Разъезд Дубосеково.
А сколько стоит за ним всего - и слез, и веры, и гордости!
И сколько таких названий на нашей земле! ...


Ровно за месяц до событий у разъезда Дубосеково я писал очередную статью в номер.
Закончил ее поздно ночью. Поставил точку и, вернувшись к первой страничке, написал заглавие: «Не Москва ль за нами...» Редактор уже несколько раз нетерпеливо звонил, и я направился к нему. Коридоры редакции были странно пустынны.
Редактор хмурился, но прочитал передовую так быстро, что я не успел даже переступить с ноги на ногу. Мне всегда казалось, что он не читает рукописи, а перелистывает их. Но это было не так. Мы долго правили передовую по «адской» системе - читая ее вслух. На заголовке редактор долго не задерживался. Он зачеркнул его и написал: «Значение боев под Москвой». Это было сказано куда лучше, чем раньше,- точно, спокойно. Редактор внимательно посмотрел на меня и сказал:
- Вы остались в оперативной группе в Москве. Редакция эвакуировалась в Куйбышев.
Информация была произнесена в прошедшем времени. События, о которых говорил редактор, произошли, пока я писал передовую в отдаленной комнатке на четвертом этаже здания Центрального театра Красной Армии. Утром следующего дня оперативная группа на трех «эмках» переехала в помещение «Правды». Здесь работали оперативные группы трех редакций - «Правды», «Комсомольской правды» и нашей -«Красной звезды». Каждая занимала по этажу. Было просторно и оттого немного грустно: не хватало милой редакционной тесноты, веселой сутолоки. По ночам завывали сирены. Противник бомбил город. Нам приказывали спуститься в бункер, там было душновато, и мы не хотели покидать свои комнаты. Тогда во время бомбежек в бункере стали крутить фильмы. Соблазн был велик, и приказ ПВО начал выполняться.
Писатель Петр Павленко с желтым, утомленным лицом, живший со мной в одной комнате, покашливая и глотая какие- то порошки, ворчал:
- Это значит, они будут бомбить, а мы вверх и вниз бегать. Хорошенькая история!
Так началась московская оборона для редакции.
На самом деле она началась задолго до того, как мы стали спускаться в похожие на отсеки подводной лодки бомбоубежища.
Оборона Москвы - битва, не имевшая себе до того времени равных во второй мировой войне. Боевые действия вовлекли в свою орбиту - с обеих сторон - сто пятьдесят дивизий, двадцать тысяч орудий и минометов, три тысячи танков и до двух тысяч самолетов. Бои развернулись, перемещаясь в пространстве, на территории в семьсот пятьдесят километров по фронту и более четырехсот километров в глубину. Характер их для наших войск распадается на два этапа - оборонительный (30 сентября - 5 декабря) и наступательный (6 декабря 1941 года - 20 апреля 1942 года), когда, сверкнув из туч обороны, карающий меч возмездия обрушился на голову противника. «Зима нашего несчастья» - так назвал танковый «бог» немецкой армии Гудериан события под Москвой. Эта сухая справка важна. Она помогает понять не только природу духовной стойкости двадцати восьми, но и военную необходимость их подвига.
Война трагична. Бывает, что кровь и гибель людей не в силах принести желанного результата, искупающего жертвы. Не так обстояло дело у Дубосекова. Северо-западные подступы к Москве обороняла 16-я армия. Командовал ею Константин Рокоссовский. В состав армии входила 316-я стрелковая дивизия Ивана Панфилова. В дивизии был полк Ивана Капрова, а в полку - рота капитана Павла Гундиловича. И вот группа бойцов этой роты во главе с Василием Клочковым и оказалась у Дубосекова, по которому пришелся отчаянный удар немецкого танкового клина. Более чем на четыре часа задержали двадцать восемь танки противника, перебили им стальные сухожилия, не дали прыгнуть на Москву. В те дни это был неоценимый выигрыш во времени. Из таких вот часов свирепого топтания противника на месте и возникло крушение его стратегии молниеносной войны.
Москва устояла. Страна приободрилась. Вздохнула с облегчением оккупированная Европа, прильнувшая к тайным радиоприемникам. Ушат военных сводок отрезвил Турцию и Японию, уже было готовых кинуться вслед за Гитлером.
Но не будем забегать вперед.
Наступление на Москву в октябре провалилось. Между тем квартирмейстеры противника уже составили планы размещения своих войск в Москве и Подмосковье, а Геббельс приказал берлинским редакциям в номерах на 12 октября оставить место для экстренного сообщения о падении советской столицы. Но прошел этот срок. Пустовавшие колонки газет рейха были заполнены другими сообщениями.
Любопытно все-таки читать теперь воспоминания гитлеровских генералов. Много в них вранья, умолчаний, искажений. А все же листаешь такие мемуары - и нет - нет будто и услышишь тяжелые вздохи автора, исторгнутые из самого его естества, где все еще кровоточит что-то, насквозь пронзенное нашим оружием.
Вот книжка «Роковые решения». И в ней генерал Блюмментрит растравляет свои раны: «Когда мы вплотную подошли к Москве, настроение наших командиров и войск вдруг резко изменилось. С удивлением мы обнаружили в октябре и начале ноября, что разгромленные русские вовсе не перестали существовать как военная сила. В течение последних недель сопротивление противника усилилось, и напряжение боев с каждым днем возрастало... В войсках с возмущением вспоминали напыщенные октябрьские заявления нашего министерства пропаганды».
Кружились желтые листья поздней осени. Опадали - один за другим - листки календаря.
«Осенний листопад». В планах немецкого генштаба, связанных с Россией, он пролегал чертой, за которой сияла вожделенная победа германского оружия до начала- «зимней кампании». Время шло. Желтые листья покоричневели, высохли, стали хрупкими, ломкими, исчезли под снегом.
Политрук Василий Клочков не знал, конечно, что происходило тринадцатого ноября в Орше. Между тем этот день грозно перекликнулся с тем, вставшим в изрытых снегах Подмосковья окровавленным днем, когда под разорванным снарядами седым и диким небом Клочков скомандовал: «Ни шагу назад!»
Утром с Витебского шоссе на улицы полупустынного белорусского города вынеслись черные «майбахи» и «хорьхи». На ближнем полевом аэродроме в тот же час, эскортируемый истребителями, приземлился «юнкерс-88», оттуда проселком броневики помчали в Оршу его пассажиров. Тройным кордоном сильная охрана эсэсовцев окружила здание, куда съехались на совещание командующие немецкими армиями. В небольшом зале тихо переговаривались фельдмаршалы и генералы. Шелестели осторожные реплики:
- В сложившихся условиях... Москва...
- Может быть, временная оборона как искомая форма...
- Скажем, до весны сорок второго...
- Возможно, вы и правы, но, мой генерал...
Вошел Гитлер, остановился у стола с картой. Не садясь, заговорил. Отрывисто, туманно, с тайным значением, как пифия.
- Пути истории. Высшая миссия, предопределенная судьбой. Престиж новой Германии. Провидение не оставляет выбора.- И среди путаницы загадочно-угрожающих фраз отчетливо и ясно выскочили слова: — Москва должна быть взята и после этого исчезнуть с лица земли.
Немецкие источники, и в частности воспоминания Фабиана фон Шлабрендорфа, позволившие нам вполне точно воспроизвести картину этого совещания, дают также возможность утверждать: Гитлер, принимая свое решение, исходил не столько из военно-стратегической целесообразности, сколько из политических соображений. Он считал, что отказ от наступления грозит осложнениями внутри рейха и международным провалом.
...Сказав, Гитлер сел, взмокший, с погасшими, не видящими ничего вокруг глазами.
- Что думают генералы?
Стриженный прусским «ежиком», одутловатый Браухич - командующий сухопутными силами, усталый Гальдер - начальник генерального штаба и мрачно-надменный Бек - командующий группой «Центр» коротко и твердо поддержали фюрера.
Гитлер откинулся на высокую спинку стула и мечтательно произнес:
- Там, где сегодня стоит Москва, будет огромное море. Я слышу плеск его волн. Оно навсегда скроет от цивилизованного мира русскую столицу. Тодт позаботится об этом... Но сначала ее нужно разрушить. Это сделаете вы. Любая форма капитуляции войск и населения будет отвергнута. Все пойдет на дно.
На сто сорок седьмой день войны противник начал второе генеральное наступление на Москву. «Тайфун» - так назвал Гальдер эту операцию. Гитлер бросил на столицу 51 дивизию - 18 танковых и механизированных и 33 пехотных. Когда весной 1940 года против Франции на всем фронте - от моря и до Седа¬на - действовали 10-11 бронетанковых дивизий, весь мир содрогнулся от ужаса перед этой концентрацией техники. На одну Москву было двинуто больше бронетанковых частей, чем против всей Франции.
Гитлер обратился к войскам с приказом, объявил начало последнего, «решающего» наступления. «Путь,- гласил приказ,- готов для сокрушительного и окончательного удара, который раздавит противника до начала зимы».
16 ноября. Мощные танковые тараны обрушились на правое крыло нашего Западного фронта. Юго-восточнее Тулы возобновила бешеные атаки 2-я танковая армия противника. В центре рвалась вперед его сильнейшая группировка - 4-я армия. Помните эти дни?
Северо-западнее столицы немцы вышли к каналу Москва - Волга - теперь в воскресные дни москвичи ездят туда купаться - и форсировали его в районе Яхромы. Обойдя Тулу, при¬близились к Кашире.
Вскоре после переезда в здание «Правды» редактор вручил мне четыре строчки политдонесения, поступившего в числе многих других от политотдела одной из дивизий, оборонявших Москву. В нем было сказано, что группа бойцов во главе с по¬литруком Диевым отразила атаку 50 танков. Ни имен бойцов, ни точного рубежа, на котором разыгрался бой,- ничего не известно. Только фамилия политрука, упоминание о разъезде Дубосеково и самый факт, волнующий, как тревожная, сильная песня...
Вот этот факт:
«16 ноября у разъезда Дубосеково 29 бойцов во главе с политруком Диевым отражали атаку танков противника, наступав¬ших в два эшелона - 20 и 30 машин. Один боец струсил, поднял руки и был без команды расстрелян своими товарищами. 28 бойцов погибли как герои, задержав на четыре часа танки врага, из которых 18 подбили».
Я тотчас придвинул к себе несколько листков бумаги и написал передовую. Назвал ее «Завещание двадцати восьми героев».
Читатель прочтет ее здесь целиком. Не могу сказать, что она хорошо написана. Но именно в ней - пусть и неполно - впервые рассказано о подвиге двадцати восьми героев-панфиловцев. Она была опубликована в газете «Красная звезда» 28 ноября - через двенадцать дней после боя.
Итак, передовая:
«В грозные дни, когда решается судьба Москвы, когда вражеский натиск особенно силен, весь смысл жизни и борьбы воинов Красной Армии, защищающих столицу, состоит в том, чтобы любой ценой остановить врага, преградить дорогу немцам. Ни шагу назад - вот высший для нас закон. Победа или смерть - вот боевой наш девиз.
И там, где этот девиз стал волей наших людей, там, где на¬ши бойцы прониклись решимостью до последней капли крови оборонять Москву, отстоять свои рубежи или умереть,- там немцам нет пути.
Несколько дней тому назад под Москвой свыше пятидесяти вражеских танков двинулись на рубежи, занимаемые двадца¬тью девятью советскими гвардейцами из дивизии имени Пан¬филова. Фашистские танки приближались к окопам, в которых притаились наши бойцы.
Сопротивление могло показаться безумием. Пятьдесят бронированных чудовищ против двадцати девяти человек! В какой войне, в какие времена происходил подобный неравный бой! Но советские бойцы приняли его, не дрогнув. Они не попятились, не отступили. «Назад у нас нет пути»,- сказали они себе.
Смалодушничал только один из двадцати девяти. Когда немцы, уверенные в своей легкой победе, закричали гвардейцам «Сдавайсь!», только один поднял руки вверх. Немедленно прогремел залп. Несколько гвардейцев одновременно, не сговариваясь, без команды выстрелили в труса и предателя. Это Родина покарала отступника. Это гвардейцы Красной Армии, не колеблясь, уничтожили одного, хотевшего своей изменой бросить тень на двадцать восемь отважных.
Затем послышались спокойные слова политрука Диева: «Ни шагу назад!» Разгорелся невиданный бой. Связками гранат храбрецы подбивали танки, зажигали бутылки с горючим.
В этот час горстка героев не была одинока. Над ней встало великое прошлое нашего народа, грудью отстаивавшего свою независимость. С ней были доблестные победы русской гвардии, о которых фельдмаршал Салтыков еще во время Семилетней войны с пруссаками доносил в Петербург: «Что до российских гвардейцев касается, могу сказать, что противу их никто устоять не может, а сами они подобно львам презирают свои раны». С ней была доблесть и честь Красной Армии, ее боевые знамена, которые в эти минуты как бы осеняли героев. С ней было народное благословение на беспощадную борьбу с врагом.
Один за другим выходили из строя смельчаки, но и в ту трагическую минуту, когда смерть пыталась закрыть им глаза, они из последних сил наносили удары по врагам. Уже восемнадцать исковерканных танков недвижно застыли на поле боя. Бой длился более четырех часов, и бронированный кулак фашистов не мог прорваться через рубеж, обороняемый гвардейцами. Но вот кончились боеприпасы, иссякли патроны в магазинах противотанковых ружей. Не было больше и гранат.
Фашистские машины приблизились к окопу. Немцы выско¬чили из люков, желая взять живьем уцелевших храбрецов и расправиться с ними. Но и один в поле воин, если он советский воин! Политрук Диев сгруппировал вокруг себя оставшихся товарищей, и снова завязалась кровавая схватка. Наши люди бились, помня старый девиз: «Гвардия умирает, но не сдается». И они сложили свои головы - все двадцать восемь. Погибли, но не пропустили врага! Подоспел наш полк, и танковая группа неприятеля была остановлена.
Мы не знаем предсмертных мыслей героев, но своей отвагой, своим бесстрашием они оставили завещание нам, живу¬щим. «Мы принесли свои жизни на алтарь отечества,- говорит нам их голос, и громким, неутихающим эхом отдается он в сердцах советских людей.- Не проливайте слез у наших тел. Стис¬нув зубы, будьте стойки! Мы знали, во имя чего идем на смерть, мы выполнили свой воинский долг, мы преградили путь врагу. Идите на бой с фашистами и помните: победа или смерть! Другого выбора у вас нет, как не было его и у нас. Мы погибли, но мы победили!»
Погибшие герои Отечественной войны - двадцать восемь доблестных гвардейцев из дивизии имени Панфилова - завещали нам упорство и твердость, стойкость и презрение к смерти во имя победы над заклятым врагом. Мы исполним этот священный завет до конца. Мы отстоим Москву, разобьем гитлеровскую Германию, и солнце нашей победы навеки озарит подвиг советских воинов, павших на поле брани».

Утром следующего дня в редакцию позвонил Михаил Иванович Калинин:
- Жаль наших людей - сердце болит. Правда, войны тяжела, но без правды еще тяжелее. Что же делать, коль война, то - по-военному, как Ленин говорил. А то, что вы поднимаете на щит героев,- хорошо. Надо бы разузнать их имена. Постарайтесь. Нельзя, чтобы герои оставались безымянными.
Днем редактор сказал мне, что звонил начальник Главного политического управления Красной Армии и сообщил: Сталина заинтересовало содержание передовой.
Мы в редакции ощущали одно: газета нашла символ нашей обороны.
В этот же вечер я отбыл на фронт. Он находился от редакции в сорока пяти минутах езды на автомобиле. Дивизию, в которой служили двадцать восемь, застал на переформировании в Нахабине. Это была, как я уже писал, панфиловская дивизия. Командира ее - генерала И. В. Панфилова - я знал раньше. Он был убит незадолго до моего приезда. Начальник политотдела отлучился в Москву. Начальник штаба полковник Серебря-ков вполне твердо заявил, что слыхом не слыхал ни о каком политруке Диеве. Комиссар дивизии Егоров тоже не мог припомнить такую фамилию. Между тем дивизия в числа, совпадающие с политдонесением, дралась также и у разъезда Дубосеково. Но Диева никто не знал.
Что это могло означать?
Правда, дивизия только что вышла из многонедельных тяжелых боев. Потери ее были большими. В страшной горячке этих залитых кровью дней, в хриплой бессоннице, в чудовищном напряжении, в чередовании смертей и приема пополнений могло, конечно, затеряться имя политрука роты. Но ведь кто-то должен знать его.
К исходу дня случай свел меня с капитаном Гундиловичем из полка Капрова. Он спокойно сказал, еще ничего не зная о цели моего приезда и только услышав расспросы о Диеве:
- Ну как же, Диев, Диев... Политрук моей роты. Его настоящая фамилия Клочков, а Диевым его прозвал один боец-украинец от слова «дие»: дескать, всегда-то наш политрук в деле, всегда действует - ну, «дие», одним словом. Ах, Клочков, Клочков, геройский был парень! Он со своими бойцами остановил полсотни танков у Дубосекова...
Клочкова в дивизии знали все.
Подробные беседы с капитаном Гундиловичем, с очевидцами боя - солдатами из подразделений, действовавших на флангах, рассказ путевого обходчика, предсмертные слова Натарова - одного из героев, обнаруженного в госпитале,- все это сложилось в целую картину и стало очерком «О 28 павших героях», который был напечатан в «Красной звезде» 22 января 1942 года. В нем были названы имена гвардейцев и рассказаны подробности боя при Дубосекове.
Командующий Западным фронтом генерал армии Г. Жуков поддержал представление дивизии и армии о присвоении 28 панфиловцам звания Героев Советского Союза. Президиум Верховного Совета СССР издал указ.
Героизм есть результат целесообразного военного воспитания, говорит нам военная история. И моральный дух, поднявший двадцать восемь гвардейцев на вершину героизма, был не даром судьбы, не минутной вспышкой отваги, а славным Итогом терпеливого, упорного воспитания людей.
316-я стрелковая дивизия формировалась в Казахстане. В составе ее были русские, много казахов, украинцы, киргизы.
Вскоре она оказалась под Москвой, на защите подступов к столице.
В полосе обороны дивизии враг обладал колоссальным численным превосходством. Но и в самые тяжелые дни она не давала немцам радостей их военных прогулок по Европе. Дивизия отступала, но как! Противник точно узнал, сколько метров в ки¬лометре, сколько саженей в русской версте. Каждый шаг вперед он оплачивал большой кровью. На фронте гремела слава дивизии, и уже тогда была известна одна примечательная особенность: сквозь участок ее обороны вражеские танки не проходят.
Старый воин полковник Илья Васильевич Капров, комиссары Александр Фомич Галушко, Ахмеджан Мухомедьяров и Петр Васильевич Логвиненко, капитаны Баурджан Момыш-Улы и Павел Гундилович, в чьей роте служил политруком Клочков-Диев,- но и не только они, конечно,- могут считаться нравственными учителями гвардейцев, остановивших 50 танков врага. И все они учились стойкости и умению воевать у своего командира - отца дивизии генерала Панфилова.
Есть военачальники, чья судьба еще при жизни - стать легендарными. Таков генерал Иван Васильевич Панфилов. Еще живым блеском лучились его глаза, еще часовой у командного пункта замирал от восторга, когда генерал, выходя из землянки, отечески клал ему на плечо свою руку, еще звучал в батальонах его чуть хрипловатый от стужи голос, а фронтовая молва уже понесла его имя по советской земле....

Александр Кривицкий
1967 год