КТО ОН, ВЕНИАМИН МИХАЙЛОВИЧ БЛАЖЕННИЙ (АЙЗЕНШТАДТ): ГЕНИАЛЬНЫЙ ПОЭТ ИЛИ ЮРОДИВЫЙ ПРОРОК?
Автор: член союза журналистов России Наталья Морсова
Вениамин Блаженный
«…И шепнул мне Господь, чтобы боле не ведал я страха,
Чтобы божьей защитой считал я и гибель свою,
Не над гробом моим запоёт исступлённая птаха –
Исступлённою птахой над гробом я сам запою!..»
(Вениамин Блаженный)
Казалось, потрясений в своей долгой жизни бывало так много, что уже ничто не может с ними сравниться. Однако случайная встреча с поэтическим творчеством непризнанного поэта Вениамина Блаженного (благостного, абсолютно счастливого человека), юродивого мытаря (странствующего подвижника), стала новым, к счастью, приятным потрясением.
Кто он, Вениамин Михайлович Блаженный: гениальный поэт или юродивый пророк с душой безгрешного воробушка? Убогонький (охраняемый Богом), непризнанный поэт, распинаемый в писательской среде, считал себя гонимым странником, свободным, как птица, бесстрашным бродяжкой, шутом, «сораспятым» с Христом:
«…Как дожди и как снег, я шатался с рассвета по полю,
Грозовые раскаты застряли в оврагах ушей…».
Вениамин Блаженный ( Вениамин Михайлович Айзенштадт, 1921 г. – 31 июля 1999 годы жизни) родился в местечке Копысь Витебской области (Белорусь) в бедной еврейской семье щетинщика (мастера по изготовлению изделий из щетины).
Чем больше тягот жизни выпадало на долю семьи юного поэта, тем чище звучал его поэтический голос. К примеру, трогательное стихотворение о Моцарте, который «играет в саду на кларнете», от музыки которого поэт воспаряется к небесам:
«…Играет в саду ли, играет в аду ли,
Играет в раю ли – какое мне дело,
Когда, словно пух тополиный в июле,
Куда-то в зенит поднимается тело…».
В.Блаженный окончил один курс учительского института, в годы войны в эмиграции в Горьковской области работал школьным учителем истории, где единственной отрадой была забытая Богом библиотека, с книгами А. Белого, Ф. Сологуба, Т. Манна, которые он долгими месяцами переписывал своим бисерным почерком.
Вернувшись в Минск, был чертежником, переплетчиком, художником-оформителем в инвалидной артели. И ежедневно писал убористым, полудетским почерком в толстые общие тетради. Одарённый от природы, он не мог не писать. Таких тетрадей с 1940-х собралось шестнадцать. Последняя запись оборвалась в ночь смерти с 30 на 31 июля 1999 года.
Его поэтическое творчество – о женщинах, родителях, «братьях наших меньших». Но в основном – о Боге и Смерти, тогда запретных темах в литературе. Поэт, не вписывающийся в стандартные рамки, ощущал себя гонимым мытарем, как Христос, шутом Христовым, борцом с сатанинскими кознями: «Не жалейте меня. Я и сам никого не жалею…Не жалейте меня: мне когда-то пригрезился Бог».
Его религиозная лирика носила интонацию некоторого юродства, непосредственного диалога с Богом, как с равным, с горним миром, чем-то напоминающая Ветхозаветную Книгу Иова. Как и святой Иов, В.Блаженный как-то усомнился в праведности дел Господних и проклял своё появление на свет, нарушив замысел Божий на каждого из нас:
«Прости мне, мать. Я проклял день рожденья,
Тот грешный день, когда повсюду ночь...»
Не удивительно, что серьёзные литературные журналы отказывали самоучке в публикациях.
Вениамин Михайлович как - будто и не писал стихов, а «сморкал в ладошку кровавую душу стиха». Он всегда пребывал в состоянии творчества, воспалённого воображения и не выходил из ощущения постоянного вдохновения. Отсюда псевдоним «Блаженный» - не от мира сего.
«Я не просто пришел и уйду,
Я возник из себя не случайно,
Я себя созерцал, как звезду,
А звезда — это Божия тайна…».
Поэты его называли «настигнутым вдохновением». Отсюда - бродяжничество, уличное философствование, при наличии жилья и жены, сходное с античным философом Сократом. Может быть, поэтому его признали психически нездоровым?
«Уже из смерти мать грозила пальцем:
Связался сын с бродягою-Христом
И стал, как он, беспамятным скитальцем,
Спит без семьи, ночует под кустом...»
Наказание в виде лечения не заставило долго ждать. В. Блаженного не раз помещали в психиатрическую больницу с диагнозом вялотекущая шизофрения с записью в медицинской карте: «Больной считает себя поэтом…». К слову сказать, с уличным мудрецом Сократом афинские власти обошлись куда строже: его казнили…
«Окно в решетке, двери на ключе,
Убогость койки и убогий разум...
Свирепость отчуждённая врачей,
Свирепость санитарок яроглазых…».
Отсюда доносились рвущиеся к Богу стихотворные стоны души:
«Прибежище мое - Дом обреченно-робких,
Где я среди других убогих проживал,
Где прятал под матрац украденные корки
И ночью, в тишине - так долго их жевал.
...Вот эта корка — Бог, ее жуют особо,
Я пересохший рот наполню не слюной,
А вздохом всей души, восторженной до гроба,
Чтобы размякший хлеб и Богом был, и мной…»
Отпущенный на свободу по ходатайству известных людей, В.Блаженный часто встречался с почитающими его своеобразное творчество литераторами. «Нищеброд», как он называл себя, дружил с Борисом Пастернаком, часто бывал в доме известного писателя. Однажды Пастернак протянул поэту пачку денег - четыреста рублей, несметное по тем временам богатство: «Не ходите, ради Бога, голодным, берите, это не последнее...» – Я не могу есть на деньги Пастернака, – отвечал поэт, но купюры взял. Так они и пролежали у него всю жизнь в одном из шекспировских томов. Хотя всю жизнь нищенствовал. Дорогая эта была реликвия...
В. М. Блаженный переписывался с В.Шкловским, А.Тарковским, Ю.Олешей, А.Межировым, Н.Панченко, И.Лиснянской, Т.Бек, Д.Мережковским и др., высоко ценившими его творчество.
Поэт был заведомо обречён на не печатанье. Он понимал это, но не мог писать иначе. Какая «странность» мешала Вениамину Михайловичу быть «рукопожатным» в литературе? - Безжалостная прямолинейность слова, неприкрытая откровенность души, уход в запредельные глубины бессознательного, дурашливое юродство, детская непосредственность, порой «изъяснялся, сумасшедший, /На языке зверей и птиц», ассоциировал себя с вольной птицей, а бездомные собаки и кошки были роднее человека. Всё это приводит читателя в смятение:
«Воробушек, воробушек,
Душа играет в теле,
Хоть с веточки на веточку,
А все же мы взлетели.
Я тоже вскинул ноженьки
И взмыл, как птенчик, в небо!
Я тоже видел Боженьку —
Он был как птица-лебедь!..»
Понятия Бог и Смерть были его сутью. В двадцать лет он считает себя умудрённым стариком, крещёным самим Христом. А церковный обряд крещения принимает только в 75 лет. Он, как странствующий пророк, не замечает своей нищеты: «Мой дом везде, где нищему ночевка…Мой дом везде, где побывала боль… Я живу в нищете, как живут скоморохи и боги…», и как – будто гордится своей нищетой. Ему ничего и не надо, только б рядом Бог, как воробышку – той самой малой твари, милой его сердцу:
«Клюю, клюю, воробушек,
Господнее зерно.
А Бог рассыпал рядышком
И жемчуг, и янтарь.
Не надобно мне жемчуга –
Ведь я богат давно.
А чем богат воробушек?
А тем, что нищ, как встарь…»
В своих фантазиях поэт откровенно разговаривает с Богом, как с приятелем, идёт босой под палящим солнцем по голой пустыне рядом с Христом, ощущает Его страдания, как свои:
«Сколько лет нам, Господь?..
Век за веком с тобой мы стареем...
Помню, как на рассвете, на въезде в Иерусалим,
Я беседовал долго со странствующим иудеем,
А потом оказалось - беседовал с Богом самим…
…А потом до меня доходили тревожные вести,
Что распят мой Господь, обучающий мир доброте,
Но из мертвых воскрес - и опять во вселенной мы вместе,
Те же камни и тропы, и овцы на взгорьях всё те…».
25 августа 1980 год
Прожив в Минске почти пять десятилетий, поэт не считал этот город для себя родным. Ведь здесь его держали в постылой неволе - психиатрической больнице, которую он называл тюрьмой. Он тяжело переживал свою оторванность от писательских союзов, от общего литературного движения:
«…Мне недоступны ваши речи
На людных сборищах столиц.
Я изъяснялся, сумасшедший,
На языке зверей и птиц…».
И всё же, несмотря на свою изолированность, он повлиял на литературную жизнь. Никому не подражал, не имел учеников, и, тем не менее, сумел занять заметную нишу в русской поэзии, оцененную, правда, после его смерти.
Публиковаться начал поздно - в 1982 г. В Союз белорусских писателей Вениамин Михайлович решил вступить в семидесятилетнем возрасте. Принимали его весьма специфически: десять голосов - «за», десять - «против». И в сё же, после «промывки мозгов», приняли, для того, чтобы быстро забыть…
«Ухожу равнодушно от ваших возвышенных истин,
Корифеи искусства, мазурики средней руки…
Как похабный товар, продающие лиры и кисти,
У замызганных стоек считающие медяки…
…………………………………………