«У России как будто ампутировано будущее»

[Arina]

Как нынешний политический режим ищет свою легитимность в истории




Юрий Сергеевич Пивоваров — знаменитый историк и политолог, академик РАН, директор Института научной информации по общественным наукам (ИНИОН РАН). Он — чрезвычайно редкий тип академика-либерала, к тому же сравнительно молодого для своей среды: по понятным причинам в РАН не жалуют «молодых реформаторов», лишивших академию ресурсного обеспечения. Пивоваров чрезвычайно критически относится к действительности, склонен развенчивать исторические, в том числе либеральные, мифы, высоко ценит эпохи реформ — как второй половины XIX — начала ХХ века, так и конца ушедшего столетия.

— Юрий Сергеевич, существует ли предопределенность догоняющего развития России? Как это выглядит с точки зрения историка? Почему «просвещенная бюрократия» и верхушечные модернизации неизменно терпят в России фиаско?

— Я не пользуюсь термином «догоняющее развитие», как не пользуюсь и термином «догоняющая модернизация» (вообще «модернизацией» можно описать только исторический опыт западной цивилизации). Потому что когда мы говорим «догоняющее», это означает, что мы отстали. Нет, каждая культура-цивилизация идет своим путем (глобализации это не отменяет; в этом невероятная сложность и острота мировой экзистенции). Считать, что Россия «догоняющая», отсталая страна, — ошибочно.

— Но есть же путь стандартной западной демократии.

— Странно полагать, что тысячелетняя Россия, которая, как и все, всегда шла своим путем, и он весьма отличался от любых «стандартов», вдруг придет к западной демократии. Представление о едином пути, о нормативном и девиантном («отклоняющемся») развитии — принципиальное заблуждение целого ряда направлений как русской, так и зарубежной мысли. Соответственно, наше бытование в истории тоже не девиантное, но — русско-нормативное. Неру как-то обиделся, что Индию назвали развивающейся страной: он говорил, что это скорее культура, которая клонится к упадку, она же существует несколько тысяч лет. Имеются различные типы культур, с разными целеполаганиями, высшими целесообразностями (не только социоэкономическими, социомодернизационными), эссенциями. Они не «хуже» и не «лучше». Хотя, разумеется, есть и объединяющее, общечеловеческое. И потому безответственная и иррациональная акцентировка «особых путей» ненаучна и не менее опасна, чем поверхностный и наивный «универсалистский модернизационизм».

— А Советский Союз?

— СССР «вычитывается» из русской истории, это ее продукт. Другое дело, что он не был железно запрограммирован. Вообще нет никаких исторических законов (тенденции, закономерности, но — не законы). История — процесс открытый, потому что человек — существо со свободной волей. СССР мог быть, а мог и не быть. Продукт в целом получился катастрофический. И Советский Союз продолжает жить. Он живет в нас. Перефразируя известные слова, СССР не ушел в прошлое, он растворился в будущем. И даже мы — люди либеральных взглядов — советские. Когда Брежнев сказал, что советский народ — новая историческая общность, он был абсолютно прав.

Теперь по поводу «просвещенной бюрократии». Это узкий термин. Это те люди, которые с середины XIX века по его конец были локомотивами русской истории. Но уже к началу ХХ столетия их роль сошла на нет, потому что появились иные социальные силы, иной социальный расклад. Поэтому сегодня мы можем говорить о просвещенной бюрократии лишь метафорически, повторить это невозможно. Просвещенная бюрократия полностью оправдала себя. Она провела Великие реформы эпохи Александра II, и не вина этих людей, что их начинания рухнули в 1917 году.

— Реформаторов 1990-х годов ХХ века вы не относите к просвещенной бюрократии?

— Они к ней не имеют никакого отношения. Но реформаторы 1990-х годов — такие, какие могли быть в это время. Они тоже были советские люди. И советская система реформировалась советскими же людьми — Борисом Ельциным, Егором Гайдаром. Не Михаилом Сперанским, не Юрием Самариным, не Николаем Милютиным — откуда им было взяться? И это понижение касалось всех советских людей: моя бабушка знала восемь языков, а ее внук, то есть я, гораздо меньше, притом что окончил МГИМО. Поэтому что нам было ждать от реформаторов — ну хоть такие нашлись. Равно как не могу я сравнить Геннадия Зюганова с Владимиром Лениным. А Никиту Михалкова с Константином Леонтьевым или Константином Победоносцевым.

Русскую историю съела география

— И тем не менее Россия не может пойти путем стран Запада?

— Вот в чем мое расхождение с либеральным мейнстримом. В России невозможно построение культуры по типу западной. Надо понимать, что здесь все другое — особый извод христианства, особые системы права, экономики, власти. Надеяться на то, что Россия когда-нибудь станет нормальной европейской страной, невозможно. И мы ведь географически близки не только к Европе. Как писал Иосиф Бродский, «эта местность мне знакома как окраина Китая». А на юге-то еще исламский мир. Россия не есть часть Европы, но она и не часть Азии. Россия — это Север. Это первая в истории человечества попытка построить культуру и цивилизацию в северных широтах. Как говорил Бердяев, «русскую историю съела русская география». «Съела» — в том смысле, что и определила, и не дала возможностей европейских стран.

— Я понимаю, что насчет Скандинавии вы скажете, что там Гольфстрим, но ведь там тоже холодно. И, например, Швеция тоже совсем недавно была бедной аграрной страной.

— Только я должен вам сказать, что уже в XVI столетии Швеция была одним из центров европейской науки и культуры (университет в Упсале открыт в 1477 году, а московский почти три столетия спустя). Швеция также одно из первых демократических, конституционных, парламентских государств мира (королевская власть ограничена с 1371 года). Там все другое. Мы должны помнить, что в России круговая порука, которая отрицает личную ответственность, была отменена всего сто с небольшим лет назад. В эпоху Блока и Ахматовой! Это было вчера! Поэтому любимые мною русские либералы были обречены утонуть в море этого «нелиберализма». Вся совокупность факторов русского исторического развития говорит о том, что у нас западные модели не приживаются. Или приживаются, как в некоторых странах третьего мира. Там (не везде, конечно, но по преимуществу) внешне господствуют западные политические формы, но они по сути «прикрывают» принципиально иные субстанции. Так во многом и у нас. И двухпалатный парламент, и конституционный суд, и президент. Нет главного…

— Чего же?

— Помните, как несколько лет назад многие деятели призывали Владимира Путина остаться на третий срок. Для этого нужно было сделать «пустячное» дело — кое-что поменять в Основном законе. Сам же Владимир Владимирович, видимо, полагал, что к этому прибегать не следует. Еще в 2004 году, идя на второй срок, на встрече с доверенными лицами в здании МГУ он заявил, что Конституцию менять не надо, а свою задачу видит в том, чтобы в предстоящие четыре года вырастить и представить обществу наследника… Должен сказать, и то и другое свидетельствует о том, что Конституция в нашей стране так и не стала «основной нормой» функционирования политической системы, а государство — «правопорядком в действии» (Ганс Кельзен, крупнейший юрист ХХ века); что по-прежнему, хотя вот уже второй российский президент юрист по образованию, право не является главным регулятором социальной жизни: ею распоряжается «человеческий произвол». Поразительно и то, что общество все это принимает. Что оно заводится от интриги: кто — Медведев или Путин? Что со страстью комментирует слова обоих: мол, мы поближе к выборам решим, кто из нас. Я спрашиваю: а если мы решим иначе? Или конституционные положения о правовом государстве, выборах и тому подобном такая же туфта, как советская Конституция, «кодекс строителей коммунизма»? Демократия — это жесткие формы, формулы, процедуры. Их абсолютное соблюдение — суть западной культуры (Аристотель: форма есть реализация содержания). Россия в ходе своей истории постепенно шла к этому же (при этом я не отказываюсь от тезиса о нормативности русского пути). Но большевизм повел страну в другую сторону.

В Европе власть — синтез конвенции (договора) и насилия. В России власть — только насилие (сговор верхушечных групп не в счет). Хотя и здесь до 1917 года и между 1989—1999 годами делались небезуспешные попытки конвенциолизировать власть. Убежден, и современная ситуация подтверждает это, если мы, подобно большевикам, будем сохранять верность власти-насилию и искать легитимность где угодно, но не в Конституции, нас ждет катастрофа — распад социальной ткани общества, институциональной системы, дальнейшая хозяйственная деградация.

— В контексте сказанного вами, что такое модернизация?

— Слова, слова… Призыв Медведева к модернизации — это все равно что сказать: человеку по утрам надо чистить зубы и принимать душ. Вот половина поселков в Московской области не газифицирована. А мы строим Сколково, Сочи... Дороги лучше почините, хотя бы в Москве. Почему дорогу в «Шереметьево» не построили? А потому что им, начальству, этого не надо — они летают из «Внуково». Почему не решают вопрос с пробками? Потому что это не их проблема, у них пробок нет. Почему раньше наука была нужна? Технические науки — потому что было военное противостояние. Гуманитарные — потому что идеологическое. Сейчас противостояния нет — значит, и наука им не нужна. У меня в тяжелом положении громадный институт, роскошная библиотека, которая дороже всех сколковских компьютеров вместе взятых, драгоценные фрагменты русской культуры — и всем абсолютно все равно. Проблема-то решаема — изменить финансирование. Но финансирование не обеспечивают не потому, что денег нет, а потому, что им наша продукция и наша библиотека не нужны. Как, наверное, не нужна вся Академия наук. Слов нет, она не идеальна, но без нее России — труба. Видимо, газовая…

Русский национализм будет примитивно-этническим

— С точки зрения историка, является ли русский национализм одним из ключевых вызовов России?

— Русский национализм в империи всегда был относительно слаб и вторичен. Со времен Ивана Грозного, когда присоединили Казань и Астрахань, Россия уже не была моноэтническим, моноправославным государством. Национализм в агрессивном и насильническом смысле не был влиятельным.

— Но ведь, скажем, еврейские погромы были…

— Были. Хотя это не было национализмом в чистом виде, потому что если еврейская семья переходила в лютеранство или православие, ее уже никто не трогал. Погромы, скорее, были не на этнической, а на конфессиональной основе. Да, ошибки позднего царизма в национальной политике привели в итоге к тому, что потом, во время Гражданской войны, окраины империи поддержали красных, а не белых. Последние не были националистами, погромщиками (правда, таковые встречались в обоих лагерях), представляли либерально-демократическую часть общества. Словом, национализм имел значение, но несравнимо меньшее, чем в несчастной Германии. Мы были несчастны по-своему. Хотя после войны сталинский режим некоторыми своими чертами напоминал национал-социалистический. Он словно подхватил знамя, выпавшее из рук немецких негодяев. По-настоящему проблема национализма встала во весь рост после 1991 года, когда русские в своем новом государстве составили более 80% населения. Больной, измученный народ, несущий основное бремя социальных перемен, не исключено, может пасть жертвой националистического искушения. Ведь как просто все свои беды списать на инородцев. К тому же русские в ХХ веке привыкли к объединяющей и объясняющей мироустройство идеологии; ныне она мертва, и национализм может занять ее место. Причем из-за идейной неразвитости национализма а-ля рюсс он будет примитивно-этническим. Он готов склеить воедино растущее социальное недовольство разных слоев и возрастов. Особенно это опасно в крупных городах — наиболее мультикультуральных и мультинациональных. А именно в них все больше сосредотачивается наше население. Ну и, разумеется, национализм нерусских народов подогревает русский национализм.

А власть как будто этого не чувствует… Мне один влиятельный чиновник говорил: «Мы не знаем, что делать». Но они не имеют права на такие слова. Они блокировали выборы и тем самым легитимную возможность смены власти. Следовательно, претендуют на монопольную ответственность.

Я не знаю ни одного успешного режима, который функционирует вне рамок диалога «общество–власть». Мне скажут — Китай. Но это не христианская культура. Там устойчивость и эффективность решаются иначе. Да и современный Китай «плюрализируется». Христианство же предполагает свободу воли, то есть выбора. В России произошел отказ от этого. Но если наносится удар по главному — все, конец. Наш единственный шанс: возвращение и обретение свободы выбора. Иными словами, либерализм с русским лицом. То есть такой либерализм, который «вычитывается» и из русских достижений, и из либеральных достижений конца XIX — начала ХХ века, горбачевско-ельцинской эпохи.

Кризис возвращения исторической памяти

— Сегодня все вдруг заговорили об истории и стали в ней крупными специалистами. Вот и программа была «Суд времени»…

— Говорят, что у этой программы были неплохие рейтинги. Но вот в чем загвоздка. Практически во всех передачах телезрители с ошеломительным преимуществом голосовали за Сергея Кургиняна и его «свидетелей». А из уст этих людей — интеллектуалов, ученых — раздавалось такое!.. Казалось бы, после всего того, что мы знаем о зверском ленинско-сталинском режиме, это говорить невозможно! Но это и тема ответственности людей культуры за свои высказывания. Убежден, и русские, и германские «властители дум» во многом ответственны за победы большевизма и нацизма.

— Можно ли говорить о том, что Россия переживает кризис исторической памяти — история мифологизирована, адаптирована к текущим историческим задачам, нас призывают гордиться темными страницами собственной истории?

— Кризис исторической памяти… Нет, скорее процесс ее обретения. Или кризис возвращения исторической памяти. Ведь поначалу большевики вообще лишили Россию истории (ее, кстати, и в школе, и в вузах не преподавали). Государство с вымышленным названием — «СССР». Конституция 1924 года отказывается от фундаментального принципа, принятого во всем мире: государство «связано» определенной территорией, границами. Большевистские же теоретики распространяют потенциальный СССР на весь земной шар (кто за коммунизм, тот имеет право вступить в наш Союз). Но где-то около 1934 года режим начал «национализироваться». Правда, национализация на деле оказалась эксплуатацией прошлого с целью укрепления побеждавшего сталинизма. Она носила произвольный и фальсификаторский характер. Фактически от отказа от истории перешли к насилию над ней.

Великая Отечественная война вернула нам прошлое. Оказалось, что мы не СССР, а Россия, не Марлены, а Иваны, не «земшарная республика Советов», а «ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины», не «пролетарии всех стран…», а «Господи, помоги»… История вернулась к нам, когда чуть не проигранная советско-нацистская война стала превращаться — подвигом народа — в освободительную Отечественную.

В хрущевско-брежневский период процесс возвращения исторической памяти хоть и противоречиво и медленно, но несмотря ни на что, продолжался. Эпоха Горбачева–Ельцина вообще смела оставшиеся преграды на этом пути.

Естественно, что все это идет болезненно. Но откуда такой жгучий интерес к прошлому, просто какая-то «страна историков»? Сделаю предположение: все обращены в прошлое, поскольку нет убедительного проекта будущего. Так сказать, психологическое замещение. У России как будто ампутировано будущее, а это значит, что теряется, рассыпается и настоящее. Ведь если нет «завтра», то и «сегодня» обретает иной, неестественный, статус.

Так уже было в 1970-е, когда политические споры велись в форме литературных дискуссий. Ныне политическая конкуренция переносится в прошлое. Проективная энергия, динамика уходит в историю. Почему? Помимо «ампутированного» будущего господствующий режим нуждается в легитимности. Поскольку конституционно-правовая (формальная) легитимность по сути не работает (главное — нет выборов, центрального момента всякой демократии), то остается историческая. Следовательно, важнейшая задача: выиграть битву за историю. Здесь Великая Отечественная — главная надежда нынешних насельников Кремля. Ведь они действительно представляют собой постсоветскую Россию, а не антисоветскую. Причем постпозднесоветскую, брежневскую, а она вышла из войны. Как и вполне понятен ренессанс Сталина в обществе. Когда-то обыватель, устав от двадцатилетних (1914—1934) передряг, дал санкцию на Усатого, то есть пусть жесткого и страшного, но гарантирующего (так казалось!) порядок и определенность. И сегодня «Сталин» — лекарство от этой вечно неопределенной жизни. Вместе с тем для части общества это и символ чаемого ими исторического реванша. Опасность в том, что, как говорил Поль Валери, история порою превращается в яд, которым можно отравить целые поколения.

Беседовал
Андрей Колесников


10.02.2011
http://www.novayagazeta.ru/data/2011/015/06.html

[Arina]

февраля 2011, 19:24 [«Аргументы Недели», Евгений ПРИМАКОВ ]

Фигура академика РАН Евгения ПРИМАКОВА возвышается над политическим полем, как Эверест над Среднерусской возвышенностью. В последнее время Евгений Максимович, занимающий пост президента Торгово-промышленной палаты Российской Федерации, редко балует общественность своими выступлениями. Тем ценнее его слова, сказанные на заседании «Меркурий-клуба», который он возглавляет.

Докризисная модель погубит Россию

В минувшем 2010 г. в России не просто наметился, а действительно начался выход из экономического кризиса. Главные достижения – мы сохранили кредитно-банковскую систему, попавшую под молот кризиса. Удалось избежать падения уровня жизни населения. Не позволили вырваться на простор безработице. Начался рост промышленности, обгоняющий рост ВВП.

Вместе с тем 2010 год выявил серьезные проблемы России.

Проблема первая – это продолжение экономического развития России по докризисной модели. Влиятельные круги уповают на то, что основные импортеры нефти выходят из рецессии, а цены на нефть удерживаются на высоком уровне. Они считают, что продолжение курса на поддержку крупных сырьевых компаний воссоздаст благоприятную докризисную ситуацию.

Чем это грозит? Втянутая в кризис Россия представляла собой страну, 40% ВВП которой создавалось за счет экспорта сырья. А внешний корпоративный долг достиг 500 млрд. долларов – практически все «длинные» деньги, полученные бизнесом в виде кредитов, имели зарубежное происхождение. И спасенная банковская система остается абсолютно неконкурентоспособной по сравнению с зарубежной.

С этим «грузом» Россия вступила в кризис. Отсюда и его масштабы – худшее положение в «двадцатке» и длительность выхода страны из кризисной полосы. Наибольший спад производства произошел в обрабатывающей промышленности, особенно в машиностроении. Накопленные средства не смогли избавить Россию от последствий кризиса, который успешно преодолевают страны, не имеющие никаких «заначек».

Позади прогресса

Одним из самых негативных результатов экономической модели докризисных лет стала хроническая нехватка инвестиций. В результате этой политики нового машинного оборудования у нас производится в 80 раз меньше, чем в Японии, в 30 раз меньше, чем в Китае.

В апреле 2010 года Росстат впервые привел сводку о положении России в 1992–2008 годах. Фактически это итог 16 лет реформы экономики. С 1992 по 2008 год население России сократилось на 6 млн. человек. Средний уровень жизни населения вырос, но усилилось его расслоение по доходам. Соотношение доходов 10% самых богатых и самых бедных возросло в два раза и достигло 17. Почти в два раза сократилось число дошкольных учреждений. На 70% выросло число государственных чиновников. С 1992 по 2008 г. на 40% сократилось число организаций, выполняющих научные исследования. Число сотрудников в них уменьшилось на 50%. Россия окончательно села на сырьевую иглу.

Вывод очевиден: нельзя возвращаться к старой политике. Эта модель даже в условиях высоких цен на экспортируемое сырье не решает задач технологического обновления экономики. А такая задача в острой форме проявилась уже сегодня на этапе выхода России из кризиса. Далеко не случайно, что в США, Канаде, странах Западной Европы, Японии, Южной Корее, да и в Китае и Индии именно сейчас возросли вложения в НИОКР (научно-исследовательские и опытно-конструкторские разработки), образование, здравоохранение. В сентябре 2010 г. в США был принят закон о дополнительном выделении из бюджета 30 млрд. долларов для кредитования малого бизнеса. Это позволит создать дополнительно 500 тыс. рабочих мест. Снят налог и на новое оборудование, приобретаемое с сентября 2010-го по декабрь 2011 года.

У нас другая ситуация. Государство тратит из бюджета на НИОКР немало, но в то же время затраты на эти цели наших компаний, в том числе крупных, ничтожны. В результате общие расходы на НИОКР в России составляют лишь 1% ВВП, а в США – 2,7%, в Японии, Швеции, Израиле – от 3,5 до 4,5% ВВП. Научно-техническое отставание России стало одним из наиболее негативных проявлений характера ее развития.

Антитезисы модернизации

Несколько слов о модернизации. Нужда в обновлении, несомненно, актуальна. Но у меня есть свое мнение на этот счет.

Антитезис первый. Перевод экономики на инновационные рельсы нельзя осуществить методом единичных научно-технологических прорывов без мощной конкурентоспособной промышленности.

Антитезис второй. Модернизация в экономике не может осуществляться изолированно, без демократизации общественной жизни. В нашей стране процесс демократизации развивается зигзагообразно. До сих пор не обрела независимость судебная система. Законодательная власть, как правило, беспрекословно выполняет волю руководства даже в тех случаях, когда неочевидна правильность поступающих установок. На низком уровне находится политическая конкуренция. Сохраняется практика административного давления, когда «Единая Россия» в открытую оценивает местного руководителя по проценту единороссов, прошедших в орган власти. Сохраняется «руководящий жезл» в отношении СМИ, особенно крупных телевизионных каналов, позволяющий направлять их деятельность в виде синхронных кампаний. Часто игнорируется общественное мнение. Последний пример этого – переименование милиции в полицию. Уверен, что при проведении социологического опроса большинство высказались бы против.

Антитезис третий. Демократизация ни в коем случае не должна приводить к ослаблению государства. Нужны, безу*словно, порядок, стабильность, безопасность. Ослабление силы Закона противопоказано модернизации. Многие ассоциируют сильное государство с авторитарным правлением. Иногда даже с тоталитарным. Категорически с этим не согласен.

Антитезис четвертый. Нельзя говорить о необходимости сначала провести политическую модернизацию, и только затем приступить к модернизации экономики. Не согласен и с другой последовательностью, что следует, дескать, заморозить демократизацию общественной жизни до того момента, пока не будут достигнуты ощутимые результаты в области экономики. Все должно происходить только одновременно.

Антитезис пятый. Модернизация не означает необходимости «раствориться» нашей стране в западном мире, что противопоставляется иным направлениям, в частности, Китаю. Многовекторная политика намного плодотворнее.

Антитезис шестой. Невозможно проводить модернизацию, отгородившись от остального мира и углубившись в чисто российские реалии. На процесс модернизации в нашей стране должна, несомненно, воздействовать российская политическая культура. Но полагать, что она способна определять основные черты этого процесса, не приходится.

Антитезис седьмой. Идеология модернизации не должна быть «пристегнутой» к одному человеку, каким бы способным ни был такой политический лидер.

Экономическая политика России не решила главную задачу – создание конкурентной среды. А ее невозможно создать без устранения практики лоббирования чиновниками всех рангов интересов отдельных компаний. Без разрыва связки чиновничества с бизнесом невозможна также и серьезная борьба с коррупцией.

Недавно принято решение о приватизации значительных долей государства в акциях крупных компаний и банков. Речь идет о девятистах предприятий. Общая сумма акций, подлежащих приватизации, составляет почти 2 трлн. рублей. В чьи руки попадут акции? Этот вопрос приобретает и экономический, и политический характер. Даже не прямое, а косвенное приобретение их людьми, находящимися на государственной службе, чревато серьезным уроном для процесса построения гражданского общества.

Кущевский синдром

Появились признаки политической нестабильности в России. Удалось снизить опасность сепаратизма. Сегодня речь идет уже о серьезном недовольстве существующими порядками и методами государственного управления. Проявлением этого было охватившее всю Россию оцепенение в связи с ситуацией в станице Кущевской. «Откровением» стало существование в стране дыр государственной власти, которые заполняют местные руководители властных структур, срастающиеся с криминалитетом.

Необходимо найти механизм, который не позволил бы образовываться вакууму государственной власти на местах. Для этого местные власти всех уровней должны быть подконтрольны не только Москве, но и местному населению.

В связи с этим необходима повсеместная инвентаризация положения дел для выявления ситуаций, подобных кущевской. Мы правильно поступили, выстраивая вертикаль власти: от центра до региональных и местных руководителей. Но такая конструкция не преду*сматривает обратной связи – от населения через муниципалитеты и региональных руководителей до федерального руководства. СМИ пока в этом не преуспевают. Главное, чего нет и что необходимо незамедлительно вводить, – это обязательную проверку и реакцию на критические выступления СМИ.

Консерватизм по-русски

В Советском Союзе идеология была субстанцией, стоявшей над межнациональными отношениями. Можно соглашаться или не соглашаться с советской идеологией, но создание идеологической надстройки над нашим обществом необходимо.

В этом процессе первостепенное значение приобретает вектор правящей партии – «Единой России». Партия власти объявила своей идеологией «российский консерватизм». Что понимается под этим? Если сохранение всего полезного, что было и в дореволюционное время, и в советский период, согласен. Если речь идет о неприятии неподготовленных и непродуманных идей, я тоже этого не приемлю. Однако традиционное представление о консерватизме включает в себя и другие принципы. Один из них – отрицание необходимости роста и расширения социальных бюджетных затрат. Другой – отказ от радикального реформирования общества. Эти принципы – тоже критерии консерватизма. И с ними я согласиться не могу.

Председатель высшего совета партии «Единая Россия» Борис Грызлов назвал российский консерватизм «открытым». Очевидно, имелось в виду, что к партии могут присоединиться все, кто принимает ее идеологию. Но вырисовывается иная картина: в идеологию «Единой России» со всех сторон – и слева и справа – начали вливаться идеологические постулаты, сделавшие российский консерватизм, мягко говоря, всеядным.

Адрес страницы: http://www.argumenti.ru/society/n275/93464/