НЕИЗВЕСТНАЯ ВОЙНА

[mirhop]

В годы Великой Отечественной Войны
капитан авиации Битюков Иван Васильевич
совершил 350 боевых вылетов и воздушный таран.

Много послевоенных лет капитан, бывший командир авиаэскадрильи
Иван Васильевич Битюков добивался сделать известным советским людям события "блока смерти". Он писал в редакций газет, и в официальные органы...... Он не мог спокойно спать по ночам: перед глазами вновь и вновь вставали серые мрачные стены " блока смерти", тесный дворик, пулеметные вышки, почти нависшие над головами босых, полураздетых, измученных людей, стоявших под открытым небом и в зимнюю стужу, и в летний зной.
В его ушах звучали крики умирающих.... Словно живых, видел он в беспокойных снах тех, кто просил его в последний час - " Ваня, если останешься жив, не забудь адрес, сообщи".
И он снова и снова брался за перо, он просил помочь найти семьи погибших, он просил напечатать его рассказ о пережитом….
Он был первым, кто сразу же после окончания войны написал Советскому правительству и Центральному комитету партии о том, как боролись и как победили смерть советские офицеры - узники двадцатого блока.
Родина должна узнать, как погибали, оставаясь несгибаемо верными ,
ее воины.
Но письма Ивана Битюкова оставались без ответа.....
Тогда он взялся писать дневник.
Он писал его для дочерей своих: Люды и Вали.
Подрастут, прочтут.
Этот дневник - пять ученических тетрадей.

Тетрадь первая :






Это случилось 14 сентября 1943 года.
Гитлеровские войска все дальше отступали на запад под напором
Советских войск с Таманского полуострова, стараясь вывести на Крымский полуостров все, что только можно. Из других фронтов немецкое командование срочно перебрасывало новое подкрепление.
Шли упорные наземные и воздушные бои. Наступил крутой перелом на Таманском плацдарме. Фашистская группировка с боями отходила в Крым.
В этот сентябрьский день, когда закончилась боевая летная работа, на командный пункт полка подъехал на легковой машине генерал-майор Рубан,где в это время я вел разбор только, что окончившегося 3-го боевого вылета моей эскадрильи.
Генерал-майор приказал мне подойти к машине, на которой была заранее им раскрыта карта.
-Вот смотри капитан, по уточненным агентурным данным между станицами Варнековской и Гостагаевской – генерал провел карандашом на карте- движется большая колонна до 500 автомашин с войсками и боеприпасами.
Необходимо произвести внезапный бомбардировочно-штурмовой налет с
уточнением направления колонны противника.
- Смотри! – время к заходу солнца остается два часа. Генерал посмотрел на часы, а потом улыбающим лицом на меня . –Помни! –без прикрытия истребителей. Аэродром подготовили на случай ночной посадки.
- Взлет через 20 минут.
Через указанное генералом время, четыре самолета ИЛ-2 один за другим
пронеслись над командным пунктом дивизии и делая круг над аэродромом с правого разворота взял я курс к линии фронта. Линию фронта перелетели на большой высоте. Под нами серебристая лента реки Кубань, левый берег окутан непроходимыми камышовыми дебрями. Вверху, слева строя самолетов появились частые шапки взрывов зенитных снарядов. Это зенитная артиллерия противника ведет прицельный огонь по нашим самолетам. Обходя объекты, где могла быть зенитная артиллерия, самолеты со снижением подошли к плавням реки Кубань и на бреющем полете, маскируясь крутым левым берегом, и камышовыми зарослями подходили к цели и с набором высоты и разворотом влево вышли на боевой курс.
Впереди по дороге километров на пять растянулась колонна немецких автомашин. По радио сообщаю, бомбить и штурмовать колонну автомашин только прицельно.
Машины поочередно с правого пеленга ныряют в полосу заградительного огня. Мой самолет подбросило от взрывной волны. Посматриваю по сторонам. Все в порядке, небольшие пробоины на плоскостях. Машина хорошо реагирует на рули. Маневрировать против зенитного огня нельзя, наступила решающая минута, цель в прицеле. Нажимаю на гашетку, и бомбы серийно одна за другой отделяются от самолета.
- Мало! Нужно еще пару заходов на штурмовку, передаю по радио своим
питомцам, которые выходя на боевой курс прилипли к моему самолету, как пчелы к улью.
После обстрела колонны противника пулеметно-пушечным огнем, слышу напев «Сулико». Это как всегда после удачной атаки, мой прикрывающий
Павел Ильич Новиков сигнализирует своим товарищам по строю Пантелееву и Якушеву – горят бензозаправщики, взрываются автомашины с боеприпасами, фрицы удирают.
Вдруг «Сулико» на полуслове замерло. Посматриваю по сторонам. Справа, ниже нашего строя перерезают нам курс четыре самолета противника Ю-52,
Значит, правду говорил наш генерал, действительно драпают гитлеровские генералы со своими штабами в Крым.
Даю команду, в атаку!
Догоняя один из самолетов противника, беру в прицел, нажимаю на гашетки,но те тут то было, пушки и пулеметы чиркнули и замолкли.
Да, увлекся я при штурмовке и поливая пушечно-пулеметным огнем до тех пор, пока ничего в магазинах не осталось.
- Неужели упущу такую добычу?
Догоняя справа, самолет противника, сбавляю газ до тех пор пока не поравнялся в десяти метрах с фрицем.
- Я смотрю на него, а он на меня.
Я вынимаю пистолет и даю по нему очередь, а он мне дулю.
- Заело меня моё самолюбие.
Даю фрицу развернуться и догоняя его, промелькнула в моей голове мысль, винтом нельзя, машина инертная. Дай я его кончиком плоскости по килю,это ему будет достаточно, а мне ничего, подумал я, поворачивая свой самолет влево, вдруг болтнуло от встречной струи самолета противника и вместо кончика, задел порядочно своей плоскостью по стабилизатору самолета противника.
Фриц нырнул штопорить, а мой самолет тащить с креном меня к земле…
- А вот и земля Родимая…
Когда начало светлеть в левом глазу я почувствовал запах нашатырного спирта и повязку на голове. Это мой старший стрелок-радист Яков Чачин
оказывал мне первую помощь.
- Ну, что Яша, хотел что-то сказать, да и забыл.
- Да Вы потеряли сознание, стукнулись головой о панель приборной доски при посадке, даже стекло вдребезги разлетелось от указателя температуры масла.
- Я Вас оказывается, отходил.
Видите! Мы сидим у разбитой лодки, а не около самолета. Плоскостья вон, сзади метров20, а винт с коком впереди метров 50, - показал мне Яша рукой,думая, что я в действительности что-то соображаю.
- Ну пошли. – Слышите! Стрельба с возвышенности началась, даже пули от нашего разбитого корыта отлетают.
Повел меня Яша за руку в камышовые дебри. Иду за ним и не знаю, куда от меня ведет. Шумит в ушах, боль в виске, ноги не хотят идти.
- А ну, давайте быстрее, пальба усилилась, разрывы мин ложатся около нашего самолета. Взял меня Яша на спину и давай таранить огромным туловищем камыш.
Уж давно стемнело, и дождик перестал идти, а он несет, да несет не слушается моего приказания, а только отвечает – Вы больной, а я врач, -
прошу выполнять мои указания.
Окоченели у меня руки, держась за его плечи, и начал уже не приказывать,а просить.
-Яшенька, дорогой мой стокилограммовый, не могу держаться, руки отваливаются.
- А руки, пробурчал Яша.
Схватил он мои ноги, окутал ими свой живот, придерживая их руками, и давай не идти, а бежать, как какой хороший бегун.
- Стоп, вот и наш дом, показывая на большой гнездо, свитое какой-то птицей.
Нагнул мой Яша камыш, разорил несколько гнезд и послал сверху камыша постель.
- Ну а теперь спать, мой дорогой больной.
Проснулся я первый, освободив его тяжелую руку от своего туловища.
- Яша вставай, начал я его будить.
- Уж солнышко скоро взойдет, тихо шепчу ему на ухо.
Посмотрел я на его молодое, жизнерадостное лицо и жалко мне его стало,
пусть поспит, он же меня километров пять тащил на своих плечах, порезавши себе руки и лицо об встречный камыш.
Подвинулся к нему в плотную, обнял его и начал вспоминать как это все произошло и почему мой самолет не вошел при таране в л плоский штопор вместе с самолетом противника.
- Слышу, он меня будит да приговаривает, - вот так раненный, а еще обнимает меня как путящую смоленскую барышню.
Попросил Яшу поднять меня выше камышей, а потом задал ему вопрос, куда он меня тащил на восток или на запад. Яша не задумываясь над этим вопросом и быстро ответил, - конечно, на восток к своим.
-А посмотри на восход солнца, - показал я ему на зарево видневшее сквозь камыш.
Яша встал, обкрутился медленно вокруг себя, повернулся ко мне и ответил – виноват, потерял в суматохе ориентировку, то с Вами возился, отхаживал,да и немцы сильно палили по нас, а тут на грех и дождик полил.
Сидим, молчим, только друг на друга поглядываем.
По лицу видно, что Яша хочет что-то тревожное высказать.
- Так значит, я вел Вас на запад….
Не вел дорогой, а тащил как мешок…. в руки к немцам, - вот как выручают своего командира в бою.
Посмотрел на Яшино выражение лица, а он и духом упал, ну тут и давай я его подбадривать.
- Так вот, что дорогой мой Яшенька, хотя ты и не знал куда вел, но ты нес меня по правильному пути, на запад. – Немцы тогда еще видимо искали, и наверняка и сейчас ищут на востоке, но ты их перехитрил, запутал им наш след. Я также поступил бы, если бы был я в то время в нормальном состоянии, как и ты.
Повеселел мой Яшенька, посмотрел на меня улыбающим взглядом.
- Так значит я по правильному пути вел Вас.
- Да по правильному пути, но только не вел, а нес на своем горбу, ответил я ему.
- Яша!- а узнаешь ли ты место, где мы с тобой спали в первую ночь в обнимку на временно оккупированной врагом территории, если нам придется посетить это место после изгнания немецких полчищ, когда возвратимся в свою часть.
- А это место найти очень просто, по гнездам.
- Так вот, что Яша, немцы здесь нас не найдут, потому что здесь где мы находимся, в этих густых камышах вьют птицы себе гнезда где никогда не
ступала человеческая нога.
Сидим мы с Яшей на птичьих гнездах и размышляем остаться здесь и ожидать до прихода наших войск или продвигаться к своим.
Раскрыл я свой летный планшет, вынул карту, а тут на радость и плитка
шоколада показалась. Переломил шоколад на две разные части и подаю ему большую.
- Это тебе, ты заслужил больше, решил я.
- Нет, я доктор, а Вы пока больной от ушибов, Вам шоколад как некурящему, а мне папиросы, затягиваясь, положил мне Яша обратно свою долю в мой планшет.
Послышался гул самолетов со стороны восходящего солнца, лежащего на вершине камыша, которые через несколько минут пролетели около нас.
Проводили мы взглядом девятку Илов, пока не скрылись из вида.
- Товарищ капитан, если бы Вы не протаранили фрица, мы бы тоже летели по этому маршруту.
- Да Яша, - летели возможно и по этому маршруту, да еще как бы бомбили и штурмовали отступающего фрица, с горечью ответил я ему.
Двое суток днем и ночью пробирались к передовой линии фронта по плавням реки Кубань. Сзади осталась станица Киевская.
- Яша посмотри мы все же перешли линию фронта, показывая ему на карте и местности.
- Теперь мы еще не так повоюем, если б скорее добраться в часть, обнимая и целуя меня, промолвил Яша.
Ускоренным шагом вышли мы с камышей, чтобы пересечь поляну. Но не
прошли и 50 метров, как вдруг поднялся на ровной местности камыш, а из
траншеи послышались окрики на ломанном русском языке «Русь здавайся».
Мы быстро залегли. Немцы вначале не стреляли, а подняли вверх на автомате чучело, на котором была одета каска.
Вначале я не догадался и два раза прицельно выстрелил. Убедившись фрицы,что я стрелок надежный, начали палить по нас из автоматов, которое перешло в матерщину и Русь Здавайся. Лежим на ровной поляне прижавшись плотно к земле поглядывая по сторонам и решаем бежать по разным направлениям в камыш, возможно, кого-либо шальная немецкая пуля не заденет.
Как только мы поднялись, сразу за нами поднялся один фриц, я дал выстрел по нему, он упал, а мы по разным направлениям начали бежать в камыши,не обращая внимания на вой пуль, которые градом посылали фрицы из своих траншей.
Бегу, соревнуясь с летящими пулями, кто быстрее финиширует к финишу и недобежавши шага три до камыша как левая нога подломилась.
Я упал и кой как на животе цепляясь руками за траву дополз в камыш и начал стрелять по бегущим фрицам пока они не залегли, отсекая своего Якова, чтобы он мог уйти в камыш.
Подбежав с противоположной стороны, Яша схватил меня на руки и начал удаляться вглубь камышовых зарослей.
Стрельба вновь усилилась, в какую сторону Яша не направлялся, неся меня на руках, все ближе и ближе приближались звуки выстрелов.
Выбившись, мой Яша, из сил неся меня по пояс в воде по густым высоким
камышам и выбравшись на мель, нагнул камыш к воде и положил меня на
него.
И вот впервые я услышал от Якова не товарищ капитан, а Иван Васильевич,-
Вы ранены в ногу.
-Да Яша в ногу, но не будем об этом говорить.
- Вот бери мой партийный билет, ордена и пробирайся как можно быстрее в глубокие и густые камыши.
- Нет, я Вас не брошу, ведь я комсомолец, меня крепко накажу в части, за то, что я своего раненного командира оставил на поле боя, спасая якобы свою шкуру.
- Вместе летали, вместе фрицов уничтожали, так вместе и умрем.
Никакие приказания, уговоры оставить меня не подействовали на него и
когда я ему пригрозил, он залился слезами.
- Но коль ты напористый комсомолец и меняешь свою жизнь на труп своего командира, бери документы и ордена и зарой в сухом надежном месте,возможно, если будешь жив расскажешь в части, что я честно сражался сврагом на поле брани за Родину погиб в бою. Наклонился Яша над моей лежащей головой в воде, а слезы его так и ложатся на моё лицо, приподнял мою голову из воды, крепко поцеловал в губы и удалился.
Лежу в воде, а мысль в голове, не жаль теперь своей жизни, но только не плен.
В голове как на экране пролетело событие начало войны 1941 года.
Приказ : в балке около Сурок-Михайловка сосредотачиваются немецкие танки, насести урон противнику и дать возможность нашим наземным войскам отойти на новый рубеж обороны с меньшими потерями и эвакуировать промышленные объекты города Днепропетровска, тем самым сорвать немецкий план молниеносного захвата города.
После отличного выполнения боевого задания под командованием командира эскадрильи капитана Калачова и штурмана эскадрильи капитана Кузнецова с радостью с победой мы не полностью пернатые возвращались на свою базу.
По пути следования наши самолеты Р-5встретили
впервые «Мессершмидты-М-109»
В неравно бою три стервятника были сбиты нами, штурману эскадрильи
капитану Кузнецову снарядом оторвало голову, а командиру эскадрильи
Калачову на вылет оторвало снарядом обе ноги, но все же он посадил самолет и видя, что к нему приближаются танки, принявшие за немецкие,
вынул пистолет и застрелил себя ради того чтобы не быть пленным.
Ясно послышалась немецкая матерщина на русском языке. Теперь я только понял, немцы взяли нас в кольцо, которое постепенно сужали и необходимо что-то срочно принять, но только не плен, а лучше смерть.
Посмотрел я вверх на моросящий дождик, подставил дуло своего пистолета к виску, нажал на курок, но выстрела не последовало.
Убедившись, что в магазине пистолета патроны отсутствуют, выбросил его в воду от себя.
Пули воют сверху меня, стараюсь приподняться пусть какая-нибудь шальная да прекратит моё существование, но только не плен, но тяжесть реглана, впитавшего в себя воду, тянет меня обратно в воду.
Удар по голове, будто земля качнулась передо мной, прекратил начатые мои мысли, в глазах засверкало, а потом потемнело.

P.S. Сохранена авторская орфография.
Подготовка к публикации - проект “Неизвестная война”
архив Мирослава Хоперского.
Все права защищены.
(с) Мирослав Хоперский, 2011 год.

[mirhop]

Цветы для Штукенброка

Памятное и мемориальное событие в 2011 году
«За мир - против ядерной угрозы»
Кладбище советских солдат Stukenbrock-Senne, Зеннер штрассе,
Германия
Суббота, 3-е сентября

[mirhop]

Одним из самых страшных мест концлагеря Маутхаузена являлась каменоломня, расположенная в окрестностях лагеря в глубоком скалистом ущелье.
Здесь целые дни, не видя солнца, работали сотни заключенных -
подрывали громадные скалы, били камень.
Битый камень вручную выносился наверх. Путь лежал по так называемой "лестнице смерти", состоящей из 186 ступеней.
Тощие, измученные люди в полосатой одежде строем загонялись в
глубокую пропасть. Надо было двигаться быстро, не выходя со строя выбирать покрупнее камень и тотчас же подыматься на верх.
И так без перерыва, без отдыха, без пощады. Вверх по лестнице и бегом вниз, опять вверх и опять вниз, с утра и до вечера.....
Фашистские убийцы - солдаты СС и капо* следили за тем, чтобы каждый заключенный брал камень только большого размера. И горе было тому, кто попадался им на глаза с грузом недостаточной величины. Но страшная участь ждала и того, кто понукаемый палкой и прикладом брал большой камень. Обессиленный, он валился с ног. Тогда эсэсовец, как хищный зверь, набрасывался на несчастного. Затем избитый,
потерявший сознание человек сбрасывался в пропасть.
Но после того, как ходячим трупам с трудом удавалось выбраться на поверхность, им надо было с тем же грузом пройти еще 2000 метров в гору, столько же вниз и около 800 метров по крутому склону к месту, где сваливались камни. Отстающих эсэсовцы и капо подгоняли прикладами, штыками и палками.
Особенно свирепствовал на каменоломне старший капо польский немец Заремба. Этот убийца устраивал для эсэсовцев развлечения. Он сталкивал со скалы свою очередную жертву, а в это время эсэсовские бандиты открывали стрельбу по падающему в пропасть человеческому телу.
Каменная лестница названа кровавой: ее ступеньки не просыхали от крови замученных и убитых здесь.
Но еще более жуткие сведения о концлагере и каменоломне дал задержанный американским войсками рапорт-фюрер Маутхаузенского застенка унтер-офицер Мерц .
Унтер-офицер Мерц рассказал, как он собственноручно уничтожал заключенных выстрелом из мелкокалиберной винтовки в мозжечок –
"Это самая легкая смерть, я не желал долгих мучений несчастным", - цинично заявил он.
Гиммлер посетив однажды лагерь, выразил явное недовольство недостаточно жестким режимом. Прибыв на каменоломню, он приказал взять первого встречного заключенного, но обязательно русского. А когда подвели к нему жертву с привязанными камнями, Гиммлер сам толкнул человека в пропасть.
- Вот так надо действовать , - распорядился он.
Так и действовали.
За несколько недель до окончания войны в крематориях концлагеря было сожжено более 3000 больных и истощенных заключенных.
Это был самый суровый лагерь, в котором в массовом порядке практиковалось физическое истребление людей различных национальностей и особенно советских граждан.


*капо (старший команды, дословно - погонщик - римское слово)

По воспоминаниям бывшего узника концлагеря Маутхаузен
А. Кириянова, г. Киев.
рисунок художника С.Подорожного бывшего узника концлагеря Маутхаузен
P.S. Сохранена авторская орфография.
Подготовка к публикации - проект “Неизвестная война”
архив Мирослава Хоперского.
Все права защищены.
(с) Мирослав Хоперский, 2011 год.

[mirhop]

Под вечер седьмого ноября 1943 года от вокзала, через весь серый молчаливый Нюрнберг, тянулась к международному лагерю «Лангвассер» колонна русских военнопленных офицеров. Их этапировали под Нюрнберг
из непокорённого Хаммельбургского офлага ХIII-Д.
Измученные, измождённые, шли медленно, из последних сил.
На груди каждого крупные буквы «SU» - «Советский Союз».
Вот русские в воротах лагеря – гросс-лазарета… И раздались возгласы:
- Красная Армия! Советик!
Югославы, французы, чехи, поляки, презрев все строгости режима, сбегались в своих секторах к колючей проволоке увидеть своими глазами, ободрить тех, чья великая страна героически сражалась против главных сил гитлеровской Германии.
Летят сигареты, картошка, липкий чёрный эрзац-хлеб:
- Други, вас угощают сербы!
- Вив Армия Руж!
Нех живёт Армия Червона! – поднялись руки, сжатые в кулак.
Колонна подтянулась – измученные лица озарили улыбки. Напрягая последние силы, люди старались идти чётко, сохраняя военную выправку в рядах. И несколько голосов запели: «Выходила на берег Катюша…» Родилась песня, тихая, слабая… Её поддержали все остальные.
«Катюша»! Родная, русская! Ты сейчас вступаешь за колючую проволоку боевой подругой, ты вместе с воинами твоей Родины, обезоруженными,
но не покорёнными. Песня звучала всё громче. Громче… «Катюшу» сменила близкая к сердцу каждого слова: «Кипучая, могучая, никем непобедимая, страна моя, Москва моя, ты самая любимая!»
Толпы за колючей проволокой бурлили. Песни непокорённых ворвались в сердца, будоражили, вызывая улыбки, восхищение, надежду. Звучали боевым вызовом. Французы ответили «Марсельезой»: «Вперёд плечом к плечу шагая, священна к Родине любовь»… Старинной, но вечно юной «Марсельезой»: «Вперёд, свобода дорогая, одушевляй нас вновь и вновь».
Охранники старались побыстрее загнать колонну советских военнопленных офицеров в изолированный русский сектор.
Песню не задушишь, не убьёшь!.
Эстафету подхватили сербы: «Живет! Живет дух славянский, будет жить в веках. Напрасно грозит нам пропасть, напрасно гром гремит. Пусть теперь над нами буря всё снесёт, скалы треснут, дуб сломается, земля дрожит.
Мы стоим устойчиво, как гранитная скала! Проклят будет предатель своей Родины!...
«Вставай, проклятьем заклеймённый!» - вспыхнуло над колонной русских.
И весь огромный лагерь, все сектора, всех наций, подхватили «Интернационал».
Могучим призывом выстоять, подняться на Сопротивление звучало:
«Это есть наш последний и решительный бой».
Никто и ничто не могло отнять у безоружных веру в победу.

***
Я открываю «Югославский дневник», донесший весть о братании песней. «Посылаю Вам. Ариадна Сергеевна, самое дорогое – дневник. Вёл его на обычной школьной тетради, которую мне подарил русский офицер в знак дружбы и благодарности. Его привезли в наш лазарет из цеха немецкого военного завода с тяжело повреждённой рукой: он совершил аварию тяжёлого пресса. Пресс надолго вывел из строя, но лишился пальцев на левой руке. Я уступил раненному свой ужин, он мне подарил эту тетрадь» - Станислав Ефтимиядес, профессор технического университета города Скопле, Македония.
Записи в этой тетради Ефтимиядес делал тайком ночами. Хранил дневник в бараке тайно.
Продолжаю чтение «Дневника»: Я живу под одной крышей с русскими рабочими, крестьянами, инженерами, профессорами, врачами, офицерами, художниками, писателями. Разговариваю с ними ежедневно и много обо всём. Я имею возможность не с чужих слов узнавать облик советского человека. И для меня это самая большая школа в моей жизни. В самых тяжёлых условиях, когда другие люди теряют мужество, храбрость, моральный дух и готовы пойти на всё, во имя спасения своей жизни, у людей из страны Октября, страны Ленина, я вижу готовность на всё, во имя спасения своей Родины»

Ариадна Юркова,
Член Союза журналистов СССР и РФ
Проект «Неизвестная война»

[mirhop]

Разъезд Дубосеково.
А сколько стоит за ним всего - и слез, и веры, и гордости!
И сколько таких названий на нашей земле! ...


Ровно за месяц до событий у разъезда Дубосеково я писал очередную статью в номер.
Закончил ее поздно ночью. Поставил точку и, вернувшись к первой страничке, написал заглавие: «Не Москва ль за нами...» Редактор уже несколько раз нетерпеливо звонил, и я направился к нему. Коридоры редакции были странно пустынны.
Редактор хмурился, но прочитал передовую так быстро, что я не успел даже переступить с ноги на ногу. Мне всегда казалось, что он не читает рукописи, а перелистывает их. Но это было не так. Мы долго правили передовую по «адской» системе - читая ее вслух. На заголовке редактор долго не задерживался. Он зачеркнул его и написал: «Значение боев под Москвой». Это было сказано куда лучше, чем раньше,- точно, спокойно. Редактор внимательно посмотрел на меня и сказал:
- Вы остались в оперативной группе в Москве. Редакция эвакуировалась в Куйбышев.
Информация была произнесена в прошедшем времени. События, о которых говорил редактор, произошли, пока я писал передовую в отдаленной комнатке на четвертом этаже здания Центрального театра Красной Армии. Утром следующего дня оперативная группа на трех «эмках» переехала в помещение «Правды». Здесь работали оперативные группы трех редакций - «Правды», «Комсомольской правды» и нашей -«Красной звезды». Каждая занимала по этажу. Было просторно и оттого немного грустно: не хватало милой редакционной тесноты, веселой сутолоки. По ночам завывали сирены. Противник бомбил город. Нам приказывали спуститься в бункер, там было душновато, и мы не хотели покидать свои комнаты. Тогда во время бомбежек в бункере стали крутить фильмы. Соблазн был велик, и приказ ПВО начал выполняться.
Писатель Петр Павленко с желтым, утомленным лицом, живший со мной в одной комнате, покашливая и глотая какие- то порошки, ворчал:
- Это значит, они будут бомбить, а мы вверх и вниз бегать. Хорошенькая история!
Так началась московская оборона для редакции.
На самом деле она началась задолго до того, как мы стали спускаться в похожие на отсеки подводной лодки бомбоубежища.
Оборона Москвы - битва, не имевшая себе до того времени равных во второй мировой войне. Боевые действия вовлекли в свою орбиту - с обеих сторон - сто пятьдесят дивизий, двадцать тысяч орудий и минометов, три тысячи танков и до двух тысяч самолетов. Бои развернулись, перемещаясь в пространстве, на территории в семьсот пятьдесят километров по фронту и более четырехсот километров в глубину. Характер их для наших войск распадается на два этапа - оборонительный (30 сентября - 5 декабря) и наступательный (6 декабря 1941 года - 20 апреля 1942 года), когда, сверкнув из туч обороны, карающий меч возмездия обрушился на голову противника. «Зима нашего несчастья» - так назвал танковый «бог» немецкой армии Гудериан события под Москвой. Эта сухая справка важна. Она помогает понять не только природу духовной стойкости двадцати восьми, но и военную необходимость их подвига.
Война трагична. Бывает, что кровь и гибель людей не в силах принести желанного результата, искупающего жертвы. Не так обстояло дело у Дубосекова. Северо-западные подступы к Москве обороняла 16-я армия. Командовал ею Константин Рокоссовский. В состав армии входила 316-я стрелковая дивизия Ивана Панфилова. В дивизии был полк Ивана Капрова, а в полку - рота капитана Павла Гундиловича. И вот группа бойцов этой роты во главе с Василием Клочковым и оказалась у Дубосекова, по которому пришелся отчаянный удар немецкого танкового клина. Более чем на четыре часа задержали двадцать восемь танки противника, перебили им стальные сухожилия, не дали прыгнуть на Москву. В те дни это был неоценимый выигрыш во времени. Из таких вот часов свирепого топтания противника на месте и возникло крушение его стратегии молниеносной войны.
Москва устояла. Страна приободрилась. Вздохнула с облегчением оккупированная Европа, прильнувшая к тайным радиоприемникам. Ушат военных сводок отрезвил Турцию и Японию, уже было готовых кинуться вслед за Гитлером.
Но не будем забегать вперед.
Наступление на Москву в октябре провалилось. Между тем квартирмейстеры противника уже составили планы размещения своих войск в Москве и Подмосковье, а Геббельс приказал берлинским редакциям в номерах на 12 октября оставить место для экстренного сообщения о падении советской столицы. Но прошел этот срок. Пустовавшие колонки газет рейха были заполнены другими сообщениями.
Любопытно все-таки читать теперь воспоминания гитлеровских генералов. Много в них вранья, умолчаний, искажений. А все же листаешь такие мемуары - и нет - нет будто и услышишь тяжелые вздохи автора, исторгнутые из самого его естества, где все еще кровоточит что-то, насквозь пронзенное нашим оружием.
Вот книжка «Роковые решения». И в ней генерал Блюмментрит растравляет свои раны: «Когда мы вплотную подошли к Москве, настроение наших командиров и войск вдруг резко изменилось. С удивлением мы обнаружили в октябре и начале ноября, что разгромленные русские вовсе не перестали существовать как военная сила. В течение последних недель сопротивление противника усилилось, и напряжение боев с каждым днем возрастало... В войсках с возмущением вспоминали напыщенные октябрьские заявления нашего министерства пропаганды».
Кружились желтые листья поздней осени. Опадали - один за другим - листки календаря.
«Осенний листопад». В планах немецкого генштаба, связанных с Россией, он пролегал чертой, за которой сияла вожделенная победа германского оружия до начала- «зимней кампании». Время шло. Желтые листья покоричневели, высохли, стали хрупкими, ломкими, исчезли под снегом.
Политрук Василий Клочков не знал, конечно, что происходило тринадцатого ноября в Орше. Между тем этот день грозно перекликнулся с тем, вставшим в изрытых снегах Подмосковья окровавленным днем, когда под разорванным снарядами седым и диким небом Клочков скомандовал: «Ни шагу назад!»
Утром с Витебского шоссе на улицы полупустынного белорусского города вынеслись черные «майбахи» и «хорьхи». На ближнем полевом аэродроме в тот же час, эскортируемый истребителями, приземлился «юнкерс-88», оттуда проселком броневики помчали в Оршу его пассажиров. Тройным кордоном сильная охрана эсэсовцев окружила здание, куда съехались на совещание командующие немецкими армиями. В небольшом зале тихо переговаривались фельдмаршалы и генералы. Шелестели осторожные реплики:
- В сложившихся условиях... Москва...
- Может быть, временная оборона как искомая форма...
- Скажем, до весны сорок второго...
- Возможно, вы и правы, но, мой генерал...
Вошел Гитлер, остановился у стола с картой. Не садясь, заговорил. Отрывисто, туманно, с тайным значением, как пифия.
- Пути истории. Высшая миссия, предопределенная судьбой. Престиж новой Германии. Провидение не оставляет выбора.- И среди путаницы загадочно-угрожающих фраз отчетливо и ясно выскочили слова: — Москва должна быть взята и после этого исчезнуть с лица земли.
Немецкие источники, и в частности воспоминания Фабиана фон Шлабрендорфа, позволившие нам вполне точно воспроизвести картину этого совещания, дают также возможность утверждать: Гитлер, принимая свое решение, исходил не столько из военно-стратегической целесообразности, сколько из политических соображений. Он считал, что отказ от наступления грозит осложнениями внутри рейха и международным провалом.
...Сказав, Гитлер сел, взмокший, с погасшими, не видящими ничего вокруг глазами.
- Что думают генералы?
Стриженный прусским «ежиком», одутловатый Браухич - командующий сухопутными силами, усталый Гальдер - начальник генерального штаба и мрачно-надменный Бек - командующий группой «Центр» коротко и твердо поддержали фюрера.
Гитлер откинулся на высокую спинку стула и мечтательно произнес:
- Там, где сегодня стоит Москва, будет огромное море. Я слышу плеск его волн. Оно навсегда скроет от цивилизованного мира русскую столицу. Тодт позаботится об этом... Но сначала ее нужно разрушить. Это сделаете вы. Любая форма капитуляции войск и населения будет отвергнута. Все пойдет на дно.
На сто сорок седьмой день войны противник начал второе генеральное наступление на Москву. «Тайфун» - так назвал Гальдер эту операцию. Гитлер бросил на столицу 51 дивизию - 18 танковых и механизированных и 33 пехотных. Когда весной 1940 года против Франции на всем фронте - от моря и до Седа¬на - действовали 10-11 бронетанковых дивизий, весь мир содрогнулся от ужаса перед этой концентрацией техники. На одну Москву было двинуто больше бронетанковых частей, чем против всей Франции.
Гитлер обратился к войскам с приказом, объявил начало последнего, «решающего» наступления. «Путь,- гласил приказ,- готов для сокрушительного и окончательного удара, который раздавит противника до начала зимы».
16 ноября. Мощные танковые тараны обрушились на правое крыло нашего Западного фронта. Юго-восточнее Тулы возобновила бешеные атаки 2-я танковая армия противника. В центре рвалась вперед его сильнейшая группировка - 4-я армия. Помните эти дни?
Северо-западнее столицы немцы вышли к каналу Москва - Волга - теперь в воскресные дни москвичи ездят туда купаться - и форсировали его в районе Яхромы. Обойдя Тулу, при¬близились к Кашире.
Вскоре после переезда в здание «Правды» редактор вручил мне четыре строчки политдонесения, поступившего в числе многих других от политотдела одной из дивизий, оборонявших Москву. В нем было сказано, что группа бойцов во главе с по¬литруком Диевым отразила атаку 50 танков. Ни имен бойцов, ни точного рубежа, на котором разыгрался бой,- ничего не известно. Только фамилия политрука, упоминание о разъезде Дубосеково и самый факт, волнующий, как тревожная, сильная песня...
Вот этот факт:
«16 ноября у разъезда Дубосеково 29 бойцов во главе с политруком Диевым отражали атаку танков противника, наступав¬ших в два эшелона - 20 и 30 машин. Один боец струсил, поднял руки и был без команды расстрелян своими товарищами. 28 бойцов погибли как герои, задержав на четыре часа танки врага, из которых 18 подбили».
Я тотчас придвинул к себе несколько листков бумаги и написал передовую. Назвал ее «Завещание двадцати восьми героев».
Читатель прочтет ее здесь целиком. Не могу сказать, что она хорошо написана. Но именно в ней - пусть и неполно - впервые рассказано о подвиге двадцати восьми героев-панфиловцев. Она была опубликована в газете «Красная звезда» 28 ноября - через двенадцать дней после боя.
Итак, передовая:
«В грозные дни, когда решается судьба Москвы, когда вражеский натиск особенно силен, весь смысл жизни и борьбы воинов Красной Армии, защищающих столицу, состоит в том, чтобы любой ценой остановить врага, преградить дорогу немцам. Ни шагу назад - вот высший для нас закон. Победа или смерть - вот боевой наш девиз.
И там, где этот девиз стал волей наших людей, там, где на¬ши бойцы прониклись решимостью до последней капли крови оборонять Москву, отстоять свои рубежи или умереть,- там немцам нет пути.
Несколько дней тому назад под Москвой свыше пятидесяти вражеских танков двинулись на рубежи, занимаемые двадца¬тью девятью советскими гвардейцами из дивизии имени Пан¬филова. Фашистские танки приближались к окопам, в которых притаились наши бойцы.
Сопротивление могло показаться безумием. Пятьдесят бронированных чудовищ против двадцати девяти человек! В какой войне, в какие времена происходил подобный неравный бой! Но советские бойцы приняли его, не дрогнув. Они не попятились, не отступили. «Назад у нас нет пути»,- сказали они себе.
Смалодушничал только один из двадцати девяти. Когда немцы, уверенные в своей легкой победе, закричали гвардейцам «Сдавайсь!», только один поднял руки вверх. Немедленно прогремел залп. Несколько гвардейцев одновременно, не сговариваясь, без команды выстрелили в труса и предателя. Это Родина покарала отступника. Это гвардейцы Красной Армии, не колеблясь, уничтожили одного, хотевшего своей изменой бросить тень на двадцать восемь отважных.
Затем послышались спокойные слова политрука Диева: «Ни шагу назад!» Разгорелся невиданный бой. Связками гранат храбрецы подбивали танки, зажигали бутылки с горючим.
В этот час горстка героев не была одинока. Над ней встало великое прошлое нашего народа, грудью отстаивавшего свою независимость. С ней были доблестные победы русской гвардии, о которых фельдмаршал Салтыков еще во время Семилетней войны с пруссаками доносил в Петербург: «Что до российских гвардейцев касается, могу сказать, что противу их никто устоять не может, а сами они подобно львам презирают свои раны». С ней была доблесть и честь Красной Армии, ее боевые знамена, которые в эти минуты как бы осеняли героев. С ней было народное благословение на беспощадную борьбу с врагом.
Один за другим выходили из строя смельчаки, но и в ту трагическую минуту, когда смерть пыталась закрыть им глаза, они из последних сил наносили удары по врагам. Уже восемнадцать исковерканных танков недвижно застыли на поле боя. Бой длился более четырех часов, и бронированный кулак фашистов не мог прорваться через рубеж, обороняемый гвардейцами. Но вот кончились боеприпасы, иссякли патроны в магазинах противотанковых ружей. Не было больше и гранат.
Фашистские машины приблизились к окопу. Немцы выско¬чили из люков, желая взять живьем уцелевших храбрецов и расправиться с ними. Но и один в поле воин, если он советский воин! Политрук Диев сгруппировал вокруг себя оставшихся товарищей, и снова завязалась кровавая схватка. Наши люди бились, помня старый девиз: «Гвардия умирает, но не сдается». И они сложили свои головы - все двадцать восемь. Погибли, но не пропустили врага! Подоспел наш полк, и танковая группа неприятеля была остановлена.
Мы не знаем предсмертных мыслей героев, но своей отвагой, своим бесстрашием они оставили завещание нам, живу¬щим. «Мы принесли свои жизни на алтарь отечества,- говорит нам их голос, и громким, неутихающим эхом отдается он в сердцах советских людей.- Не проливайте слез у наших тел. Стис¬нув зубы, будьте стойки! Мы знали, во имя чего идем на смерть, мы выполнили свой воинский долг, мы преградили путь врагу. Идите на бой с фашистами и помните: победа или смерть! Другого выбора у вас нет, как не было его и у нас. Мы погибли, но мы победили!»
Погибшие герои Отечественной войны - двадцать восемь доблестных гвардейцев из дивизии имени Панфилова - завещали нам упорство и твердость, стойкость и презрение к смерти во имя победы над заклятым врагом. Мы исполним этот священный завет до конца. Мы отстоим Москву, разобьем гитлеровскую Германию, и солнце нашей победы навеки озарит подвиг советских воинов, павших на поле брани».

Утром следующего дня в редакцию позвонил Михаил Иванович Калинин:
- Жаль наших людей - сердце болит. Правда, войны тяжела, но без правды еще тяжелее. Что же делать, коль война, то - по-военному, как Ленин говорил. А то, что вы поднимаете на щит героев,- хорошо. Надо бы разузнать их имена. Постарайтесь. Нельзя, чтобы герои оставались безымянными.
Днем редактор сказал мне, что звонил начальник Главного политического управления Красной Армии и сообщил: Сталина заинтересовало содержание передовой.
Мы в редакции ощущали одно: газета нашла символ нашей обороны.
В этот же вечер я отбыл на фронт. Он находился от редакции в сорока пяти минутах езды на автомобиле. Дивизию, в которой служили двадцать восемь, застал на переформировании в Нахабине. Это была, как я уже писал, панфиловская дивизия. Командира ее - генерала И. В. Панфилова - я знал раньше. Он был убит незадолго до моего приезда. Начальник политотдела отлучился в Москву. Начальник штаба полковник Серебря-ков вполне твердо заявил, что слыхом не слыхал ни о каком политруке Диеве. Комиссар дивизии Егоров тоже не мог припомнить такую фамилию. Между тем дивизия в числа, совпадающие с политдонесением, дралась также и у разъезда Дубосеково. Но Диева никто не знал.
Что это могло означать?
Правда, дивизия только что вышла из многонедельных тяжелых боев. Потери ее были большими. В страшной горячке этих залитых кровью дней, в хриплой бессоннице, в чудовищном напряжении, в чередовании смертей и приема пополнений могло, конечно, затеряться имя политрука роты. Но ведь кто-то должен знать его.
К исходу дня случай свел меня с капитаном Гундиловичем из полка Капрова. Он спокойно сказал, еще ничего не зная о цели моего приезда и только услышав расспросы о Диеве:
- Ну как же, Диев, Диев... Политрук моей роты. Его настоящая фамилия Клочков, а Диевым его прозвал один боец-украинец от слова «дие»: дескать, всегда-то наш политрук в деле, всегда действует - ну, «дие», одним словом. Ах, Клочков, Клочков, геройский был парень! Он со своими бойцами остановил полсотни танков у Дубосекова...
Клочкова в дивизии знали все.
Подробные беседы с капитаном Гундиловичем, с очевидцами боя - солдатами из подразделений, действовавших на флангах, рассказ путевого обходчика, предсмертные слова Натарова - одного из героев, обнаруженного в госпитале,- все это сложилось в целую картину и стало очерком «О 28 павших героях», который был напечатан в «Красной звезде» 22 января 1942 года. В нем были названы имена гвардейцев и рассказаны подробности боя при Дубосекове.
Командующий Западным фронтом генерал армии Г. Жуков поддержал представление дивизии и армии о присвоении 28 панфиловцам звания Героев Советского Союза. Президиум Верховного Совета СССР издал указ.
Героизм есть результат целесообразного военного воспитания, говорит нам военная история. И моральный дух, поднявший двадцать восемь гвардейцев на вершину героизма, был не даром судьбы, не минутной вспышкой отваги, а славным Итогом терпеливого, упорного воспитания людей.
316-я стрелковая дивизия формировалась в Казахстане. В составе ее были русские, много казахов, украинцы, киргизы.
Вскоре она оказалась под Москвой, на защите подступов к столице.
В полосе обороны дивизии враг обладал колоссальным численным превосходством. Но и в самые тяжелые дни она не давала немцам радостей их военных прогулок по Европе. Дивизия отступала, но как! Противник точно узнал, сколько метров в ки¬лометре, сколько саженей в русской версте. Каждый шаг вперед он оплачивал большой кровью. На фронте гремела слава дивизии, и уже тогда была известна одна примечательная особенность: сквозь участок ее обороны вражеские танки не проходят.
Старый воин полковник Илья Васильевич Капров, комиссары Александр Фомич Галушко, Ахмеджан Мухомедьяров и Петр Васильевич Логвиненко, капитаны Баурджан Момыш-Улы и Павел Гундилович, в чьей роте служил политруком Клочков-Диев,- но и не только они, конечно,- могут считаться нравственными учителями гвардейцев, остановивших 50 танков врага. И все они учились стойкости и умению воевать у своего командира - отца дивизии генерала Панфилова.
Есть военачальники, чья судьба еще при жизни - стать легендарными. Таков генерал Иван Васильевич Панфилов. Еще живым блеском лучились его глаза, еще часовой у командного пункта замирал от восторга, когда генерал, выходя из землянки, отечески клал ему на плечо свою руку, еще звучал в батальонах его чуть хрипловатый от стужи голос, а фронтовая молва уже понесла его имя по советской земле....

Александр Кривицкий
1967 год

[mirhop]

“Неизвестная война ” - главы будущей книги

“Правда о 20 блоке”

Рассказ о тех, кто штурмовал крепость фашизма,
кто победил смерть, одолел камень, проволоку, огонь.
Запомни их - узники 20-го блока смерти концлагеря Маутхаузена.
Запомни и сохрани для потомков дату –
ночь со 2-го на 3-е февраля 1945 года!




Ночь с 2-го на 3-е февраля 1945 года...
Последние часы. Барак не спит. Нервы напряжены и сжаты в комок.
Тихо, без шума убит в своей каморке блоковой.
- Мы с вами, браты, мы с вами! - заявляют двое югославов,
- Мы тоже, горячо откликнулись трое поляков - участники Варшавского восстания, - нас ждёт Варшава.
Голландцы струсили: в штурме могут убить, они решают остаться в бараке, на милость эсэсовцев. Их связали, заткнули тряпками рты, оттащили в угол, чтобы не помешали.
Из каморки блокового несут топор, волокут одеяла, разбиты цементные умывальники - осколки на вооружение.
На старый стол вскакивает советский офицер, он среднего роста, темноволос. Горячо, взволнованно звучит негромкий голос.
- Товарищи!
Все сгрудились возле стола.
- Сегодня настала долгожданная ночь. Больше нельзя терпеть!
Мы ещё будем полезными для своей Родины.
Наша боевая задача - добраться к партизанам, с оружием в руках
участвовать в разгроме фашистской Германии.
Мы расскажем своему народу, что пережили в блоке смерти.
Желаю вам победы!
Желаю каждому из вас стать свободным!
И уже тоном, как командовал на фронте: "Сейчас будут сформированы две ударные роты!
У всех приподнятое настроение. Все захвачены ожиданием.
Виктор Украинцев молодой, горячий, помогает формировать взводы уничтожения.
Одеяла, тряпье, что только обнаружили в бараке, придано
этим взводам на вооружение. Они будут первыми штурмовать трёхметровую каменную стену, забрасывать колючую проволоку.
Первыми, преодолев стену, взберутся на сторожевые вышки и снимут часовых. Кто-то напоминает: "Товарищи, тряпье смочите водой, так вернее для замыкания".
- Возьмите нашу одежду, возьмите для успеха,- те, кого уже окончательно оставляют силы, кто в долгожданный час не сможет даже выползти из барака, снимают с себя полосатую одежду:
"Берите! Нам к утру все равно помереть".
Бойцы двух взводов штурмовиков получают “оружие”: куски угля, зелёного эрзац-мыла, деревянные колодки, осколки разбитых умывальников...
Боец одного из них - Виктор Украинцев снимает со стены огнетушитель.
- Твоя вышка левая. Пойдёшь первым. Уйдёшь последним.
Будешь прикрывать всех наших, - приказывает руководитель побега.
- Есть, - коротко бросает Виктор. Из винтовки, из автомата, из пистолета, словом из многих видов оружия, младший лейтенант Украинцев стрелял отлично. Бывало, в степи срезал былинку пополам, даже опытные снайперы возмущались: "Бьёт, не целясь, дан же человеку такой глаз".
Но стрелять из огнетушителя он будет впервые.
Сейчас Виктор не ощущает страха, не думает, как велика возможность погибнуть. Он полон сознанием ответственности и горячим желанием успеха.
Он чувствует рядом боевых друзей - офицеров Советской Армии.
Сильные духом, собранные в единый кулак, узники ждут сигнала штурма,
как ждут атаку бойцы.
В углу бараке вскрыты половицы. Торопясь, то и дело, сменяя друг друга, работают бойцы взвода сапёров. Топор рубит крепкую, как камень, слабо поддающуюся землю. К часу ночи сапёры должны прорыть подземный ход - 6-7 метров - к левой сторожевой вышке. По нему внезапно появиться у стены, молниеносно взобраться на неё и перерубить колючую проволоку. Погрузить лагерь во тьму.
Множество рук помогают топору, роют, вычерпывают землю. Но вскоре сапёры убеждаются - в таком грунте с их инструментом ничего не успеешь сделать. План подкопа отменен.
Полная луна щедро льёт в окна барака свой свет...
"За Родину! За победу! - страстный возглас поднимает всех.
С треском распахиваются окна.
"Ур-Ра-А! Ура-А-А!" - гремит, несётся к стене.
Неудержимый могучий рывок.
Виктор прыгает в окно одним из первых.
Вот он под самой левой сторожевой.
Ударила, запенилась сильная белая струя.
Он видит только часовых, они пытаются увернуться, закрывают лица руками.
Видит чёрный ствол пулемёта.
Струя бьёт, бьёт, бьёт...
А кругом неудержимо несётся " Ура-А-А!", гремят выстрелы.
Рядом с Виктором бойцы штурмового взвода.
Летят в часовых угли, куски эрзац - мыла, деревянные колодки.
Серая каменная стена покрыта человеческими телами, шевелится, движется, брызгает кровью. Изогнувшись, бойцы первой роты уже принимают на свои спины бойцов взвода уничтожения, бойцов второй роты, выпрямляются, и вторая цепь лезет на колючую проволоку, швыряет тряпки, одеяла.
Люди в полосатых одеждах исчезают за гребнем стены.
Свинцовая смерть веет над стеной...
Падают убитые, стонут раненые, пытаются подняться, ползут.
...... Гаснет свет. Не выдержав тяжести множества человеческих тел, пригнулись, замкнули ток кронштейны. Весь огромный лагерь погружен во тьму. Тьма раскалывается выстрелами, свистом пуль, надрывным воем сирен, лаем собак.
Траектория струи огнетушителя все ниже, слабее. Молчит пулемёт.
Виктор обернулся. Гора трупов громоздится возле серой стены.
Мечется, бегает какой-то узник. "Товарищ, помоги!".
Виктор на стене. Он первым начинал штурм. Он уходит последним.
Больно ударившись о землю, видит перед собой ряды колючей проволоки.
Неожиданное препятствие!
Трёхметровая изгородь.
Внизу её, словно прошёл буйный ураган, многие полегли здесь навсегда. Набросаны клубки колючки. Хлюпает под босыми ногами мокрый снег. Обдирая руки, оставляя на шипах одежду, Виктор лезет вперёд и вперёд. Перед его глазами широкая заснеженная равнина, залитая спокойным лунным светом. На востоке у горизонта темнеет лес. По равнине бегут человек 50-60.
А сзади чётко вырисовывается тёмный силуэт лагеря.
Неумолкаемый треск выстрелов доносится оттуда.
Виктор пристраивается к двоим бегущим, на ходу спрашивает:
"Ребята, я ранен?".
Те, не умеряя бега, ощупывают ему левое плечо:
"Нет, вроде не ранен, крови не видать".
Только теперь почувствовал он нестерпимую боль в плече. Но гораздо позже ему стало ясно - сломана левая ключица при прыжке с лагерной стены.
Втроём они бегут и бегут - на восток.
На восток!
Великая сила жизни - сама свобода - несёт на могучих крыльях непокорённых сыновей.

Copyright © 2012 Мирослав Хоперский

[mirhop]

БАЛЛАДА О СТАЛИНГРАДЕ

Весь горизонт горел, гремела канонада
И смерть несли нам сотни вражьих мин...
Но бились мы за знамя Сталинграда
Верили, что мы в сражении победим!
Из камня мостовых взрастали баррикады.
Врага везде встречал напев свинца:
"Не отдадим фашистам Сталинграда!
Шептали грозно русские сердца!
Дома лизал разрывов тяжких пламень,
Пожар над городом разрушенным вставал...
Но бились мы за каждый дом и камень,
За каждый переулок и квартал...
Мы на восток с боями отступали
Была уж Волга близко за спиной...
Но вместе с нами вышел в битву Сталин!
И с ним пошли мы в самый страшный бой!
Мы ринулись вперёд железною лавиной!
Рванулись танки, вышла русских рать!
Затарахтели грозные "Максимы"-
И дрогнул враг и... начал отступать-
И побежал, теряя снаряженье
Пред грозным рокотом моторов наших птиц!
И мы, пройдя сквозь тысячи сражений-
С Победой стали у родных границ!
Отчизна вновь чиста от вражеского смрада!
Европу, вырвав из фашистской тьмы-
К себе домой, в руины Сталинграда
С победной славой возвратились мы!
И там, где лентой волга серебрится,
Где говорливых волн проходит нежный ряд-
Там снова выстроим мы волжскую столицу-
Прекрасный, новый, гордый Сталинград

Ю. Дубовицкий
1944 год
Бургундия Франция

[mirhop]

Москва,Поклонная гора
4 февраля 2012 года



Неужели в стране, потерявшей в минувшей войне каждого восьмого жителя, может существовать такое равнодушие к трагической судьбе предков?

«Об одном прошу тех, кто переживет это Время –
не забудьте!
Не забудьте ни добрых, ни злых.
Терпеливо собирайте свидетельства о тех, кто пал за себя и за Вас.
Придет день, когда настоящее станет прошедшим, когда будут говорить о великом времени и безымянных героях, творивших историю.
Я бы хотел, чтобы все знали – не было безымянных героев, а были люди,
которые имели своё имя, свой облик, свои чаяния и надежды.
И муки самого незаметного из них были не меньше, чем муки того, чьё имя
войдёт в историю.
Пусть же павшие будут близки вам, как друзья, как родные, как вы сами.
Люди! Я любил вас. Будьте бдительны.
Юлиус Фучик
«Репортаж с петлей на шее»
редактор газеты «Руде Право»
оккупированная Прага , тюрьма Панкрац.

[mirhop]

Иван Битюков продолжает свою неравную борьбу с врагами за колючей проволокой гитлеровских лагерей.
Побег. Снова дерзкий побег с товарищами.
Участие в словацком партизанском отряде.
В бою вновь захвачен в плен и снова побег...


14 июля 1944 года меня с двумя товарищами доставили в
Судетскую область город Хамутово (Комутово), где немцы нас хотели привить к труду по осушке болота, на котором предполагалось строить военный завод.
19 августа 1944 года два наших товарища младший лейтенант Мезинцев и
лейтенант Нагибин подрыли в котловане около бетонной сваи нору и верхней землей замаскировали вход, а вверху в бетонной трубе продолбили
отверстие для поступления воздуха, чтобы не задохнуться.
Недосчитавшись, фрицы двух военнопленных и поиздевавшись над нами, комендант лагеря вызвал гестаповцев с собакой ищейкой, которая и обнаружила их в железобетонном основании.
В этот день на месте они и были расстреляны гестаповцами, а мы только на
следующий день увидели их растерзанные собакой тела.
Но было и так, некоторые товарищи подкладывали ногу под колесо груженой вагонетки и результат перелом, а один товарищ приложил кисть своей руки,
предварительно раскалив чугунную печь.
Всё это товарищи делали для того, чтобы не работать на немцев.
Я эти поступки презирал, не собирался умышленно делать из себя калеку,
а выбрал другой путь «Побег».
У меня был в лагере хороший верный друг старший лейтенант летчик истребитель Василий Подлесный, родом из станицы Котельниково, которому
я все тайны доверял.
И вот, мы пока договорились найти вероятный метод побега, не разглашая
другим.
Я на строительной площадке приспособился затачивать лопаты, а Вася приносил и разносил их по объектам, или точил среди друзей баланду.
Но когда нас доставили в город Хамутово и заключили в 2-х этажное здание
на окраине города. Когда-то, в этом здании производили обработку кожи.
До нас, это здание немцы переоборудовали в тюрьму; вставили двойные решетки на оконные проемы и металлические чешуйчатые двери,
которые подымались к верху. Сделали все необходимое, чтобы
русский Иван не имел возможности для побега.
И в один из дней мне как счастливцу пришлось переносить деревянные нары из первого подвального этажа во двор караульного помещения.
Я быстро осмотрел первый этаж, который состоял из двух половин.
Первая половина служила видимо подготовкой кожи для дубления, а
во второй были глубокие цементированные ямы для непосредственного дубления кожи. Посмотрел на металлические рамы, в которых частично были выбиты стекла, а потолок в некоторых местах отстал от штукатурки, и виднелись гипсовые камышовые плиты. И тогда родилась мысль о побеге через потолок.
Я поделился мыслью о побеге через потолок с Василием.
Он одобрил мой проект и сказал: «Это мы сделаем за расстрел наших товарищей».
Через несколько дней я достал ручную пилку и бурав, а Вася на объекте
работы добыл ломик и веревку, обвязавши ею вокруг своего живота и все
это доставили в лагерь и спрятали в дымоход, куда была вставлена жестяная труба от чугунной печки.
На другой день утром, перед строем, когда выстраивали колонну для следования на работу, я скорежил своё туловище и сделал гримасу несчастного выражения лица, руками схватил за живот и со стоном промолвил фельдфебелю - их кранк капут - показывая на свой живот.
Подошедший ко мне фельдфебель выразился бранью - шайзе гауфман –
и ударил меня кулаком по лицу. Один из товарищей, Петров выкрикнул –
кут капитан - за что также получил по зубам.
Видя создавшееся положение, я со стоном упал на землю перед строем.
Фельдфебель ударом сапога по спине сказал «Век», показывая пальцем на
лестницу.
Добравшись в камеру, быстро снял верхнюю одежду и спрятал в солому
матраса. Когда во дворе караульного помещения воцарилась тишина, я встал с нар, прошёл во второе отделение камеры и попросил майора Деменьтева
перелечь на другие нары, так как по моим расчетам это место под нарами
располагалась против перешейка ям первого этажа и доски, которыми был покрыт пол, имели небольшую длину, которых не понадобиться буравить и пилить.
Тихо поддел ломиком одну из досок, просверлил буравом пару досок и начал пилить гипсовую потолочную плиту. Убедившись в возможности за полчаса выпилить квадратное отверстие 400х400 мм, уложил на старое место доски,
посыпал швы пеплом и аккуратно загладил щели.
Только лег на свои нары, вдруг поднялись чешуйчатые двери и сразу опустились. Я повернулся на другую сторону и увидел, что около меня стоит военнопленный английский врач, который обслуживал наш лагерь, и показывает мне свой язык, в ответ, я свой ему показал.
Нике кранк, капут комрад – покачивая пальцем на себя, произнёс он и
улыбнулся. Я его прекрасно понял, что я не больной желудком, а симулирую
от работы и мне крепко попадет от немецкого врача при обходе больных.
Вынул англичанин из походной сумки пакет, посыпал мне язык черным порошком, а остальное положил мне под подушку. На прощанье улыбнулся и
промолвил – «Никс кранк, кут комрад».
Как только закрылась за ним дверь, я достал пакет, посыпал на язык порошок
и давай его растирать до боли, чтобы он распух.
Наглотавшись вдоволь порошка я убедился, что он мне никакого вреда не
причиняет, так как это был настоящий молотый уголь, который немцы применяют для лечения больных желудком за неимением настоящего лекарства. Перед обеденным часом немецкий и английский врачи начали
обход больных с первой камеры.
- Что если англичанин доложил немцу, что я не больной, а симулянт, подумал я. Тогда план побега сорван и разоблачен.
- Нет, если б он ему доложил, он немедленно в первую очередь подошел ко мне, и тогда мне пахло концлагерем. Но этого не получилось.
Посмотрев немецкий врач на мой черный распухший язык, дал какие-то
указания англичанину и удалился к следующему больному.
В шесть часов пригнали колонну в лагерь, и Василий первый вошел в камеру и спросил меня как дела. Я ему ответил, все в порядке, потолок из гипсовых
плит и притом трухлявый.
Ну что сегодня ночью, смеясь с моего лица, которое покрыто угольной пылью. Да, Вася, только сегодня ночью, пока немцы не заходили внутрь
первого этажа и не перекрыли нам замысел, так как на потолке я оставил
две дыры от бурава и метку пропила, да и кой что насыпал на перемычку
между ямами.
В эту ночь разбили всех на группы и назначили старших.
Ребята передали из своего пайка мне по частице хлеба, пусть наедается
вдоволь. Удастся ли план или на месте спуска я первый буду расстрелян.
Предупредили всех, чтоб шуму лишнего не было, так как часовые по звукам
издающимся на втором этаже определят наше поведение.
Я проверил, что часовой, за которым я наблюдаю, от грибка до конца тюрьмы проходит за 6 минут, а от 3-го окна и обратно тоже за 3 минуты.
Но и было, что часовой встречался с другим часовым на углу здания и простаивал с ним до 20 минут.
Наступило 18 августа день Советской авиации 1944 года и день побега.
Спускают на веревке меня первого, за мной следует Вася.
Пролезли через окно, проходим по канаве, под мостом. Ползём, маскируясь от едущих велосипедистов, которые освещали дорогу, проходим дорогу. Маскируясь в кустах, добрались до подсолнечников.
Послышался окрик часового «Хальт! Хальт!»
Началась сильная стрельба вокруг тюрьмы. Но нам теперь все нипочем, мы на свободе, но жаль наших товарищей, которые видимо, не соблюдали очерёдность спуска, а каждый хотел уйти первым и за этого наделали шуму.
Всю ночь продвигались на восток, ориентируясь по звездам, и перед рассветом залегли в картофельном поле, чтобы день переждать, а ночью
продолжить свой путь в Чехию.
Лежим, прислушиваясь к каждому шороху, не идут за нами по нашему следу
немцы с собаками.
Перед рассветом полил дождик, да ещё, какой проливной.
Прошли границу Судетской области, в посадке обнаружил нас чех, принес
одежду и питание.
Лежим в копнах ячменя. И вот здесь получилось то, что остюк залез мне в
ухо. Не знаю, что будет дальше, сильно режет перепонку барабанную.
Василий двумя булавками извлек окровавленную пилу из уха.
10.9.1944 года. Моравия город Брно село (веспычка) Габрувка, Кретины
скрывают чехи Ольжич Оплета, его отец Юзеф, священник, учительница,
зубной врач, бывший чехословацкий офицер и многие другие.


P.S. Сохранена авторская орфография.
Подготовка к публикации - проект “Неизвестная война”
архив Мирослава Хоперского.
Все права защищены.
(с) Мирослав Хоперский, 2012 год.

[mirhop]

КОЩУНСТВЕННАЯ РЕКЛАМА НА ТЕЛЕКАНАЛЕ НТВ
ГОСПОДА С КАНАЛА НТВ - У ВАС СОВЕСТЬ ЕСТЬ ?

http://www.ntv.ru/video/kino/291551