивать атаки кавалерии, например есть случай при Ребекко в 1521 году, когда четыре шеренги аркебузиров сделали по залпу с близкого расстояния, и уничтожили практически все четыре первые ряда скачущих на них жандармов, после чего остальные прекратили атаку.
Штурм Брешии в 1512 году показывает хорошее взаимодействие со стрелками: 500 спешившихся жандармов присели, аркебузиры сделали общий залп, и тогда сквозь клубы дыма французские рыцари и пехотинцы ринулись в пролом, где пули основательно проредили встречающую гостей партию. В том же году при осаде Болоньи испано-папистская армия использовала частую стрельбу аркебузиров для прикрытия выдвижения пушек ближе к стенам города. Когда удавалось застигнуть врага врасплох, аркебузиров использовали и как штурмовые отряды (Милан 1521, Лоди 1522).
В 1521 году, когда французы решили помешать испанцам переправиться через реку Адду, отряд испанских аркебузиров выдвинулся вперёд и начал сшибать из сёдел французских жандармов, при этом будучи вне прицельной дальности гасконских арбалетчиков. В результате испанцы успели подтянуть пехоту и закрепились на чужом берегу.
Битвы 1528 года при Неаполе и при Ландриано стали благодаря аркебузирам «Чёрного отряда» примером уже совсем прогрессивного взаимодействия стрелков с защищающими их пикинёрами и кавалерией.
С первых же лет 16 века в Италии вошло в моду сажать на круп ко всадникам аркебузиров, и они оказывались очень полезны во время рейдов, а затем появились и отдельные отряды конных аркебузиров. Им давали дешёвых лошадей, не подходящих обычной кавалерии, и получали мобильные отряды, которые легко могли добавить огонька в нужное место битвы или устроить неожиданный налёт на походную колонну (естественно, для стрельбы они спешивались). Особенно это любил знаменитый кондотьер Джованни деи Медичи, командовавший отрядом «Чёрных повязок». В 1524 его и испанские конные аркебузиры чуть ли не в одиночку выиграли битву при Сесии — которая несмотря на название была на самом деле просто атакой отступающего войска французов. Небольшие отряды жандармов просто расстреливались на подходе, от больших аркебузиры уезжали, предварительно нанеся серьёзный урон, а контр-атакующих швейцарских пикинёров окружили и уничтожили. Именно Сесию скорее можно считать первым настоящим триумфом аркебузы, чем Бикокку. Тем более, что именно там пули аркебузиров нашли шевалье де Байарда, того самого «рыцаря без страха и упрёка» (в свою очередь Байард был из тех, кто любил казнить захваченных в плен аркебузиров).


Ландскнехты из «Чёрного отряда».

В заключение отмечу, что вряд ли имеет смысл говорить о том, когда именно было первое массовое использование аркебузы в тактике сражений в укреплённой позиции или в чистом поле, хотя многие авторы прямо-таки одержимы в поиске, куда бы навесить соответствующий ярлык. Всегда находится что-то «первее». Происходило просто постепенное увеличение масштаба стычек, в которых огнестрельное оружие оказывалось залогом победы, и опыт предыдущих стычек использовался на более широком уровне. Кроме того, пока что тактика использования аркебузиров была на зачаточном уровне и зависела от спонтанной смекалки или внезапного озарения полководца. По-настоящему оформится система «пики и выстрела» только во второй половине 16 века, после чего будет очень незначительно меняться вплоть до появления линейной тактики. Поскольку этот текст и так разросся до неприличных размеров, тут я поставлю точку и продолжу краткий обзор военной революции в тактике в следующий раз. Тогда уж найдётся место и терциям, и голландцам, и 30-летней войне, и английской гражданской, и даже мсье де Тюренну. Как говорится, «Спокойно, парни! Вас ждёт Вторая Серия!» (с) Мистер Секонд.

[Grenadier]

Семинара, Форново, Чериньола, Новара, Мариньяно, Бикокка, Павия... Голова кругом идёт, и путаешься в датах и названиях, до того насыщена крупными битвами первая половина Итальянских войн. И главное, что это не только ласкающие слух топонимы, но и вехи развития новой тактики, свидетельства того, как она постепенно встала на ноги, окрепла и заявила о себе на всю Европу. На самом деле, одного только периода 1500-1530 достаточно, чтобы яснее океана в капле воды представить всё, что произойдёт в следующие лет сто пятьдесят. Буйное экспериментирование закончилось, наступило время доведения имеющихся инструментов до совершенства. Революция сменилась эволюцией. Да и битвы стали более редкими, и мало какая из них действительно меняла ход войны подобно битве при Павии. Но поговорить всё же есть о чём. Всё же, достаточно много полей Европы прославились не хуже итальянских тем, что видели грузно шагающую сквозь грязный дым пехоту, слышали, с каким мерзким звуком входят в плотный строй ядра и аркебузные пули, чувствовали тяжесть атаки тысяч всадников и тяжесть яркого полотнища на древке, выпавшего из рук убитого знаменосца...
Тактику XVI-XVII века принято называть «пика и выстрел», но название это — лишь удобный ярлык. С птичьего полёта, конечно, лучше всего заметны именно дружные компании пикинёров и импозантные мушкетёры, но в приближении уже возникает вопрос об артиллерии. Она, впрочем, кое-как укладывается в «выстрел», но уж точно забытыми оказываются сверкающие клинки, которые в руках кавалерии даже во второй половине XVI в. могли нести ответственность более чем за 50% потерь в сражении (конечно, далее эта цифра постоянно падала). Но не будем забегать вперёд и сначала разберём виды вояк, которые были в наличии у полководцев после Павии и до конца XVI века.



Особенной революции тут не произошло. Пехота по сравнению с началом XVI века изменилась только организационно — но в свете тактики создание терций и французские попытки культивации национальных полков не слишком важны. Главное, что во всех современных армиях осталось только два вида пехотинцев: пикинёры и стрелки, а, например, алебардщики и меченосцы оказались нужны только для красоты и защиты полковников. Пикинёров делили на латников (corselets) и голодранцев, у которых хорошо, если хоть шлем найдётся. Никаких плюсов и минусов, всё просто: чем больше в полку латников — тем лучше. В поле латы существенно повышали индивидуальные шансы выжить, при условии что не подведёт дисциплина (нередко бронированные ландскнехты драпали дружно и вприпрыжку, а швейцарцы с голым пузом стояли скалой и спасали день, хотя и несли ужасающие потери). А уж в мелких стычках, рейдах и особенно в осаде латники были совершенно необходимы. Практические не имевшие доспехов швейцарцы наотрез отказывались ходить на штурм брешей и в другие подобные развлечения, поскольку это было слишком самоубийственно даже для на всю голову больных горцев.
Стрелки в свою очередь окончательно забросили луки-арбалеты, и вооружались в основном аркебузами, а от доспехов отказались совершенно, за исключением шлемов. Испанская армия в середине XVI века была исключением, поскольку чуть ли не единственная использовала тяжёлые мушкеты, да так здоровски, что голландских мятежников поначалу пугал сам их вид и грохот, не говоря об эффективности. Мушкеты были в разы дальше, сильнее и точнее аркебуз. Испанское командование было ограничено в своей любви к ним только из-за недостаточного количества действительно мощных солдат, которые могли бы таскать эту штуку (около 8 кг весом) и выдерживать зверскую отдачу (типичная пуля мушкета — 18-23 мм, 45-57 г). Так что потом отчаянно мечтавшие о таких же игрушках голландцы сочинили себе мушкеты полегче, килограмм в 6, пожертвовав калибром и длиной ствола. Многие считают это сумасшедшим новаторством, но на практике аркебузы оказались полезнее подобных «бастардов». Всего же на практике количество стрелков в пехоте достигло 60% и продолжало расти в силу ряда факторов, даже вопреки желанию полководцев.
В коннице зато всё было несколько разнообразнее. Во-первых, никакого упадка жандармов не наблюдалось, вот вам и смерть рыцарства, разве что броню со скакунов начали потихоньку снимать. Французы в ходе религиозных войн вообще довели общую численность ордонансовых рот до 10 000 человек. На каждого жандарма там, конечно, приходилось полтора «лучника», но всё равно это было очень круто. Тем более, что эти самые «лучники» были вооружены точно так же, как жандармы, разве что доспехи носили трёхчетвертные и половинные, но главное, что кони их были не намного хуже, а для кавалерии именно этот признак главный в делении на лёгкую и тяжёлую. С учётом текучки личного состава в ходе войн с гугенотами жандармерия пропустила через себя практически всех дворян-католиков, которые могли (и хотели) воевать (кстати, не могу не издать восхищённый вопль, вспомнив что коннетабль Монморанси водил жандармов в атаки в семидесятилетнем возрасте). В этом и была проблема — если уж для Франции 10000 человек в жандармерии было пределом, то для менее богатых и больших стран всё было сложнее. Тем не менее, даже испанцы до нидерландского мятежа имели значительную тяжёлую конницу.
Во-вторых, в этот период вовсю резвились эти самые рейтары, про которых я уже писал, так что не буду повторяться, скажу только, что они в то время поголовно носили трёхчетвертные доспехи и восседали на средних по тяжести конях. Именно они были главной революцией в тактике второй половины XVI в. В-третьих, лёгкая кавалерия имела столько названий, что недолго и запутаться. Главное, что вся она разъезжала на кониках послабее и подешевле, чем у жандармов и рейтаров, да и доспехами меньше увлекалась. Одни лёгкие кавалеристы действовали копьями, как будущие уланы, другие возили только шпаги и пистолеты (т.е. вооружались как будущие кирасиры, но ездили на некирасирских конях), третьи вообще являлись просто мобильными аркебузирами и сражались только в пешем строю. Ну а иррегулярные формирования из всяких венгров, хорватов, валахов и т.п. вообще систематизации не поддавались.


Многие забывают, но даже жандармам по уставу полагался минимум один пистолет (если можно так назвать эти кулацкие обрезы).

Тактически ничего сложного система «пики и выстрела» не представляла. Как я уже упоминал в прошлый раз, большинство сражений стандартно начиналось кавалерийской сшибкой, после чего чья-то пехота оказывалась в одиночестве, и битва оказывалась этой армией проиграна. Естественно, иногда всё могло пойти совершенно иначе, в силу, например, внезапности столкновения армий (особенно когда речь идёт о боях с общим числом участников не сильно больше 10 000), характера местности, неопытности командиров или нестандартного поведения пехоты, проявлявшей невиданную прыть или наоборот бросавшей поле несмотря на победу своей кавалерии.
Так что в битвах роль тяжёлой конницы оставалась наиболее важной и продолжала состоять в атаках с холодным оружием. С противником, у которого в этом плане было преимущество, старались в бой не вступать, даже имея намного больше пехотинцев. Пехота получше, типа испанских терций, атаки жандармов уже выдерживала на ура, даже со всех сторон, как при Черезоле, а вот, например, французских легионеров и ландскнехтов в битве при Дрё (1562) раскатали лобовым ударом самые что ни на есть старомодные «рыцари». Причём, огнестрел у раскатанных пехотинцев был, но всё сложилось как сложилось. Зато, без огнестрела не помогала даже дисциплина. В той же битве при Дрё швейцарцы выдержали столько атак гугенотских жандармов, что и не сосчитать (причём обе стороны понесли в процессе не слишком большие потери), зато потом накатили волны рейтаров, и копьеносных горцев расстреляли просто в упор. Тогда уж жандармы наконец разорвали их квадрат на отдельные группы. При Черезоле для уничтожения немцев потребовалась одновременная атака пехоты во фронт и конницы с остальных трёх сторон — это наиболее типичная картина и для будущих сражений, тем более что рейтары и будущие «аркебузиры» в лоб уже не пёрли.
Отдельно нужно сказать о единственном действительно революционном изменении в сражениях второй половины XVI в. — о рейтарах. Революционность их состояла вовсе не в том, что с их появлением вся конница собрала вещички и исчезла со сцены истории, а в том, что именно они смогли постепенно убрать из битв жандармов. Основная функция рейтаров в том и состояла, чтобы аннигилировать последних «рыцарей», прекрасно переживших появление аркебузиров. Выполнив это предназначение, рейтары и исчезли в XVII веке. При этом победы рейтаров над жандармами были возможны не только благодаря пистолетам, но и благодаря максимально возможной численности (не путать с дешевизной: чисто по деньгам нанимать рейтаров выходило намного накладнее, чем жандармов). Восполнение рейтаров было чисто денежной проблемой, а страх опять потерять 800 жандармов, как при Дрё (сплошь герцоги, графы, маркизы и бароны), сильно сковывал инициативу командиров. Вторым их плюсом на поле боя было успешное прореживание пикинёрского строя, лишённого огневой поддержки, как это было при Дрё, но подобным консерватизмом к концу XVI века отличались только швейцарцы. Что же касается натиска, а не пострелушек издалека, то тут рейтары были опасны только для уже расстроенной или дрогнувшей пехоты. Ни рейтары, ни потерявшие копья жандармы не могли сломать дисциплинированную и готовую их принять на пики пехоту. А больше всего рейтары были полезны в «der kleine krieg» — в рейдах, небольших стычках, где никто не ходил строем, а исход боя вполне решали пистолеты и мобильность.



Пехотная тактика также не представляла чего-то революционного. Всё, что требовалось от командиров — это как можно лучше поражать врага пулями и как можно надёжнее защитить стрелков пиками, после чего общей атакой добить врага. А дальше начинаются мифы. Во-первых, представление о том, будто бы у каждой армии был свой жёстко определённый боевой порядок и они постоянно в него строились. В реальности, как ни странно, строились сообразно обстоятельствам конкретного боя и полководческому таланту конкретного командующего. Те же испанские терции могли и в три шеренги встать, и в шесть, и в двадцать, смотря что им было нужно. А кроме того, построение войск перед многими битвами вообще не получается установить с абсолютной точностью, особенно при отсутствии планов или при наличии популярных тогда «абстрактных» планов, то есть нарисованных не свидетелем битвы, а художником, который «так видит» и скован изобразительной традицией. Во-вторых, представление о том, что боевой порядок имел чуть ли не наибольшее влияние на исход битвы. У кого построение лучше — тот и победил. В реальности важнее было качество солдат, чем как они стоят. В-третьих, представление о том, что раз в дальнейшем «пику и выстрел» сменила линейная тактика, то более широкие порядки прогрессивнее и потому всегда эффективнее более глубоких. С такой точки зрения ужаснее всего кажутся классические квадратные построения «а-ля испанские терции», хотя испанцы так строились очень редко.
Вот тут надо остановиться особо, поскольку подобное недопонимание приводит к потрясающей картине: оказывается, что испанцы вплоть до Рокруа были самой мощной армией Европы вопреки своей тактике, устаревшей ещё в момент появления. Как писал один вполне приличный в остальном историк, испанцы всегда и везде тратили по два часа, чтобы построиться в громоздкие, огромные квадраты из трёх тысяч солдат каждый, и эти квадраты были очень эффективны, но только не в полевом сражении. Возникает вопрос, а если не в поле, то где, в кабацкой драке? Причины популярности глубоких построений многие видят вообще в том, что полководцы тупо не понимали ущербности старой тактики, пока им это не показал Густав II Адольф. На деле же, естественно, испанцы строились так, как это было нужно против конкретного врага. Дело в том, что квадрат и линия в то время имели совершенно разные плюсы и минусы, и использовались в соответствии с ними, а не по религиозным соображениям. Так что эти пачки из 3000 человек можно было увидеть разве что в первой половине XVI века.
Кроме того, это относилось только к тому, как стояли пикинёры, потому что за исключением небольшой части стрелков по краям терции, остальные аркебузиры и особенно мушкетёры действовали, выдвинувшись вперёд (привет «математикам», которые считают что из-за расстановки стрелков по краям терция вчетверо слабее голландцев по огневой мощи, 1/4 не выходит даже если бы они все стояли по краям). Причём иногда они выдвигались довольно далеко, особенно если не имели оснований страшиться вражеской атаке — так при Йеммингене (1568) всего полторы тысячи испанских аркебузиров и мушкетёров смогли быстрым и точным огнём остановить атаку 12000 голландцев. При угрозе же стрелки старались в идеале отойти на фланги, чтобы свои пикинёры связали боем чужих, которых потом можно будет безнаказанно расстреливать. От кавалерии им приходилось уходить не то что на края пикинёрского квадрата, а иногда и прямо вглубь него. А вот постоянное действие стрелков внутри квадрата, как при Черезоле (та часть их, которая начала стрелять в упор сразу по соприкосновении с вражеской пехотой), было признано неэффективным, несмотря на сиюминутный результат в виде моментального выкашивания всех передних пикинёров.



Масса ошибок связана и с пониманием организации ружейной стрельбы. Если коротко, то способов существовало столько, что никто, наверное, не сможет составить исчерпывающий перечень, поскольку экспериментировали полководцы чуть ли не в каждом бою. Например, всем известен контрмарш, при котором выстрелившие солдаты из первой шеренги отходят в заднюю, а их место занимают парни из следующей шеренги, но одних только способов отхода отстрелявшихся при контрмарше было больше десятка. Была и противоположность контрмарша (после выстрела шеренга оставалась на месте, а вперёд забегала следующая), и много видов стрельба по рядам (сменялись ряды, а не шеренги), и случаи, когда после выстрела вставали на колено, и случаи, когда шеренги стреляли не по одной, а сразу парами, и передача в первую шеренгу заряженных задними ружей... Всё это малозначительные нюансы, а главное, для чего это делалось — вовсе не просто для ускорения стрельбы и перезарядки, как обычно пишут.
Беготня туда-сюда вовсе не помогает быстрее заряжать аркебузу, скорее наоборот. Лучшие способы перестроений могут стремиться только к тому, чтобы за какой-то отрезок времени выпустить не сильно меньше пуль, чем выпускается общими залпами всех стрелков. В теории. На практике командовать общим залпом намного сложнее, трудно уследить за правильным прицеливанием и заметить отлынивающих, а главное — приходится размещать стрелков в длинные линии, которые от чужой кавалерии и пехоты пикинёрам не защитить. Кроме того, поскольку в то время перезарядка занимала больше секунд, чем в XVII веке, промежутки между общими залпами были бы слишком велики, что давали бы противнику возможность быстро добежать до стрелков. Да и в принципе общий залп хорошо бьёт по боевому духу врага, но даёт меньший процент попаданий по сравнению с залпами более мелких групп или вообще индивидуальными выстрелами.
Вот и приходилось размещать стрелков не по желанию полководца, а так широко, как это позволит угроза со стороны врага, то есть значение имело количество рядов, а не количество шеренг. Так, например, когда у врага не было кавалерии, испанцы могли встать и вообще в три шеренги, хотя чаще в такой ситуации вставали в шесть. Кроме того, надо отличать случаи, когда хотели, чтобы залпы следовали один за другим на протяжении длительного времени, и случаи, когда стрелкам надо было как можно быстрее выстрелить по разу, а потом всем отойти на перезарядку. Последний способ использовали испанские мушкетёры в небольших отрядах впереди общей линии, а также стрелки, которым нужно было просто проредить чужие ряды перед атакой своих пикинёров или кавалерии. Да и в принципе стрелкам далеко не всегда давали приказ шмалять как можно чаще: в ряде случаев, особенно в начале сражения, требовались более точные, пусть даже более медленные выстрелы. Были в то время уже и «снайперы» — застрельщики, которые должны были выцеливать индивидуальные цели, но, естественно, это были единичные инициативы на ротном уровне, а не что-то запланированное полководцами.

Что же до артиллерии, то во второй половине XVI века она на полях сражений вообще ничем не отличалась от начала XVI века. Её голос станет действительно хорошо слышен только в Тридцатилетнюю войну, а пока что она эволюционировала технологически и организационно, чтобы накопить достаточно потенциала для качественного тактического рывка. Так, например, будущие успехи 3-фунтовок окажутся лишь повторением успеха «фальконов» и «фальконетов». Например тех, которые гугеноты в 1573 году сконцентрировали за проломами в стенах Ла-Рошели, чтобы картечь потопила в крови все роялистские штурмы.


Критический момент при Дрё: схематически показана оборона швейцарского квадрата.


Итак, в плане тактики полевых сражений период 1500-1600 вопреки утверждению Майкла Робертса не был революционным ни в чём, кроме появления рейтаров. В это время, естественно, происходили значительные изменения способов ведения боя, но все они блёкнут перед действительно революционными изменениями первых десятилетий Итальянских войн. Больше нового можно увидеть в других сторонах военного дела, но о них речь пойдёт потом, после завершения вопроса о тактике (что потребует ещё отдельного разговора о XVII веке).