Веселовская-Томаш Мария Максимовна

[Cliver F]

ФРОНТОВИКИ ПОД МАРШ ШАГАЮТ


Под марш на праздничных парадах
Фронтовики пока шагают.
Сверкают золотом награды –
В них гордость Родины играет.

Опять весна! Начало мая…
Вновь ордена звенят чуть слышно,
Но с каждым годом заглушает
Их звоны соловьиным свистом.

Грядут рассветы и закаты.
Фронтовики – ещё шагают.
Их кружат годы-листопады,
В последний танец вовлекают.

Когда уйдёт солдат последний, -
Осиротеет вся Россия,
Но соберутся в День Победы
Потом их души в небе синем.

Пока на праздничных парадах
Фронтовики под марш шагают.
Сверкают золотом награды –
В них гордость Родины играет.

26 октября 2004

[Cliver F]

* * *

Шумят года и, устремляясь в вечность,

С собой уносят тех, кто воевал.

Нить протяну от них я в бесконечность,

Чтоб никогда никто не забывал,

Кто смерть презрев, – нам жизни даровал!

[Cliver F]

Я ВАС ПОЧТИ УЖЕ ЛЮБЛЮ

(романс)

N.

Я Вас почти, почти уже люблю,
Таюсь - и не осмелюсь в том признаться:
Боюсь Вам легкомысленной казаться.
А вдруг нежданная любовь – для Вас чужа?!
Но как же мечется, надеется душа!
Кружится всё вокруг – ведь я люблю!
Нет, не почти – Я Вас уже люблю!
Скажите жизнь отдать – отдам!..
Я Вас люблю!

Благословенны нежность губ и взгляд:
Вдруг сердце захлебнётся, заклокочет,
Замрёт, застонет… кается и ропщет…
Ах, как я жду прикосновенья Ваших рук!
И нет прекраснее на свете этих мук!
Пройти сквозь эти муки каждый рад
Под звон дождей и яркий звездопад.
О, трепет губ хмельных…
о, пылкий омут-взгляд!..
…А Вы,
Готовы ль Вы мою любовь принять?..


21 февраля 2004 - 01 ноября 2005

[Cliver F]

МОИ ПЕСНИ, РОЖДЕННЫЕ ЭХОМ ВОЙНЫ.

[Cliver F]

МЫ – МУЖЧИНЫ!


На то есть веские причины:
Соседи наши по планете
Нам заявляют: «Мы – мужчины!
За вас мы, женщины, в ответе!

Теряя головы, − вас любим,
Не зная броду, − лезем в воду,
Сук под собой, бывает, рубим:
От друга милую уводим.

Да, как, хотите: мы – мужчины!
И, кроме шуток, мы – солдаты!
Готовы вам цветов корзины
Дарить по будням, к красным датам…

Но грянул кризис, блин, нежданно,
И к небесам взбрыкнули цены!
И наши слёзы, как фонтаны,
Текут-бегут в канун весенний…

Ах, дамы, милые, родные,
Вы нас по-прежнему любите!
Вы все прекрасны! Молодые!
Нам пироги скорей несите!

Нам спойте песню и на флейте
Сыграйте в праздник наш февральский,
В бокалы всем вина налейте!
В любви признайтесь, не стесняйтесь!»

25 февраля 2009
Мария Веселовская-Томаш

[Cliver F]

В этой папке публикуются работы М.М. Веселовской-Томаш, представленные на Международный Интерне-конкурс "Страница семейной славы".
http://forums.vif2.ru/showpost.php?p=6682&postcount=16

«Алтарь Отечества 2» -
http://forums.vif2.ru/showthread.php?p=6683#post6683

А та война была такою странною -
http://forums.vif2.ru/showthread.php?p=6684#post6684

Странички из моих воспоминаний
http://forums.vif2.ru/showthread.php?p=6685#post6685

Авторские песни -
http://forums.vif2.ru/showthread.php?p=6686#post6686

АЛЕКСЕЙ СОЛДАТОВ. ПАМЯТЬ ВОЕННЫХ ЛЕТ -
http://forums.vif2.ru/showthread.php?p=6687#post6687

[Cliver F]

Предисловие к Интернет-галерее «Алтарь Отечества 2», Электронная книга 2

Великая Отечественная война 1941-1945 годов уходит в историю всё дальше и дальше от свидетелей трагических событий. Время уносит с собой в вечность имена Солдат-Победителей коричневой чумы ХХ века…
Как ни печально, но наступит день, когда мы не сможем назвать ни одного имени, оставшихся в живых фронтовиков.

Открытая в 2007 году Интернет-галерея, материалы которой легли в основу альманаха «Алтарь Отечества», имела большой общественный резонанс. Рубрика участвовала в Международном Интернет-конкурсе «Страница семейной славы 2010» и была отмечена Дипломом I степени в номинации «Профессионалы» (http://pobeda.vif2.ru/ - председатель жюри конкурса – профессор МГУ имени М.В.Ломонсова, Член Общественного совета ЦФО В.А.Сухомлин). Автор-составитель альманаха «Алтарь Отечества» удостоена Медали Союза журналистов России памяти Интернет-журналиста, создателя портала www.vif2.ru интернет-журналиста Владимира Сухомлина (Союза журналистов России).
Альманах издан в 2010 году на средства «государственной поддержки, выделенные в качестве гранта в соответствии с распоряжением Президента Российской Федерации от 16 марта 2009 года №160-рп». Его презентация успешно прошла 10.06.2010 в ГУ города Москвы «Дом общественных организаций» (http://www.mosportal.ru/mdoo/12/9/6/index.htm). Распространяется среди фронтовиков, советов ветеранов, школ, в том числе – по школьным музеям.

Рубрика «Алтарь Отечества 2» наполняется историями о новых героях.
В планах коллектива ПараАртийского Центра «Иван да Марья» – издание 2-го тома альманаха.

[Cliver F]

А та война была такою странною

Вдовам солдат,
не вернувшихся из Афганистана и Чечни


Уж много лет я мужа жду с войны,
А он идёт, идёт – и не дойдёт…
Мне говорят, что нет ничьей вины
В том, что сынишка без отца растёт.

А та война была такою странною
И никому ничем необъяснимая,
И стала я вдовой весною раннею.
Моя печаль – свеча неугасимая.

Где мой любимый? Предан ли земле
Иль, может, он в горах среди камней?
Вдруг суждено вернуться на заре
Из плена горьких, беспросветных дней?..

24 июля 1999

Верность

Васе Илларионову¹

Госпитальная палата
На четыре места.
В ней безусые солдаты,
К ним пришли невесты.

Там, в углу, к окну поближе,
Прислонившись к стенке,
Вася − словно солнце рыжий,
Обнимает Ленку.

Непослушными руками
Расплетает косы.
Сердце девичье – не камень:
Обронило слёзы.

Слёзы капали-катились
По груди упругой,
И сама любовь склонилась
И целует друга.

Сквозь страдания и муки,
Горечь и обиды
Тянет неживые руки,
Смотрит − и не видит…

Госпитальная палата
Вмиг оторопела:
Лена в подвенечном платье
И фату надела.

Вся Земля войной объята,
Взрывам стало тесно.
Гибнут каждый день ребята,
Ждут и ждут невесты…

23 марта 2003
_______
¹ Герой Чеченской войны, на которой потерял зрение и обе руки по локоть

Видать, на то война

Василию Илларионову¹

Какое утро над Землёй встает,
Какое Солнце льёт лучи в глаза,
Когда Луна на небосвод взойдёт
И как сверкает на заре роса?..

Лишь только память это всё хранит:
На взор солдата пала пелена.
Он на войне Чеченской был подбит,
А что война? – Видать, на то война!

Ценою жизни спас своих друзей,
А сердце Родины в руках держал
И на виду он у Планеты всей
Свою любимую во мгле ласкал.

А раны ноют и душа болит!
Победа снова на солдат – одна!
Он на войне Чеченской был подбит...
А что война? – Видать, на то война!

И Орден Мужества ему вручён
За то, что выстрадал смертельный бой.
Живёт солдат – не сломлен, не сражён,
Мечтает первенца обнять рукой...

А раны ноют и душа болит!
Победа снова на солдат – одна!
Он на войне проклятой был подбит...
А что война? – Видать, на то война!


9 мая 2001

__________
¹ Герой Чеченской войны, на которой потерял зрение и обе руки по локоть

КАШТАНОВЫЕ СВЕЧИ

Каштановые свечи
Июнь зажёг опять
И в окна рвётся ветер,
Вновь просит подождать.

Припев:
Я больше ждать не в силах –
Верните сына мне!
О Матушка-Россия,
Земля твоя в огне…

Каштановые свечи
Июнь опять зажёг.
Ах, как дождаться встречи,
Снять траурный платок?!

Припев:
Рассвет росою плачет,
День новый загрустил.
Скажите, где мой мальчик,
Где голову сложил?..

И полыхают свечи –
Июнь их вновь зажёг.
Ах, кто же мне ответит,
В какой земле сынок?

Припев:
Холодная чужбина,
Холодная земля.
Единственного сына
Вымаливаю я.

Июнь, 1997

Кто ответит за наших ребят

Кто ответит за наших ребят? –
В чужеземном краю они спят.
Не вернулись солдаты с войны
Из далекой холодной страны.

На их могилах русские берёзы
Не шелестят и не роняют слёзы,
И нет крестов на них, и нет букетов,
Не пламенеют русские рассветы.

Соберитесь за круглым столом,
Поднимите бокалы с вином!
Я возьму в руки белый платок:
Отведу от России злой рок!

Кто ответит за наших ребят?
Нашу память они теребят.
И взывает к живым тишина:
«Вся Планета жить в мире должна!»

30 января 1999

ОЙ, ЗА ЛЕСОМ

Ой, за лесом красно солнышко садится,
Вновь на землю упадёт ночная мгла.
А в светёлке плачет Марьюшка-девица,
Поминальную свечу она зажгла.

Поминает Марья милого, родного:
Не вернулся её суженый с войны,
И глаза её не смотрят на другого, –
Ждут соколика Ивана из Чечни.

В тех глазах, что незабудки голубые,
Затаилась грусть, которой нет конца.
Ветры буйные, да травы луговые
Обвенчали Марью с милым без венца.

Ждут невесты из Чечни, Афгана
Женихов своих с надломленной душой.
И чудесным, багрянистым утром ранним
К Марье верной её суженый пришёл.

– Ах, соколик ясный, где же скитался,
Что мне весточку так долго не давал?
– Я из плена через горы пробирался,
Жил надеждой, умирал и оживал.

Свадьба пела три недели, пировала,
Горько было за столом. Но не в груди.
Марья мужа целовала, миловала,
Был Иван хмельным от Марьиной любви.

Сентябрь, 1998


Скрылось солнце ясное за дымом

Евгению Родионову¹

Над Россией запылали вновь закаты:
Провожают наших мальчиков в солдаты,
И уходят в бой неравный батальоны…
Плачут матери, невесты, плачут жёны.

И бесстрашные мальчишки, дав присягу,
Прорываются вперёд, назад – ни шагу!
Эхо горное разносит смерти хохот,
Залпы тысячи орудий, взрывов грохот.

Громовые в небе слышаться раскаты.
Не дождаться милой девушке солдата:
Смертью храбрых пал жених её безусый, –
Родниковые глаза и волос русый.

Что же ты, война, с Россией сотворила? –
Растравила все народы, разлучила:
Полыхают над землёй моей пожары,
Да гуляет ветер смерти, ветер шалый.

Скрылось солнце ясное за дымом.
Разрыдалась мать над телом сына.
Голову сыночка держит мама,
И сочится кровью алой рана…


29 октября 1999

________
¹ Принял смерть за Христа 23 мая 1996 года, в праздник Вознесения Господня, в селе Бамут в Чечне.
День смерти его был в день его рождения, когда ему исполнилось 19 лет.
Причислен Церковью к лику святых.

[Cliver F]

Странички из моих воспоминаний

В школе

Школьного здания в селе не было: мы учились в «поповых хатах». У церковного батюшки их было несколько, и он отдал два-три дома под школу.
Детвора часто лакомились яблоками из роскошных поповских садов (их война как будто не затронула своим дыханием) и грецкими орехами. К началу учебного года наши пальцы были чёрного цвета, а ладошки коричневыми от ореховой скорлупы: мы не могли дождаться, когда орехи поспеют, и верхняя зелёная кожура ссохнется и сама отвалится. Именно в этот момент ядрица орехов белоснежного цвета и очень вкусна.
…Зима.
В Молдавии когда-то были морозы крепче, чем последние сорок-пятьдесят лет. Вот и в те годы, когда я была где-то в классе третьем-четвёртом, выдалась на редкость снежная и студёная зима. Чернила в стеклянных чернильницах покрывались ледком. Печку в классе нечем было топить. Каждый из нас приносил кто соломки на растопку, кто – несколько сухих веток, щепки. И в лес ходили за хворостом.
Я приносила кусочек угля, антрацита: бывшим фронтовикам выдавали уголь. С трудом, но выдавали. Нам, тем, чьи отцы вернулись с фронтов войны, даже завидовали…
Идёт урок. Мы сидим в пальто, платках, шапках. В рукавицах. Их снимаем только тогда, когда пишем. Тем, кто совсем замёрз, наша любимая первая учительница, Надежда Дмитриевна Кавокина, разрешает постоять у печки, погреться.
Тем не менее, пропускать учёбу никто и не думал. Учились охотно. Впервые преподавание почти всех школьных предметов шло на русском языке. До войны в школе господствовали румыны, на румынском языке велась и учёба. При советской власти молдавский язык получил письменность на основе кириллицы. В последние годы его письменность приобрела латинское начертание, но это уже другая история.
В своё время мой отец закончил семь классов румынской школы. Особенно хорошо у него шла математика. В уме складывал-умножал, как орехи щелкал.
Преподаватели-румыны были жёсткими и жестокими: не выучил урок – получай металлической линейкой по ладони! Ученики ходили с опухшими, в крови и синяках ладонями.
После окончания школы отцу предложили преподавать в нашей же школе, но дед не отпустил: «Разве школа прокормит?». Чувствуется, что и тогда зарплата учителя не была достойна конкуренции. Правда, была весьма и весьма уважаемой профессией и благородной и благодарной: с учителями здоровались, только-только завидев их издалека. Кланялись им при встречах за много вёрст.
Нашими учителями в разное время были приезжие из России, Белоруссии, получившие места по распределению по окончании институтов. Н.Д.Кавокина, из России. Наталья Николаевна Яцко – из Белоруссии. Замечательная литераторша и лингвист! Помню, она в десятом классе постоянно поручала мне читать по программе что-либо из Пушкина, Толстого. Я садилась за стол или на низкий подоконник, воображая себя учительницей, и читала вслух своим одноклассникам…

За царя Николая

Конец 30–х годов.
Дед Михайло, бабка Юстина с племянниками

У меня было три деда и три бабушки: дед Парфентий – папин отец; дед Никита – мамин отец; дед Михайло – не папин, и не мамин. Просто … мой дед. У деда Михайла с бабкой Юстиной было четырнадцать детей. Некоторые из них умирали, пожив после появления на свет месяц-два, другие рождались мёртвыми. Было несколько близнецов, но ни одного не осталось в живых. Дед и бабка в молодости очень переживали. Взяли, как у нас говорят «за своего», то есть усыновили моего отца: бабушка Юстина приходилась отцу тётей, сестрой деду Парфентию.
Никаких документов никто не оформлял. Но до последних дней мои родители заботились о дедушке Михайле, как о родном, не забывая своих настоящих, родных родителей. Усыновить – это было в порядке вещей, и в большой чести. Папина тётя Параска, у которой тоже не было детей, удочерила Лидию, его сестру.
К сожалению, я не помню бабушек: их не стало, когда я ещё была в пелёнах. Бабка Домна – как только родила Митю, моего дядю – он старше меня на полгода. Бабка Мария – мамина мама тяжело болела ещё перед маминым замужеством: готовились к свадьбе, а пришлось устраивать похороны. Семьи были многодетными. Жизнь была трудной, люди уходили рано.
Я была первой внучкой, меня любили деды. Дед Михайло любил больше всех! Всегда мне помогал, и ворчал, если родители меня рано будили – я по хозяйству сызмальства помогала и нянчила брата Колю, потом и Лиду, сестру. Дед утверждал, что я «похожа на Юстину». И, правда, мама моя сама признавала: да, я была очень на неё похожа.
– Ты николэ не будеш такою повною (полной), як я,. Ты пишла в бабку Юстину, а она, покойна, и умерла стройною, файною (красивою). – Вспоминая, поясняла мама. Для каждой матери, её дочь всегда красива.
Иногда дед Михайло доставал старую коричневатую фотографию и произносил с гордостью:


1914 год. Первая Мировая война
Михаил Гилитюк со своими сослуживцами.

– Бачеш, який я тут молодий та гарний?!
С фотографии смотрели на меня три бравых, молодых бойца. Дед с усами, которые ему очень шли, в кожаных сапогах с высокими голенищами. И его два друга. – Це я в войну був таким. Страа-а-а-ашна война була! Ище за царя Николая… – Что означало «ещё во времена царствования Николая».
– Коли, диду, була война? Шо, ище була друга война? – Поинтересовалась я. Ведь он уже рассказывал мне про войну. – А куда подивались каски? – Спрашивала, надеясь услышать, что из тех касок тоже кормили свиней.
– Та ни-и-и, та война була давно-давно, коли ще твои татко з мамкою не вродились. И та война була, слава Богу, далеко вид нас! Але тоже богато людей погибло на фронти! Мы воювалэ за царя Николая. Добрый був царь!
– Диду, а зачем людей убивают?
– Охо-хо! Як бы я знав, зачем! У кого мало земли, вот вонэ и хочут землю забрати!
– Диду, а у кого мало?
– А вот е таки государства, ну, ти ище мала, не знаешь, що цэ таке. Страна, господарство наше называется Молдавия. А в тим роки, в 1914, воно называлось Бессарабией и входило в Расею, в другу страну. А ище е таки страны: Германия, Франция… Вонэ далеко вид нас находятся. Як тоби сказатэ, шоб тэ поняла? Ну, вот, як бы наш город (огород), через плит (забор) – город вуйка (дяди) Федира, а там – Ганны Келарьки. У каждого свий сад, картошка, виноград… Каждый во двори держит кур, свиней, коров, хто богатый. А хто бидней… У того ничо немае! Той, богатый – хоче ище бильше мати и вин иде с ружом на другу людину. Так чужи страны идут воювати, убивати чужих людей, шоб забрати их землю. Дааа, умирают люди. Вот цэ дуже плохо! Цэ зло велике!
По малолетству подробностей особых не упомнила. Запомнила, что Молдавия была Бессарабией¹. И стало понятно, что «за царя Николая» означало не только «в давние времена», а и почему дед воевал за самого царя.

… Я студентка первого курса.
Зима. Приехала на выходные за провиантом домой. Дед Михайло, никогда в жизни не болевший, попросил меня приехать ещё через неделю. – Попрощаться, – сказал он. – Я скоро умру.
Удивилась я: как это дед знает, что скоро помрёт!? Шутить изволил он, подумала я. Но в следующую пятницу снова приехала. О разговоре с дедом не вспоминала. Вернулась в институт. В понедельник рано утром мне вручают телеграмму: «Приезжай деда Михайла не стало». Он лёг с ночи. Уснул.
До сегодняшнего дня у меня хранится дорогой моему сердцу подарок – неглубокая, серая, алюминиевая тарелка. На кухне она в большом ходу. Её мне дед подарил, когда я стала студенткой в далёком 1960 году. Каждый раз, когда прикасаюсь к ней, вспоминаю деда. И проносится где-то над головой голос его, словно вскрик чайки. Мы на большой бахче, где он охранял арбузы. Жил в шалаше на поле, пока спели арбузы. Ах, какие они были сладкие! И сегодня я помню их вкус…
_____________
¹ Бессарабия – область между реками Днестром, Прутом и низовьями Дуная. Население – молдаване, украинцы, русские. В 10-11 веках Бессарабия входила в состав Киевской Руси; в 1513 году попала под власть Турции. С 1812 года Бессарабия по условиям Бухарестского мирного договора вошла в состав России. В январе 1918 года боярская Румыния захватила Бессарабию. В результате мирных переговоров Советского правительства с Румынией Бессарабия 28 июня 1940 года была возвращена СССР. В августе 1940 года образована Молдавская ССР, в состав которой вошла советская Бессарабия. В 1991 году Молдавия вышла из состава СССР. «Суверенное и независимое государство Республика Молдова» на постсоветском пространстве стало самой бедной европейской страной.

Мать сыночка ждала

* * *

Мать сыночка ждала до последней зари
С той войны,
До последнего вздоха.
А жена
Пьёт полынную горечь любви,
Целый век ожидая
На заросшей, политой слезами тропе
От родного порога…

23 марта 2009

Ждала и верила

На краю села Шапте-Бан жила семья Безверхних. Их дом находился аккурат у шоссейной дороги, которая является для Рышканского района главной магистралью до самого Рышканского перекрёстка, так как по ней ходят все автобусы, идущие в районный городок, а далее и до самого Кишинёва. По этой дороге и моя мама провожала отца на войну. Шли по ней многие в солдаты. Не все возвратились …
Фрасина проводила на фронт мужа. Затем старшего сына. Время пришло – и младшего отдала на войну.
Мужа она не дождалась: погиб. Старший Алексей пришёл, к счастью, живой, невредимый. А младшего Фрасина ждала. Каждый день выходила за ворота и, вот она, уже на шоссе. Взглядом провожала каждую машину, проносившуюся с пригорка на большой скорости, поднимая огромные облака пыли. Ждала и плакала. Плакала и ждала.
Проходили годы, десятилетия, а мать ждала. Уже к шоссейке и не доходила – разболелись, отекали ноги. А сердце её всё равно не хотело смириться с такой огромной потерей, как её сыночек. Надежда не покидала женщину. Фрасина садилась у колодца, облокачивалась на сруб и ждала целый день: кто придёт воды брать, – с тем поговорит, пожалуется, непрерывно вздыхая.

Окончив школу, я стала студенткой. Каждую неделю приезжала за продуктами домой и видела эту скорбящую Мать. Потом и пединститут окончила. Работала в селе Кетросы, а затем – в Кишинёве. Ездила к родителям реже, но согбенную фигуру скорбящей матери встречала много лет у обочины дороги или у колодца.
И, как говорили сельчане, «Фрасина приплакала себе сына»: он стал к ней приходить во сне. Она с ним разговаривала и наяву. Сын обещал вернуться с войны живым. Мать ждала, ждала и верила, что сын обязательно вернётся!
Так шаптебанцы и запомнили Великую Мать, каким несть числа. В вечном горе она беседовала с сыном до последних своих дней. Ходила по двору со всклокоченными, редеющими седыми волосами, с неприкрытой головой и радостно всем говорила: «Мой Петя скоро вернётся. Я, вот, наготовила всего, жду его».

Проводы в Мужество

Начало пятидесятых…
Совсем недавно закончилась война. Ещё изуродованные сады не оправились от варварского отношения людей и лошадей. Ещё люди вздрагивали по ночам…
В Армию призывали уже следующее поколение юношей – границы Родины, тем более такой огромной, надо было охранять. Сердца родных тревожились, но тогда служить в Армии было почётно. Перед солдатом преклонялись.
Когда провожали в армию очередного хлопца на трассу, что на краю села, по улице мимо нашего двора каждый раз шло много народу. Перед этим за неделю каждый родственник, сосед и просто желающий, приносил что-то съестное на длинный-длинный стол, который сооружался из досок во дворе, накрывался, чем Бог пошлёт. Будущим защитникам несли махорку на цигарку. Девушки вышивали свои инициалы по углам носовых платочков и дарили на память уходившим в армию ребятам.
Матери переживали:
– Ой, не дай Господь, ой, Бог боронэ, а ну як знов война?..
Проводы были очень грустными. Девочки рыдали взахлёб. Мамы голосили.
Хлопцев провожали обязательно всем селом: в первых рядах шли ребята-новобранцы вперемежку с только что отслужившими свой срок, или которым чуть позже тоже предстояло надеть гимнастёрку и кирзовые сапоги.
Два-три ряда молодых хлопцев, переплетя за спиной крест-накрест руки, шли и пели песни. То были песни военных лет. Их привезли с фронта воевавшие в прошлую войну, с сорок первого по сорок пятый год прошлого столетия.
«Катюша» заканчивалась, слышался «Огонёк». Ему на смену шли «Где ж вы очи карие»… «А помирать нам рановато…»
Как пелись те песни, которые я слышала в детстве! Их так сегодня не поют!
А ещё пробивается из глубины далёкого-далёкого детства, рвёт сердце на части, полузабытая песня, которая накрывает меня волной вместе с воспоминаниями: «…А в саду было тихо и спокойно, Сквозь деревья светилась луна. На зелёном ковре мы сидели, Целовала Наташа меня…».
Не успела я порадоваться за влюблённых, как тут же наворачивались на глаза горькие слёзы за брошенную девушку: «Мне не жаль, что я тобой покинута, Только жаль, что люди говорят…».
Заканчивалась одна песня, за ней волной шла другая. Ряды, как по команде, замирали: ребята становились в круг. На мгновение зависала тишина, и только всхлипы матери нарушали её. Ребята решали, какую песню затягивать.
С ещё более глубокой болью щемило сердце от песен, возможно, раньше звучавших в далёкой Расее, но только теперь добравшихся до моего молдавского, певучего края, тут доселе неслыханных… Их тоже привезли с собой фронтовики: «…Если любишь – найди, Если любишь – приди, Этот день не пройдёт без следа…Если ж нету любви, Ты меня не зови, Всё равно не найдёшь никогда…», «…До тебя мне дойти не легко, А до смерти – четыре шага…». Тут к рыданиям матери присоединялся усиливавшийся плач молодых девчонок.
Мне тогда непонятна была причина такой резкой метаморфозы, но только с годами я поняла: девушки плакали, боясь повторить судьбу матери: не дождаться любимого с фронта. Потому щемящая грусть захлёстывала девичьи сердца.
Процессия проводов подходила к краю села, к трассе, по которой провожали всех на фронт. Здесь уже песни смешивались, как будто шло соревнование среди огромной толпы: тут затянули «Раскудрявый клён зелёный, лист резной…», а там – «Выйди на крылечко, Ты моё сердечко…». И обязательно «А помирать нам рановато…». И уж очень чётко вижу и слышу, привожу полностью всеми сельчанами любимой незатейливой песенки:
Ах, почему же невесело мне
Мчаться от Рио на верном коне?
Что я оставил в родимом краю?
Может быть, радость, надежду свою?

Прощай, Рио-Рита!
Я покидаю берег сердцем битый,
И здесь, Рио-Рита,
Свою любовь увидел в первый раз.
Над Рио закаты
Я встречал с ней когда-то
Прощай, Рио-Рита
Быть может вспомнишь как-нибудь о нас
Эта песня мне очень нравилась! Хоть и не всё понимала я в этой, прилетевшей из-за океана, песне.
Не помнится, чтобы во время «проводов в мужество» парни и девушки танцевали. Чётко в сознании звучат мелодии. Это уже намного позже в сельском клубе мы веселились и отводили душу в танцах.

Бесхитростные песни о любви. А любовь всегда живёт по своим, неписаным канонам. Словно пожар, обдаёт молодые сердца, не выбирая места и времени…
Ещё кровоточили послевоенные сердечные раны матерей. Как они голосили! Так жалобно плачет только материнское сердце. В каждые очередные проводы песни-плачи и причитания были первым признаком того, что застолье кончилось, пора выходить из двора на улицу: такие проводы были ежегодно в течение длительного времени. Я перестала их слышать где-то к середине шестидесятых годов, будучи уже студенткой вуза.
Люди стали привыкать к новой, мирной жизни.

Роковой выстрел

Великая Отечественная война, длившаяся почти четыре года, от июня 1941 по май 1945 годов, закончилась!
Она имела для СССР освободительный характер. В борьбе с фашизмом советский народ отстоял национальную независимость и территориальную целостность, хотя заплатил за Победу непомерно высокую цену. Сейчас я не буду касаться вопросов и проблем причин, итогов войны, оценки вклада разных стран в разгром фашизма. Исследований, рассказов, книг, фильмов на эту тему написано много. Я о другом – об одном трагическом эпизоде, который произошёл уже на освобождённой территории Молдавии. Он прозвучал печальным аккордом завершения войны.

Солдаты, прошагав с боями до Берлина, оставив автографы на Рейхстаге, возвращались домой. Вчерашние фронтовики торопились в родные места: только бы быстрее добраться! Ведь дом – вот он рядом, рукой подать. Устали скитаться по окопам, в грязи, пыли, цепенея от страха попасть под шальную пулю уже в самом конце войны. Соскучились по близким и родным. Быстрее домой, ведь Победа! Победа…
Победителей – от них почему-то, а, может, от дорог, которые они прошагали и прошли в некоторых местах по-пластунски, исходил запах полыни – население встречало с цветами на всех железнодорожных вокзалах, станциях. Хотя многие из них были разрушены после бомбёжек до основания, и прежде, чем ехать поезду, надо было стелить шпалы.
Трое молодых солдат, израненных, но счастливо уцелевших, в серых от пыли и пота, потерявших свой защитный цвет гимнастёрках, в истоптанных ботинках, с обмотками на ногах спешили в родные места, в Молдавию. Перешли границу в районе Чехословакии. Путь держали на Чоп, Мукачево, Черновцы. А вот уже и Бричанские поля… Им же надо в Фалешты. Не так далеко, но ещё топать и топать.
После жаркого июньского полудня солдаты с вещмешками и перекинутыми ботинками через плечо, добрели до села Шофрынканы. В руках держали уцелевшие винтовки. Решив передохнуть, остановились попить, а если удастся, то, может, и перекусить. Без сомнения, их впустят в любой двор. На груди каждого сверкали медали, ордена. Один вид солдат говорил о том, что перед сельчанами победители. Дальше передвигаться у них сил уже не было, хотелось спать, во рту пересохло: язык прилипал к нёбу.
Зашли во двор, который был ближе к краю села. Это было хозяйство семьи Богдановичей. Правда, хозяйством, в принятом смысле слова, с натяжкой можно было назвать: всюду сквозило разорение.
С радостными криками солдатиков приглашали зайти вглубь двора:
– Заходьте, будьте ласкави! Бине аць венит (Добро пожаловать)! Проходьте!
Глиняная, низенькая печка, приосанившись одним бочком к засохшей яблоньке, другим – примостившись на камни-валуны, недалеко от отцветшей вишни, трубой тянулась сквозь чернеющие на фоне неба ветки. Дымилась. Что-то булькало. Готовился немудрёный не то обед, не то ужин.
Хозяйка, освещённая золотыми лучами заходящего солнца, красивая, чернобровая молодица Докия, родом из села Шапте-Бань. Моя тётя. Старшая мамина сестра, которая к концу войны вышла замуж в это село за гарного хлопца Николая, хлопотала у стола, доставала что Бог послал, накрывала стол. Появились лук, кусочек брынзы, мамалыга, от которой исходил густой, дразнящий пар. Докия взяла льняную нитку, ловко поддела мамалыгу и нарезала ровненькими ломтиками.
Посыпались вопросы, негодование в адрес катов и палачей. Солдаты охотно отвечали на расспросы сельчан, которые тут же заполонили весь двор.
– Ну, шо, хлопцы, добили гадину! Ой, як добрэ, шо закончилась война!
– А на яким фронте вы воевали? А не встречали, часом, моего мужа Фтения? А Василя не бачилэ?… А Петра…
– Сынки, а мого сыночка Виктораша негде не встречалэ? – Неловко встряв в общий хор расспросов, задала вопрос дрожащим голос и бабушка Графена. На мужа пришла похоронка. Ждёт единственного сына, а вестей никаких нет. Молодая женщина ещё. А горе превратило её в старуху.
Мужики крутили цигарки, самодельные трубки, из выращенного в сельском огороде тютюна, наполняя табачной лапшой, приправляя тонкой полосочкой нарезного душистого листа грецкого ореха. Или заворачивали её в лоскуточки взятой Бог весть, откуда газетки. А то просто и в расправленный на ладони лист высушенного длинного листа кукурузы. Получалось что-то, вроде сигары. Этим угощали и солдатиков.
Лица сельчан светились радостью оттого, что хоть эти солдаты остались живы, пройдя через мясорубку войны. То-то обрадуются родители, а невесты-то, невесты… Ждут – не дождутся!
Рядом, под раскидистым грецким орехом, стояли штыками вверх винтовки: их прислонили к срубу колодца солдаты перед тем, как присесть на землю.
Пока мужики за столом вели разговоры, Докия подошла, потрогала одно из них, повертела. Решила заглянуть внутрь ствола. Ей было интересно, откуда вылетает пуля-смерть?.. Односельчане, увлечённые разговором с солдатами, не обращали внимания на Докию.
Молодая женщина крутила винтовку туда-сюда, восторженно подумала:
– Как хорошо, что мой Коля для войны не дорос! Какое счастье, что мы поженились! – В это мгновение она перенеслась в день их скромной свадьбы. Нищета… Одна любовь и счастливые глаза за столом. Да надежда на будущее! – Вот и наш первенец появился. Ему уже полмесяца! Но, он Митенька, никогда не будет знать, что такое война. Никогда! Сыночек наш выраст… Ааааааай!.. – Пронзительно зазвенело и опрокинулось на головы собравшихся! Как будто в небе кто-то очень громко, жалобно вскрикнул.
Повисла гробовая тишина, словно тонкая паутина упала на лесные кусты, и даже не шелохнётся.
Затем враз вся людская толпа, мгновенно притихшая, оттого казавшаяся неживой массой, зашевелилась, ожила, забурлила, издала одновременно дикий, душераздирающий крик.
Стали метаться в разные стороны перепуганные односельчане. Женщины истошно заголосили.
– Докия, Докияааа! Очнись, что с тобой?! Докияаа!.. Открой глаза!..
С застывшей счастливой улыбкой на губах Евдокия стала медленно оседать, как будто намеревалась облокотиться от усталости на колодезный сруб, но вдруг мгновенно рухнула замертво… Она была похожа на распластанную птицу, в которую кто-то невидимый на лету выстрелил, и она стремительно падала на землю, судорожно хлопая подбитыми крыльями, тщетно пытаясь взлететь вверх.
Тонкая струйка крови показалась из уголка рта, заливая белую, молодую нежную шею, грудь, стекая на белые камни, которыми было вымощено место вокруг сруба. Алые пятна мгновенно пропитали кремовую в нежно-розовый мелкий цветочек блузку… Розовая пена с сукровицей продолжала облачком оседать на чистую ткань. Женщины заголосили, запричитали.
Солдаты в растерянности стояли, виновато понурив головы:
– Господи, как же так!? Война закончилась! И не стреляли ведь, а убили. Мы, мы виноваты! – Казнили они себя! – Мы не хотели ничьей смерти! Прости нас, Господи! Простите, люди добрые!
Солдаты, прошедшие сквозь жерло войны, ни разу не пролив ни капли слёз, теперь рыдали со всеми, опустившись перед Докией на колени..
Радость сменилась большим горем. Родственники, у которых тотчас почернели лица, выглядели суровыми. Мамалыга остыла, к ней никто уже и не притронулся.
Так Митя, мой двоюродный брат, остался без матери. Он часами лежал в люльке, голодный, заплаканный, сучил ножками, гукал, чтоб хоть как-то привлечь к себе внимание, и, вконец охрипший, уставший от собственного крика, смолкал.
Через пару месяцев дядя Коля женился: одному трудно было справляться по хозяйству и с малым дитём.
Неродная мать невзлюбила мальчика: лишний рот!
Вскоре отец, заболев тифом, умер. В одночасье Митя стал круглым сиротой. В положенный срок у него родился сводный брат Ваня, которого мать любила, холила, постоянно обижая и упрекая Митю. Несмотря на нелюбовь, Митя рос добрым, смышлёным, ласковым мальчиком. Как будто маленькое его сердечко понимало, что он не нужен этой женщине. Что она ему никто, вернее, он ей никто.
Чуть подросший малец помогал матери по хозяйству, но та никак не меняла гнев на милость: он ночевал в переедках – в остававшихся после кормёжки редкой скотины охапках бурьяна, сена, кукурузных стеблей. Или просто в сарае на голой земле.
Кто-то из сердобольных соседей дал Мите старую, рваную, замасленную куфайку (телогрейку). Истрёпавшиеся края рукавов доставали до земли. Ходил он босиком, поэтому куфайка его немного согревала и ниже коленок. Животик был не по возрасту большим: видимо, от лепешёк, которые в голод готовили повсеместно из лебеды и других бурьянов. Пару раз мачеха привозила Митю в Шапте-Баны в гости на праздник Вознесения.

…Ранняя весна. Приближались, кажется, пасхальные дни, любимые детворой за крашенки и писанки. В один из таких дней, ближе к вечеру, звякнула щеколда, и у калитки показался Митя. Пешком, босиком, сбив ножки, которые кровоточили от цыпок и ранок, он один полями и дорогой через лес дошёл к нам, своим родным. Немыслимо, как запомнил ребёнок лет пяти-шести путь в другое село!
Поднялся переполох. Родня не узнавала ребёнка: худенький, голова из куфайки торчит на тоненькой шейке, как цветущий мак на стебле. На головке платок. Мама моя схватила его, потащила быстрее в сарай – у нас сараем называют дом типа времянки – перевернула цебрик, подобие деревянной банной шайки. С Мити сняли все лохмотья.
Я не могла понять, почему так стремительно проделывались все манипуляции. Мама нагрела воды, обдала кипятком золу: готовился луг – вода процеживалась и становилась мягкой, шелковистой и лучше, чем обычная, отмывала тело, волосы. Мыла не было.
Мите намазали коротко стриженые волосики керосином, укутали тряпкой. Я уже догадалась, для чего: неоднократно видела знакомую картину борьбы со вшами, когда детям или взрослым приходилось проходить через эту неприятную, но до сладкой истомы приносящей облегчение, процедуру.
Вши пожирали нас, голодных, ползая по одежде, зарываясь в складки, переходя от головы на тело, от него – на одежду и обратно, заражая вокруг себя всех, кто находился поблизости. Зуд невыносимый, руки то и дело копошились в волосах, тело расчёсывалось до крови. Пожалуй, это было страшнее, невыносимее, чем голод. Голод мы утоляли, поедая душистые, сладкие, как мёд, гроздья белой акации и её молодые ростки. Период цветения белой акации вспоминается, как сплошной праздник.
Наслаждались мы и кисленькими виноградными побегами и усиками. Много было съедено и кашки – «калачиков»: трава с круглыми, как пуговки, плодиками и зубчатыми листиками-фестончиками, которой я не вижу на московской земле. Её беленькие цветки со временем превращались в эти самые «калачики». Как крохотные печеньица. Совершенно безвкусные: трава и есть трава, но зато «калачики» были всё лето. Мы «паслись» на лужке, в огороде, как гусята.
В тот день мама вынула из русской печи «малисник», который готовится из кукурузной муки, тыквы, добавлялся макух и, опять же при наличии, – молоко, яйца. Получалось что-то вроде запеканки.
Митя наелся у нас тогда от пуза и, довольный, уснул с блаженной улыбкой на лице.
Дитя войны, он вырос хорошим парнем, отслужил армию, женился, воспитал дочь, внуков. Очень часто задумывался, как сложилась бы жизнь его, если бы не тот роковой выстрел, который лишил его тёплых, ласковых материнских рук… Не стесняясь, он часто плакал, так жалко ему было родную маму, от которой не осталось даже фотографии. Только смутный образ в сыновних глазах. Митя был примерно моего возраста.

Чи то знов война?

… Сумерки.
Мы с мамой дома одни. Сидим на печке.
Мама, совсем ещё молодая, тоскуя, волнуется за отца, то и дело смотрит в подслеповатое оконце, расположенное почти на уровне лежанки, и прядёт. Остатки мягкой, чистой овечьей шерсти дождались своей очереди: прядут в сёлах только зимами, когда в полях-огородах работы не так много. Вот и прядут шерсть: нить пойдёт на носки, но главное – надо ткать ковры. Если в семье рождаются дочери, то с их появлением уже начинают готовить приданое.
Сквозь редкие чёрные кроны деревьев на грустно-сером небе просматривается вдалеке чёрный лес. Когда-то деревьев было в наших молдавских садах много, но в войну румынские солдаты, воевавшие на стороне немцев, и немцы, привязывали к ним коней, которые все деревья и сгубили, от голода обглодав всю доступную кору.
Поздняя осень была?.. Или зима?.. Кажется, всё-таки зима, раз топилась лежанка.
Вдруг мама забеспокоилась, засуетилась, запричитала. Словно сквозь высокий сугроб снега, до моего сознания доносятся из далёкого прошлого мамины слова:
– Чи то знов война начнэтца! Адэ, бачиш машинэ (машины)? В них сидят солдаты с ружами. – Для мамы, сельской жительницы, любой вид оружия, назывался «ружо». – Идут (едут) солдаты на фронт. Знов война!
– Мамуня, а шо таке война? – Прошепелявив, спросила я встревоженную мать, которая в этот миг, казалось, отсутствует здесь, находится где-то очень далеко, и там – безумно страшно.
– Ой, дочко, наш татко на страшенни войни! Там убивают! А потом дите сиротами лишаются! Ой, Боже, Боже! Шо ж буде з нами!? – Заголосила-запричитала в очередной раз мама.

Так, в самом начале жизни, я впервые услышала новое для меня слово «война». По-моему, это было сразу, как только она закончилась. Отец в то время после ранения на реке Одре находился в военном госпитале. Он видел меня, только что родившуюся, когда мама, завернув в пелёнки, отвезла на каруце (телега) к месту военных сборов, куда-то ближе к югу Молдавии. Три месяца спустя отец перед отправкой на фронт прощался с нами уже в городе Атаки.
Много лет тому назад я напомнила маме этот эпизод времён войны: как перед детскими глазами просматривались верхушки голых, остроконечных деревьев в оконце. Мама изумлённо переспросила:
– А ты разве цэ помниш? Так ты ж зовсим маленька була! Агааа, в то время дуже богато перевозили кудас солдатив. Да, да, тоди серед голых гиляк (веток) виднелися гостри ружа. – Солдаты, сидя в кузове, держали винтовки острыми штыками вверх. – Мы ж недалеко от Румынии жили. Погранична застава проходила по нашему селу. Як раз за околицей стояв пост: шлахбаум перекрывав шушу (шоссе), солдаты с ружами в руках проверяли документы у всих, хто передвигався на редких машинах, або на каруцах, чи даже пишки (пешком).
Впиваясь глубоко в память, первый осколок возвращает меня в далёкие послевоенные годы, тянет за собой последующие острые, пронизывающие болью детский разум.
Мама продолжала голосить:
– Боже, Боже, неужели знов тата заберут на фронт!? Та вин ще не вернувся зовсим до дому с той войнэ! Ой, видвернэ (не допусти, отверни), Господи!
Мама даже представить себе не могла, что отец останется на всю жизнь инвалидом: раны никогда не затягивались, не заживали. До конца дней из его раненой ноги хирурги изымали во время операции магнитом металлические осколочки. Восемь операций перенёс отец. Во время первой фронтовой хирург положил его на операционный стол – ампутировать ногу, но отец был молодым, испугался: как это без ноги жить? Соскочил со стола.
Впоследствии врачи ещё трижды пытались ампутировать ногу, чтобы… было основание дать ему вторую группу инвалидности. Это ли не абсурд! Трофическая язва не излечивалась. А работать надо было. Семью содержать, кроме него, некому было.
Ежевечерне он садился на стульчик, ставил перед собой таз с тёплой водой, разбинтовывал рану, опускал ноги в воду с питьевой содой и хозяйственным мылом. Затем спускался на пол, на расстеленный тулуп или коврик, приближал к себе керосиновую лампу, чтоб светлее было, и производил туалет ноги. Он чистил её, обрезая скальпелем и ножничками ороговевшую кожу стопы, рваные края которой напоминали пористый пенопласт серо-белого цвета. Он обрабатывал язву раствором перекиси водорода, марганцовки, фурациллина или риваноля, накладывал длинным пинцетом стерильную салфетку в глубокую ямку на подошве и вновь, заученными и автоматическими движениями, бинтовал ногу. Такая процедура повторялась из вечера в вечер, из года в год.
Помню, часто Максимка, мой в то время пятилетний племянник, которому дед доверял пинцет с ловко накинутой салфеточкой, окунал его в лекарство и чистил ранку, доходя до кости на подошве. Мы, взрослые, хватались за сердце, а Максимка не подозревая, что причиняет боль, радовался, что он «лечит деда». Отец с гордостью говорил:
– Молодец, Максем, не боишься ничого, значит, тэ будеш хирургом!
Максимка стал фармакологом. Жаль, дед не дожил до этого дня.
Иногда, когда одолевали другие болячки, отец меньше ходил, больше лежал, рана затягивалась тонюсенькой, нежно-розовой, почти детской кожицей. Обманчивое впечатление рождало надежду на окончательное выздоровление, но воспалительный процесс никогда не прекращался, гною надо было выходить, он рвался наружу, и, о, счастье, вытекал. Нога посинела, приобрела уже фиолетово-чёрный цвет с какими-то белесо-чёрными точками-ниточками. Несколько раз начиналась гангрена. Эти несколько раз отец отказывался от ампутации и в очередной раз спасал свою ногу.
Вторую группу инвалидности «заслужил» только тогда, когда упал и сломал шейку бедра. Тогда доктор объяснил отцу:
– Что ж ты хочешь, боец? Нога-то твоя вся была гнилая, трухлявая – не выдержала.
Не выдержала не только правая нога, раненая в голень. Пуля-дура пронзила не только её: прошла навылет, снесла, как остриём косы, безымянный и мизинец на левой ноге. Но то было в войну. Отец в последние годы жизни ходил на костылях. Не выдержало сердце фронтовика. Когда наша огромная держава распалась, положенный фронтовику «Запорожец» чаще останавливался, чем ездил. Чихал, урчал, дёргался, заводился ненадолго. Я помню отца очень часто лежавшим под днищем автомобиля, без конца чинившим его.
Однажды в Рождество я навестила родителей. Стояла снежная, очень морозная для Молдавии зима. Отец отвозил меня обратно к поезду в город Бельцы. Его мучения помню отчётливо до сих пор.
Укутав изнутри автомобиль, в котором от времени скукожившись, став короче, отстал резиновый дверной уплотнитель и образовались щели, сквозь них тянулся жуткий холод.
Отец, сняв кресло рядом с водительским, нагрел паяльной лампой воздух внутри, ближе к переднему стеклу, чтоб на нём истаял толстый слой инея. На очищенном лоскуточке стекла на уровне глаз закрепил пластилином квадрат-оконце из прозрачного пластика, чтобы видеть дорогу! Ехали… останавливались… Снова ехали и снова останавливались: отец растирал онемевшие от холода руки, согревая их дыханием, каждый раз выпрыгивая на костылях на улицу, протирал тряпкой стекло «оконца». Мы с мамой коченели на задних сидениях, не в силах шевельнуться.
Спасло нас только то, что движения транспорта совершенно не было: какой безумец поедет по оледеневшей дороге!? Навстречу попадались редкие каруцы, обдавая наш «форд» густым клубом пара, исходившего от лошадиных морд. На секунду отец притормаживал, пропуская встречный гужевой транспорт, остерегаясь столкновения.
Отец много раз просил в собесе заменить машину, объясняя, что он защищал Родину, это его ноги… ходить не может… Ему как-то чиновник из Управления социальной защиты населения Молдавии не вытерпел и зло ответил:
– А мы тебя на фронт не посылали!

Так и ушёл отец из жизни, не дождавшись нового автомобиля!

[Cliver F]

Авторские песни